Буйный Терек. Книга 2

— Возможно, и так, — пожал плечами капитан.

— Думаю, господин полковник, что имам действительно хотел мира или отсрочки, — медленно, обдумывая каждое слово, начал Булакович, — но жесткие, неприемлемые не только для него, но и для любого горца требования остановили его.

— Какие требования? — переспросил Пулло.

— Сдачи оружия, выдачи пленных и беглых солдат, роспуска отрядов и сдачи на милость государя, — закончил Булакович.

— А что же тут плохого, ему б, дураку, хвататься надо было за такое предложение, — сказал Клюге.

— Господин прапорщик прав. Горцы никогда не пойдут на сдачу оружия и выдачу бежавших к ним людей, — возразил поручик Казаналипов. — Это же, с их точки зрения, предательство.

Воцарилось молчание.

— Ну что ж, гора не пошла к Магомету — Магомет пойдет к горе… Так мы и поступим в этом деле.

— А что это такое? — спросил Клюге Казаналипова, указывая на странные письмена, вырезанные на мухуре [67] .

67

Печать.

— Имена семерых святых, взятые из Алкорана. Это — Яилих, Максалин, Маслин, Мариуш, Добарнуш, Шазануш и Капаштатюш. Эти легендарные святые жили якобы у какого-то вавилонского царя и благополучно спаслись от его мести. Эту печатку с именами святых следует понимать как намек на то, что бог и на этот раз поможет делу правых против неверных, — обстоятельно пояснил поручик Казаналипов.

Письмо было подписано: «Абдугу Гази-Мохаммад».

— «Слуга божий Гази-Магомед», — добавил Казаналипов.

— Будет война… Я хорошо знаю горцев, — задумчиво произнес Клюге. — Благодарю вас, господа, — сказал он, отпуская офицеров.

Утром, после завтрака, Небольсин и Булакович пошли в штаб.

— Вы мне пока не нужны, господа. Да и вряд ли генерал, уставший с дороги, примет вас. Отдыхайте и вы, — сказал Клюге, — тем более что мы все сегодня приглашены госпожой Чегодаевой к пяти часам на парадный обед. И вы в том числе, прапорщик, — обратился он к Булаковичу.

— Покорно благодарю.

— Пойдем на Сунжу, — предложил Небольсин, — в такую теплынь неплохо нырнуть в воду.

— Охотно.

Забрав полотенца, они спустились к реке, где в стороне от моста находилась купальня. Офицеры разделись, полежали на песке и затем, окунувшись в воду, поплыли, перегоняя друг друга.

Солнце поднималось над Грозной. Небо было ясным. На чеченские горы ложился отсвет багрово-красных лучей.

— Как разлитое красное вино, густое и терпкое, — сравнил Небольсин.

— Нет, скорее как алая, живая кровь, которая очень скоро прольется в горах и долинах, — ответил Булакович.

Друзья выбрались из воды и с наслаждением улеглись на мокром, шершавом песке.

— Алексей Сергеевич, если нетрудно, скажите, почему вы посоветовали имаму не приезжать в крепость? — спросил Небольсин.

Булакович долго не отвечал. Лежа на спине, он разглядывал небо, высоко-высоко проползавшие облачка, затем, повернувшись к капитану, сказал:

— Бывают времена, когда каждый порядочный человек должен стать на защиту свободы, на сторону правды, чем бы это ему ни угрожало… иначе потеряешь уважение к себе. А почему вы?

— Тоже потому, Алексей Сергеевич, — коротко ответил Небольсин.

Друзья долго молчали. Речной песок накалялся под лучами солнца, прохладный ветер набегал из-за Сунжи.

— В день четырнадцатого декабря я был на Кавказе… — наконец сказал капитан, — а людей, вышедших на Сенатскую площадь, почитаю героями.

— Спасибо, — сердечно поблагодарил Булакович и снова улегся на песок.

Это был весь их разговор, связанный с поездкой к имаму.

— Я не пойду к Чегодаевым, — помолчав, сказал Булакович.

— Почему?

— У самодовольного господина Чегодаева мне тяжело…

— Но ведь приглашала вас Евдоксия Павловна! При чем тут этот господин?

— При всем… решительно при всем. Когда я вижу или слышу его, передо мной встает весь тот Петербург, с которым хотели покончить мы. Ведь Чегодаев — живое олицетворение нашей системы с ее тупой жестокостью, лицемерием казенного моралиста…

— А она? — с любопытством спросил Небольсин.

— Она милый и, по-видимому, хороший человек, с чуть заметным сумасбродством в мыслях… но это сейчас модно… — улыбнулся Булакович. — К тому же, дорогой Александр Николаевич, с последней оказией я получил из Москвы письмо. Матушка моя сильно болеет, что с нею — не знаю. И сейчас мне не до званых обедов и вечеров.

— Пишет вам Агриппина Андреевна? Что с нею?

— Письмо и от нее, и от пользующего ее врача.

— Я попрошу генерала, чтоб вам разрешили отпуск по семейным причинам в Москву.

Булакович грустно улыбнулся.

— Вряд ли дадут. Попытайтесь. Буду вам очень признателен. Прошу вас объяснить госпоже Чегодаевой мое отсутствие именно этой причиной.

— Хорошо.

Ударила крепостная пушка. Это был выстрел Кавказской линии, означавший двенадцать часов пополудни, введенный генералом Вельяминовым по всем крепостям.

— Полдень. Пора и домой, — сказал Небольсин.

Офицеры оделись. Вода, ветерок, безмятежный отдых под лучами солнца освежили их.

Когда Небольсин вошел в гостиную Чегодаевых, там было уже несколько человек: Пулло с супругой, генерал Коханов, Клюге, коллежский советник Богатырев, один из помощников Чегодаева, вместе с женой и свояченицей, барышней на выданье, около которой стоял Куракин.

— Вот и вы, слава богу… живы и благополучны! — встретила его Евдоксия Павловна.

— Абсолютно цел и невредим! И как и обещал — первый визит к вам, Евдоксия Павловна, — целуя руку хозяйки, сказал капитан.

— Вы обязательный и учтивый человек, мосье Небольсин, — жеманно сказала Коханова. — И отлично сделали, что с первым же визитом явились сюда. Даже представить себе не можете, как взволновалась Евдоксия Павловна, узнав о вашем отъезде к этому мулле. Я понимаю ее тревогу. Я тоже была обеспокоена за вас… горы, дикари… — качая головой, продолжала генеральша.