Бурят

Некоторым успехом пользовались одиночные гонцы: если они шли достаточно далеко от тракта и Селенгу переплывали в местах, скажем, неожиданных — шанс добраться, скажем, до Новоселенгинска появлялся. Ну а дальше — тут уж как Бог пошлет. Но почему-то бог посылал «убийц и воров» в ад, а местные жители и праздные путешественники, находя бренные останки таких «искателей приключений», всегда читали на прикрепленных к тушкам красивых листах плотной белой бумаги именно эти слова: «вероотступник, убийца и вор». Однако как господь карал вероотступников, было не совсем понятно. То есть понятно: тушки как правило находились приколотыми к земле осиновыми кольями, однако откуда колья брались, было неизвестно. В смысле, как эти колья втыкались в тушки…

Граждане, путешествующие в противоположном направлении (и имеющие какое-либо отношение к чехам, японцам или семеновским казакам) начинали чувствовать некоторое неудобство отойдя всего верст на тридцать от Верхнеудинска. Там, в широкой лощине между невысокими сопками, неосторожный путешественник мог столкнуться с летящей из покрывающих сопки зарослей кустарника пулей. А осторожный, идущий не по дороге, а в некотором отдалении — с небольшой, но отнюдь не менее неприятной стрелой из спрятанного в траве или в кустах самострела. Да и с пулей мог встретиться при переходе через речку Оронгой. Неширокая была речка, и не очень глубокая — но мост через нее очень невовремя сгорел, а берега покрыты такими густыми кустами…

А за два дня пути (верхами) от Оронгоя до Селенги тоже слишком часто стали встречаться вещи совсем уже неожиданные — из которых самыми «неожиданными» были деревянные одноразовые пушки-картечницы, стреляющие щебенкой.

Иван Алексеевич, насмотревшись на «чудеса фортификации», не удержался и поинтересовался у Николая Павловича:

— Как вам только в голову приходит такое? Это же делается просто, а результат невероятный! — он все же поборол себя и обращался к «подполковнику» теперь исключительно на «вы».

— Я же сколько раз вам говорил: учиться надо. Все эти самострелы и картечницы деревянные люди очень давно придумали. Самострелы русские мужики еще веке в семнадцатом на зверя ставили, пушки деревянные — это вроде бы китайцы придумали, когда с британцами воевали. Да и то, думаю, они тоже старые изобретения применили…

— А вот вы драку устроили между американцами и чехами…

— Это тоже не новое изобретение. Те же британцы такое постоянно проделывают в колониях. Нанимают за копеечку небольшую какого-нибудь мелкого местного вояку, тот на соседа нападает. Затевается общая драка, два княжества остаются без войск — и тут британцы приходят и всех мирят. Очень задорого мирят. Но у меня на чеха просто денег не было, пришлось самому чеха изобразить…

— Вы как думаете, когда семеновцы побегут из Троицкосавска? Я чего спрашиваю-то: мы тут посовещались, решили, что вы правы: выпускать их живыми будет неправильно. Но и партизаны здесь долго ждать не смогут, так что нужно им в нужное время подойти.

— Иван Алексеевич, мне все ваши партизаны очень не по нраву. Я вам говорил, что с разбойниками у меня разговор короткий будет, и мне плевать, семеновец он или красный большевик. И с семеновцами буряты сами справятся, они их уже давно с нетерпением ждут. А вот когда дождутся… еще раз скажу: хороших, честных воинов из партизан мы с удовольствием возьмем для очистки от врагов Верхнеудинска и Читы. А разбойники — пусть бегут отсюда без оглядки…

В конце августа в Троицкосавске стало очень грустно насчет пожрать. Со стороны Китая прекратилась торговля, а со стороны России — вообще почти никакой связи не осталось. Хотя все же сидящим в городе казакам и удалось «послать весточку на большую землю»: несколько гонцов просочились в Верхнеудинск. И информация настолько рассердила атамана Семенова, что он лично возглавил поход на город силами двух срочно перевезенных из-под Читы полков. И эти полки дошли причем без малейших проблем, до Оронгоя…

Николай Павлович в процессе очередной беседы с Иваном Алексеевичем заметил:

— Вы делаете большую ошибку, считая Семенова садистом и трусом. Он как раз не трус, но вот умишком господь его обделил. И он показной жестокостью маскирует свои ошибки, которые делает постоянно.

— И какую же ошибку он совершил, идя двумя полками на Троицкосавск?

— Большую, я бы даже сказал, огромную. Больше половины солдат в его полках — насильно мобилизованные, причем не убегают они исключительно потому, что Семенова боятся. А идут за ним в том числе и потому, что он своей храбростью их вдохновляет.

— И в чем же тут ошибка?

— В показной храбрости, на которой в основной степени держится дисциплина в полках. Вон, обратите внимание: атаман этот впереди едет на лихом коне…

— И что?

— А вот сейчас он с коня упадет с простреленной башкой… упал. И что? Все тут же остановились. Не бросились в атаку на наши кусты, а просто стоят и смотрят. Погодите вы прятаться, это мы успеем… если потребуется, в чем я сомневаюсь. Ага, казаки его осмотрели, убедились, что атамана у них больше нет. Хотя нужно быть полным идиотом, чтобы надеяться, что атаман, у которого башка его пустая вообще взорвалась, может остаться в живых… всё, смотрите: последний эскадрон уже повернул и поскакал откуда пришел. Еще один… Вот теперь можно идти прятаться: все же пара эскадронов законченных мерзавцев попробует нас найти.

— А если найдут?

— Я в семь лет у себя в саду так прятался, что меня даже бабушка Андама меня найти не могла. А тут лучшие охотники тайник строили. К тому же казаки побоятся пешком сюда идти, а на коне к нам вообще не подъехать. Так, всё, сидим тихо-тихо. И думаем, как будем очищать от врагов Верхнеудинск. Просто думаем, а кто чего придумает — обсудим уже завтра…

Глава 5

Николай Павлович с Иваном Алексеевичем очень много времени проводил в беседах. Большевик (оказавшийся, кроме всего прочего, «главным» от красных в Забайкалье), рассказывал много интересного, что помогало «горному подполковнику» разобраться в том, что происходит в России — но в основном ему самому приходилось «ума вкладывать» представителю «нового поколения», настолько дремуч (с точки зрения Андреева) был «красный вождь». А основной причиной, по которой он «нянчился» в мужиком, было то, что Кузнецов, по сути, спас ему жизнь или, по крайней мере, здоровье: когда в Верхнеудинске проходила зачистка чехов, с некоторыми не сильно пьяными «военнопленными» пришлось и в перестрелки вступить. И когда у Николая Павловича внезапно закончились патроны в двух его револьверах, как раз Кузнецов, выскочивший откуда-то и начавший палить из своего револьвера в чехов, отвлек их и позволил подполковнику свои перезарядить. Большевик стрелял, мягко говоря, не очень метко — то есть вообще ни в кого попасть не смог — но чехов он отвлек…

А теперь Андреев и Кузнецов обсуждали, как очистить от семеновцев… сначала все же Троицкосавск. Там сидели (и уже начали голодать) чуть больше тысячи казаков и, что сильно не нравилось подполковнику, почти четыре сотни чехов:

— Ну, половину казаков все же можно оставить в живых: они мобилизованные и особо в безобразиях участия не принимали. А вот чехи живыми оттуда выйти не должны…

— А это почему? Если они из города уйдут, то какой нам до них дело будет?

— Чехи нарушили закон.

— Сейчас все закон нарушают…

— Они сдались в плен, и Россия им гарантировала за это жизнь. Это — закон в любой войне: пленные неприкосновенны. Но они взбунтовались, начали убивать жителей России — и теперь они вне закона. Поэтому права на жизнь у них больше нет, и мы обязаны это подтвердить. А вот как это сделать…

— Но ты же подполковник, придумай как.

— Ты меня ни с кем не спутал? Я горный инженер, обер-бергмейстер. Меня училии строить железные дороги и мосты, рудники и заводы — а брать города меня не учили. То есть почти не учили.