Бурый призрак Чукотки

— Подумаем спокойно, — тихо сказал я и огляделся.

Заря гасла. Розовые, пропитанные золотом перья облаков торчали из-за гор. В распадках сбраживались лиловые пары сумрака. Может, зря мы сунулись в этот дикий уголок? Тут помощь сразу, когда она нужна, не придет. И полубедой тут не отделаешься. Чуть какой-нибудь сбой, и вот он, вечный враг человека — мороз. А в его ледяных глубинах тоже не знающие жалости свободные звери. Был бы я один… Вернуться, пока не поздно? Пока не поздно, хм… Где теперь эта грань: впереди или сзади? Ведь до бригады уже день пути и ночевка в тундре все равно неотвратима. Километром дальше, километром ближе — какая разница? Но оружие надо под руку. Пуфик прав…

Я хлопнул рукой по прикладу карабина, торчавшего в нартах из-под веревки. Пуфик понюхал приклад, и в душе его явно прибавилось отваги: что такое оружие в руках человека, он знал. Я вытащил карабин и перекинул ремень через плечо. Демонстрация силы вселила уверенность в наших соратников. Храбрость Пуфика расширилась до такой степени, что он подошел к тропе почти вплотную, зарычал и бросил на нее снег задними лапами. Остальные собаки увидели этот жест, да еще оружие, и тоже приободрились. И тогда Пуфик, заметив их повеселевшие морды, совсем воспрял духом и на глазах у всех с презрением задрал лапу и обрызгал тропу, чем окончательно утвердил в глазах упряжки свой исключительный героизм. Потрясенные его доблестным поступком, псы наверняка забыли конфузливую историю, в которой их властелин спасался на нартах от запаха росомахи.

— Пошли! — бодро сказал я осмелевшим собакам, но увы — тут же убедился, что демонстрация — еще не действие.

Сделав несколько шагов, псы перед тропой все равно уперлись, пока мы в одном месте не отгребли целый кусок и не накидали туда свежего снега. Лишь тогда упряжка, озираясь, миновала след своих родственничков. Зато на той стороне наши доблестные трудяги, поджав зады, рванули от волчьей дорожки со всей силой. Ведь теперь причина испуга казалась за спиной, а это всегда страшнее. Огурец пронзительно завизжал «гав-вай-зза-ай!» и, скрючив спину подковой, просунув хвост под брюхо так далеко вперед, что при желании мог упрятать морду в его кончик, попытался обогнать Дуремара. Но вожак, даже изрядно испуганный, обязанности и права свои знал, а табель о рангах соблюдал свято. И, конечно, понимал, что ужас в той степени, когда теряется контроль над собственным поведением — прямой путь к гибели. Бояться никому не возбраняется, но не терять же разум при этом! Последовал грозный рык и удар зубами в плечо обезумевшего подчиненного. Боль от укуса мгновенно оборвала истерику. «Гзав!» — визгнул Огурец и сразу опомнился. — Увидел рядом ощеренные клыки вожака, готовые для нового удара, увидел расширенные от страха, но смотревшие с укором карие глаза Прекрасной Дамы Шушки и осадил, заняв свое место в упряжке.

— Так его, труса, Дурёмик! — не забыл сын подкрепить воспитательный поступок не менее могучим воспитательным фактором — словом: — Молодец!

Сопка выросла и надвинулась на нас серыми обрывами. Вот, кажется, и Белокаменная. В горной цепи справа возникли ворота, и в них открылась узкая долина. Двумя темными лентами с извилистым провалом оттуда выползли кустарники. Прогал матово посвечивал льдом.

— Устье речки Номкэн, — сказала жена. — Порог таинственной Нутэнут. — Она подняла руку к обрывам. — А это сопка Белокаменная. Только не видно белых камней.

Темно уже. Утром сориентируемся лучше, а сейчас ставим палатку.

Мы распаковали нарту, отмерили под крутой стенкой, прикрытой широким уступом, квадрат по размерам палатки, пока жена с сыном привязывали по углам колышки, я расчистил площадку до подушки из пружинящих ржавых зарослей кассиопеи. Кассиопея — прекрасный природный матрасик. Под торцы конька пошли две лыжные палки, и через полчаса палатка, до скатов крыши утопленная в снег, уже стояла. Сунули внутрь шкуру и одеяло, продукты, наладили примус. Жена осталась внутри готовить ужин, а мы забили в наст колья и развели собак метра на два, привязав постромки так, чтобы псы, вытянувшись, могли лизнуть носы друг друга. Это всегда успокаивает. Ближе нельзя: наведаются родственнички, и возникнет паника. Тогда постромки перехлестнутся, и образуется неуправляемый клубок из первобытных зверей. В таких случаях даже самым умным псам начинает казаться, что их держат не свои постромки, а враг. Они безумеют и могут не узнать хозяина. Бывали случаи. А клыки у них, между прочим, чуть поменьше волчьих.

Пустить свободно собак тоже нельзя: в любом маршруте упряжная собака, испугавшись чего-либо, удирает не к хозяину, а домой. Но сейчас дом далеко, и удерут наши псы прямо в пасть серых братцев. Конечно, волки едва ли подойдут сейчас даже к такому — временному, жилью человека: научили их люди держаться на приличном расстоянии. Но раз на раз не приходится. В прошлом году одного старателя, сторожа участка, стая три дня держала в осаде. Сидел в балке с дробовиком в руках, а пустить его в ход не осмелился. Жутковато одному начинать схватку. Хорошо, трактор пришел с прииска, снял осаду.

Так что лучше постараться предусмотреть все, что в силах разума, уже подкрепленного кое-каким опытом.

— А вот и месиво, а вот и кушево! — мурлыча под нос новые рифмы, сын роздал еду, и псы заработали челюстями, круша мороженый ужин. — Дать им налимий добавок? Витаминчики?

— Можно, сегодня наработались. И самим пора отведать… Кушева. Чувствуешь ароматы?

— Старается мамика, — сын поводил носом, ловя запах пельменного бульона.

В палатке было тепло. Жена успела и фланелевый потолок подвесить. Между ним и крышей образовалась воздушная прослойка, а воздух держит тепло надежно, лучше всяческих наполнителей. А в маршруте в качестве утеплителя бесценен — ничего не весит.

Мы поели рыбы — Кеунеут ухитрилась запихнуть в нарты огромного вяленого гольца, затем мясо и бульон с пельменями. На десерт я пил чай с сахаром, а остальные — и Пуфик, разумеется, — со сгущенным молоком. Львиная доля, конечно, досталась сыну и Пуфику.

— Осушили баночку, — сказала жена.

— Да-а… — Сын понаблюдал, как Пуфик наводит окончательный лоск в опустевшей жестянке, и добавил; — Теперь мы с Пуфкой будем Осушители Банок.

— Могучие и Бесстрашные, — добавил я. — Правильно, Мон Женераль?

«Гуф!» — согласно выдохнул Пуфик.

— Ну-ка, подвинься, брат мусью, я немножко прилягу. — Сын блаженно растянулся на оленьей шкуре. Жена сунула ему под голову малахай, сверху накрыла кухлянкой.

— Благодать какая, — задумчиво сказала она. — Тишина-а-а… И не верится даже, что мы на краешке земли. Одни, да в горах, да еще зимо-о-ой… Ох только бы эти дикие собачьи братцы не пожаловали…

— Придет серенький волчок, схватит Пуфку за бочок, — промурлыкал сын.

Пуфик поднял голову, махнул ушами и передвинулся от двери к нему в ноги, а потом постукал хвостом по пяткам.

— И вовсе у меня душа не в пятках, — возразил сын. — И про тебя я знаю, что ты совсем не боишься, а просто хочешь меня погреть.

«Уг-гуф!» подтвердил Пуфик.

Настроение после интересного дневного перехода было у всех мажорное, хоть и разбавленное капелькой тревоги. Но эта капелька создавала таинственный фон, на котором легче рождается интимное единение с природой. И, стараясь подкрепить это единение, я сказал:

— Пусть идет. Наш Мудрый Келет [4] на страже!

4

Дух-советчик.

— Ха-ха! Посмотрите, он уже весь спит, — возразил сын.

— Как это — весь?

— Ну уши-то спать у собаки не должны, а вон как висят, закупорили голову. И нич-чего не услышит, если вдруг что.

— Пуфкинс, неужели это правда? — спросила жена.

Не шевельнувшись и не открывая глаз, Пуфик слегка дернул обращенным к нам ухом. Я понял, что он сказал: «Вы что, шутки перестали понимать? Не знаете свое неугомонное чадо? Почивайте и не бойтесь — я тут».

Он действительно через часок оказался «тут». И разбудил, ткнув влажным носом в ладонь.