Буря

Так, в падении, проходили минуты: гряда паровых сгустков сменялась грядою — все те же вопли, все те же перекошенные лица, все та же духота, все та же жуть. Еще немного времени прошло и это стало совершенно невыносимым. Вот Нэдия выкрикнула:

— Долго ли еще?!..

Альфонсо понял, что — до тех пор, пока он не согласиться дать клятву, и будет это продолжаться, тогда же, в голове своей он прокричал: «Я знаю — ты рядом! Ты ждешь, когда я соглашусь! Так вот — никогда! Я Человек, и я Люблю! Не почем нам твои ужасы!..» — Нэдии же он проговорил:

— Это все нежить! Это мрак хочется добраться до нас! Ха-ха! Да мы же вместе, да что он сможет сделать?!..

И вновь они скрепились в поцелуе — однако, на этот раз уже не надолго. И все это время: невыносимо медленно тянущееся, вновь и вновь повторяющиеся вопли. Жар бил в них, кто-то стонал на ухо, и они уже не могли скрепляться в поцелуе, но оглядывались, и было то так тяжко от этих болезненных образов — они закрывали глаза, вновь прижимались друг к другу в поцелуе, однако — новые вопли пронизывали голову, и глаза насильно раскрывались, они старались смотреть только друг на друга, однако — образы проникали между ними, вихрились — и это были перекошенные, обожженные, иступленные в своем желании вырваться лики. Они кидались друг на друга, они кидали на Альфонсо и Нэдию, проходили через них, обжигая плоть: отлетали вверх — тут же вновь появлялись они, или подобные им…

«Нет, нет, нет!» — выкрикивал в своей голове Альфонсо, и приникал к Нэдии в поцелуе: «Жалкий фокусник!.. Рано или поздно — тебе это надоест!.. Я тебе нужен там, а не здесь!.. Не будет тебе клятвы, а теперь — выпускай!..»

Прошло еще какое-то, показавшееся им мучительно долгим время, и они вовсе не привыкли к этому, новому своему положению: к нему и невозможно было привыкнуть; но напротив — с каждым мгновеньем все более невыносимой становилась эта мука…

И так то истосковались по чему-то светлыми их души, так то страстно стало друг за друга, что хором, словно одним сердцем прокричали:

— Выпусти же! Твое желание будет исполнено!..

Только они успели это выкрикнуть, как все переменилось: некий воздушный ток подхватил их, понес вверх, да с такой силой что они перевернулись в стремительной круговерти; все в глазах их смешалось, потемнело; затем же — обнаружили они лежащими на чердаки. Все заполнено было дымом и паром, стоял нестерпимый жар, и в клубах уже пробивались языки пламени, с треском кренился пол…

В этой жаркой преисподней, как нечто благоговейное услышали они вой ветра: они и забыли, что такое промерзать до костей, да они то и хотели до костей промерзнуть — они, взявшись за руки, бросились на этот звук, и вот прорвавшись через огневую завесу оказались возле окна за которыми воинами уже был прорублен идущий вверх туннель. Опадающий в него снег и стены таяли, так что навстречу их вырывался ручей — вода в ручье была холодная, и они, застонав от наслаждения, к этой воде приникли; затем — стали карабкаться вверх, упирались ногами в стену; а Альфонсо, поднимавшийся впереди, тянул Нэдии за руку.

Наконец они вырвались, и оказалось, что наверху ночь.

— Неужели еще не кончилась?! — вскричал Альфонсо, прижимаясь к ее лику. — Как же хорошо! Значит, не так много времени, в этом проклятом доме потеряли!.. Как же это прекрасно!.. Значит… Еще десять дней! Целых десять дней! Вперед же!.. — но тут он осекся, проговорил в задумчивости. — Нет, нет — не может такого быть!.. Тогда уже ночь в окончании была, потом — забытье, а забытье то долгим… Так неужто день миновал?!..

— Да. — молвила Нэдия. — Мы долго в том погребе пробыли…

Она еще не договорила, а он уже схватил ее за руку, попытался вскочить на ноги, однако — ноги тут же полностью ушли в снег.

— Ну, ничего! — проскрежетал он сквозь сжатые зубы. — Мы опять поползем! Вперед! Из всех сил вперед! Слышишь — ни на мгновенье не останавливаться — ползти пока есть силы — теперь то каждое мгновенье, как драгоценность!..

Это скрежетал он уже в то время, когда они ползли: они и не ведали, куда ползут, но ползли навстречу снежному ветру — они продирались через эту стихию, так как полагали, что теперь все стихии направлены против них, что надо им бороться со всем миром, и продираться — продираться вперед.

А снег вокруг них вздувался, разрывался и из разрывов этих били плотные, наполненные огневыми отсветами столбы огневого дыма. Вот, в нескольких метрах перед ними, снег раскололся трещинами, поверхность стала кренится, а Альфонсо зло усмехнулся:

— Попугать нас вздумал! Будто в воронку, которая от дома осталась, сбросить нас вздумал!.. Да зачем — мы уж налетались, мы уж клятву дали!..

Они продолжали ползти так быстро, как позволяли им силы, и как только переползли через эту трещину, как весь снежный пласт в окружении сгоревшего дома обвалился в освободившееся пространство, на глубину не менее двадцати метров — оттуда тут же взмыли многометровые темно-серые клубы, а ураганный ветер был с ними заодно — он не сносил их, но наполнял снежинками, тьмою — и вот это стало уже чем-то непроницаемо черным, клубящимся; вот нависло многометровыми своими гранями над ползущими, заскрежетала сотнями разных, гневных голосов.

— Нэдия, говори мне что-нибудь!

— Хочешь ли песню?!

— Хоть песню, хоть что — мне нужно твой голос слышать.

— …Нет — не песню, не могу я сейчас ни одной песни вспомнить…

— Говори же! Говори, что хочешь… Вот расскажи, откуда ты родом — ты, ведь, никогда не рассказывала, кто твои родители, а я их никогда не видел.

— В горах я раньше жила! — подталкивая его за плечо, выкрикивала девушка. — Это довольно далеко — верстах в ста к югу от нашей крепости. Матушка моя…

— Нет, нет — не рассказывай! Не могу я сейчас про матушку слушать: мне ж это как… новая то мука мне на сердце!.. Так что не рассказывай, не рассказывай мне про матушку!.. Песню — песню мне спой!.. Хоть какую… Тяжело мне сейчас! Так тяжело, а тебя то рядом нет…

— Да здесь же я! Здесь! — выкрикнула Нэдия, тряся его за плечо.

Альфонсо не останавливался, он продирался вперед, таща Нэдию еще быстрее, нежели вначале, однако — состояние его было близком к бредовому. Он, и не оглядываясь, чувствовал тот мрак, который над ними клубился, он слышал и яростный вой его — и он, перед глазами видел, как выплывают оттуда эти сожженные лица, и вопят — а в глазах их укор, и справедливый, по его разумению, укор: «Зачем ты пришел? Если бы не пришел не было бы этих мук, а мы были бы еще живы. Ты наш убийца!». И он скрежетал зубами, и выкрикивал:

— Нет тебя рядом! Матушки нет! Матушка, где же ты?!.. Нет — не призрак проклятый обманный, где сейчас настоящий твой дух?!.. Почему нет ничего светлого?!.. Почему только иллюзии, только обман меня окружают?!.. Я что же не хочу этого светлого?!..

Тут он заорал от боли, и схвативши за руку Нэдию, сильно дернувши ее, попытался вскочить на ноги — он тут же утонул по пояс, но только громче закричал, и стал продираться через эту преграду, ударяя в него из всех сил кулаком, пробивая грудью, будто это ряды вражьего войска — и ему удавалось пробиваться — вот крик его перешел в стон, и в этом стоне можно было различить слова:

— Да что же это я, право?!.. Чего это я захотел — светлого! Да как я могу хотя бы мечтать о таком, когда мой удел мрак! Убивец, предатель проклятый — как ты смеешь о чем-то просить!.. — и тут он остановился, и крепко перехвативши Нэдию, бешено выпучив на нее глаза, выкрикнул. — Вот ты: ответь — зачем я еще живу?!.. Уж лучше бы счеты с жизнью свел, в море давно бросился — так ведь трус! Трус я — слышишь Нэдия?! Нет подлеца худшего чем я! Ведь боюсь же посмертной кары, вот потому и трепыхаюсь здесь, вот потому и приношу боль иным людям!.. Вот несколько сотен из-за меня погибли — они на меня надеялись!.. Да что же земля то, как этот вот снег не расступиться?!.. Поглоти меня, гада такого, в преисподнюю!..