Буймир (Буймир - 3)

До чего же велико было удивление, когда буймирцы увидели среди партизан Родиона. Он с мягкой усмешкой приветствовал женское сословие Буймира, и ни у кого не осталось сомнений, что Родион совсем другим человеком стал, - куда девалась прежняя нелюдимость, хмурый вид, теперь это был приятный, общительный, мужественный усач. Кто знает, возможно, он с какой-то тайной целью подслуживался к немцам?

Проезжали как раз мимо молочной фермы, и Родион с Сенем с превеликой охотой прострочили автоматом сепаратор, разбили вдребезги всю посуду, бочки, бидоны. Правда, кое-что пригодилось бы им в землянке, да некогда было возиться. Ребятня завопила от удовольствия.

Конечно, людям надо было что-то сказать, но митинговать нет времени, надо спешить под защиту леса, пока немцы не подоспели. И Мусий Завирюха к месту ли, нет ли - второпях спрашивает:

– Ну, как вам тут живется?

Лучше бы не спрашивал. Шум, крик поднялся. Жалийка машет руками, будто крыльями, - давай гуси... Меланка Кострица доит корову - давай млека... Килина Моторная - давай яйки... Веремийка - давай меду...

Перед глазами замелькали сухие натруженные руки, - никак не напасешься на гитлеровское воинство! Горшки из печи тянут. Скотину из хлева волокут. В погреб лезут.

Мусий Завирюха, конечно, не с неба свалился, знает, что творится на земле, но надо же выведать, чем дышит население, его настроения, которые, правду сказать, он тоже знал.

Толпа росла. На жалобы людей - "До каких пор мы будем отступать?" Мусий Завирюха сказал, чтобы людям ясно было: "Красная Армия вымотает силы противника и потом добьет его! Под Москвой уже перемололи вражеские полки, гитлеровцы показали пятки".

Верть эта, разумеется, облетит все окрестные хутора и села, западет в душу каждому, - разве пожилые люди не говорили, что немец здесь недолговечен? Земляки приметили: речь Мусия Завирюхи запестрела непривычными словами - рубежи, контратаки, - видно, разбирается человек в военных делах.

К толпе приближается пышнобородый садовник Арсентий, спешит приветствовать дорогого односельчанина, дорогого, да не совсем обычного. Бросился на шею Мусия Завирюхи, не то плачет, не то смеется, отчего лица у партизан светлеют. Садовник задыхался от волнения. С того печального дня, когда судьба разлучила друзей, произошло много событий, так что не сразу соберешься с мыслями, о чем заговорить. Уж конечно не о том, как наращивать снеговые валы на южных склонах... Надо понимать, в какое время живем. Садовник Арсентий быстро сообразил, что к чему, и подбивает Мусия Завирюху:

– Запрягайте коней да разбивайте склады. Амбары забиты продуктами. Немцы приготовили рождественские подарки, но не успели вывезти... Пятьдесят пар одних сапог, полушубки, мука, валенки, сахар, пшено, сало, шнапс...

– Где нам взять соль?
– спрашивает Мусий Завирюха.

– На складе, разумеется, - отвечает Арсентий, поняв, что партизаны живут не очень роскошно. Как же они все-таки живут? Случается небось, что и без воды, без соли?

– Порой и из-под копыта напьешься, и грибов сваришь без соли, отвечает Мусий Завирюха и добавляет:

– Духом, однако, не падаем!

И, чтобы не подумали, будто партизанам очень уж скудно живется, уточнил:

– А порой едим сало с салом, если разобьем немецкие склады.

Так вот они какие, партизаны!

– А много вас?
– допытывались буймирцы.

– Счету нет...

Ведь не станешь говорить населению, что карателей разгромила горстка партизан. Не станешь говорить - порой как увидишь соль в хате, аж в дрожь тебя кидает.

Черноусый, смуглолицый учитель Василий Иванович, запыхавшись, догнал друзей и, едва сдерживая волнение, обратился с жалобой к Мусию Завирюхе. В недалеком прошлом рядовой односельчанин, Мусий Завирюха внезапно оказался средоточием народных помыслов, тревог, надежд. Учитель со своими наболевшими вопросами пришел к нему, как приходят на суд правды со своими человеческими горестями и бедами.

– Что же это такое?! Ничего подобного люди не видели, не знали со времен средневековья!
– возмущался учитель.
– Гитлеровские "сеятели культуры" осквернили землю! Можно ли это терпеть? Воздвигли виселицу! Для кого? Для нашего брата! Спилите виселицу!

Мусий Завирюха остолбенел.

– Где она?

– Возле церкви, вчера сколотили... На площади Шевченко... Ужас!

Мусий Завирюха посылает Родиона и Сеня спилить позорное сооружение. Только чтоб мигом!

Родиону не надо объяснять, где надо отыскать пилу, тотчас кинулся исполнять приказ. Прихватил с собой и топор.

Селивон постарался, не пожалел дерева, по приказу гестапо поставил крепкую виселицу. Острые зубья пилы яростно въедались, перегрызали столбы, на снег сыпались пахучие опилки, и вскоре сооружение затрещало. Какая-то бабка перекрестилась.

Всеобщее презрение обрушилось на головы оккупантов.

Партизаны запрягли лошадей в сани, разбили склады. Грузили муку, теплую одежду. Не миновали и хату старосты. Побили Санькины зеркала, вспороли подушки, - не без того. Забрали мешки с солью, возами везли шкуры, сапоги, валенки, сукна! Староста нажился на народном горе. Немало всякого добра натаскала Селивониха с базара. Чтобы дочиста опустошить хату этого обдиралы, не хватит на селе подвод.

Родион с Сенем, выполнив важное задание, - люди с замиранием сердца наблюдали за ними из окон, - примкнули к отряду, когда он был уже на пути к лесу. У оврага склонили голову... Пушистый снежок покрыл залитую детской кровью могилу. Рослый партизан Арсен припал к земле в печали по дочке с матерью. Мусий Завирюха подобрал рыжего зайчика и, отряхнув снежок, положил за пазуху.

Посреди вековых сосен, ухоженная, согретая в кругу друзей, Галя Черноморец пришла в себя. По изможденному телу разливалась истома, неудержимо клонило в сон, но девушка пересилила себя: нет, она не станет отдыхать, раз есть раненые. Проведала Теклю - та, обессиленная, измученная, стонала, металась, горюя о дочке. Возле нее хлопотала Мавра. Да можно ли уврачевать горе матери?

Пожилой фельдшер, долговязый жилистый Лука Минович, наводил порядок около санитарных саней. Розвальни устланы ряднами, набиты подушками, полушубками, забранными у полицаев и старост. С двумя партизанами постарше Галя спустилась в овраг, где раненые лежали прямо на снегу, некоторые из них уснули, словно согревшись под пушистым одеялом. Санитары понесли тяжело раненного бородача, а Галя осталась возле совсем еще юного партизана, пытаясь перевернуть его на другой бок, чтобы не замерз. Подложила под него плащ-палатку.

– Мне тепло, не трогай, - сквозь сон бормотнул он, обессилев, видно, от потери крови.

– Где уж там тепло, когда волосы к земле примерзли!

Переносить раненых через занесенный снегом овраг нелегко, а в обход далеко, двое крепких санитаров наверх едва выбрались.

Галя перетянула выше колена раненому ногу, чтобы унять кровь, с неимоверным напряжением, боясь потревожить рану, стащила сапог, убедилась, что кость не повреждена, вытерла снегом руки и залила рану желтой жидкостью, риванолом, вокруг раны хорошенько протерла кожу йодом, перевязала. Подоспели санитары, положили юношу на носилки, понесли.