Была бесконечной война…

Севостьянов вернулся, когда уже смеркалось. Протянул жене свёрток с пайком, не раздеваясь, устало привалился к стене, уставился в пол.

– Случилось чего? – оробела Наталья.

Желваки так и забегали на мужниных скулах, скрипнул зубами, сжал кулаки.

– Что?

– Не могу я это терпеть, не могу! – простонал, опускаясь на лавку. – Хлопчики, дети горькие… А их – к телеге, босиком по снегу. В одних рубашонках. Народ согнали – смотрите! Чтобы боялись…

Трофим замолчал. Жена беспокойно теребила край фартука, ждала.

– Повесили. У больницы. На берёзах. Будто бы – партизаны!

– Дети? – охнула Наталья, оглядываясь на люльку с Галинкой.

– А я у юбки твоей торчу! – сверкнул глазами Трофим.

Килька

Сон не шёл. Наталья Арсентьевна крутилась на постели, не зная, куда деть руки-ноги. Изнылись, изболелись – износились за целый век. «Ай, – шептала сама себе, – одного льна сколько ж натягалась! Его и прополоть надо, и выдергать, и в снопы повязать… А прясть? А кросны ткать? А хлеб испечь? Девчонкой ещё научилась. Как мамки не стало, кто ж сделает? Пока тесто вымешаешь, руки отваливаются, плечи ломит… Ай! Вспоминать страшно, какую жизнь прожила…» – охала тихонько, боясь потревожить внучку.

…Председатель колхоза постучал к Сипачёвым и, махнув рукой в сторону Натальи, попросил:

– Прими, Прасковья Макаровна, к себе на постой молодого специалиста! Девушка образованная, скромная, из наших, деревенских. Работы не боится. С отрядом землеустроителей из области. Угла своего пока нет.

Хозяйка, мать троих детей, старшего уже в армию призвали, поправила цветной платочек, одёрнула клетчатую юбку, живо спустилась с крыльца, придирчиво оглядывая гостью.

– Звать-то как? Откуда? Замужем? – засыпала вопросами, словно анкету в отделе кадров заполняла.

Председатель поспешил распрощаться. Прикрывая калитку, оглянулся на Прасковью, озадачился: «Неужели за мужа взволновалась? Василий Семёнович мужик надёжный, верный. Зря она так. Как бы не обидела девчонку ни за что ни про что».

Слух о землеустроительном отряде из восьми человек с начальником Ковалёвым пронёсся по колхозу мгновенно. Работа по расселению хуторов в центры шла полным ходом. Наталье вручили список переселенцев и дали задание разметить улицу в Лялевщине. С чертёжным пером она ни днём ни ночью не расставалась. Размеряла участки честно, никому не угождая, никого не обижая. Опыт какой-никакой имела. Сразу после курсов в Горецкой академии потрудилась в Витебске, потом в Ветрино Полоцкого района. В колхозе «Чекист». И теодолитная съёмка на ней, и план территории – все дорожки, ручьи, пахота…

На следующий день вернулась с работы, а за столом молодой, светловолосый, как и хозяйка, хлопец. Глазами так и ожог! Прасковья же усмехается, взгляд с хитринкой:

– Познакомься, Трофим, жиличка наша – Наталья Григорьева. Из Давыдёнок. Мой Сипачёв с ейным таткой Арсентием Григорьевичем знакомый. Говорил, что добрая семья, только мамку схоронили. Так эта девочка за хозяйку в доме была – всё сама! Пока не приженился отец снова. А теперь вот выучилась. Землеустроитель!

Наталье – хоть сквозь землю. Залилась краской, голову опустила, вот-вот расплачется.

– Она ж ещё и скромница! – добавила ласково Прасковья Макаровна. – Не обижайся, девонька, не тушуйся, это ж брат мой, Трофим. В райпотребсоюзе работает. Кильку принёс. Сейчас с картошечкой пойдёт за милую душу! Давайте к столу!

…Свадебное застолье после регистрации брака в сельсовете не совсем походило на шумную деревенскую свадьбу. Сыграли скромно, в съёмной хате Севостьянова, где он после переезда в центр проживал с престарелой матерью Ефросиньей Фёдоровной, которой уж на восьмой десяток перевалило. Последышем Трофим родился двадцать шесть лет назад, когда родители даже не помышляли. Думали, что раздобрела, округлилась Фрося по возрасту, а она вдруг ребёночка почувствовала – зашевелился! И стыдно было от людей, и страшно, и радостно. Теперь, когда отца не стало, Трофим матери – опора. Вот такой он, промысел Божий.

После свадебки засобирались молодые в Давыдёнки, надо же отцу, Арсентию Григорьевичу, сообщить непростую новость, с Севостьяновым познакомить.

– Ай, боюсь я, Трофимушка, вдруг папка осерчает, что без его благословения? – робко шептала Наталья, собирая съестные гостинцы.

– Так ведь тридцать километров по лесу пешью! Не набегаешься. И теперь не те времена, чтобы благословение просить, – отозвался Севостьянов.

А Наталья только представила, как они с Трофимом явятся на порог отчего дома, так и обмерла. Словно холодом обдало.

– Не понимаешь ты… Парень – совсем другое дело. А я – девчонка. Стыдно-то как!

– Чего стыдно? – Севостьянов притянул жену к себе, нежно обнял, ласково заглянул в глаза. – Ты теперь моя! И воля моя, а не батькина. Познакомиться надо, это верно. Уважения никто не отменял. Но для него ты – отрезанный ломоть. Ему других детей на ноги ставить надо. Он, может, даже вздохнет с облегчением.

– Скажешь тоже! – Наталья зарделась зорькой. – Папка у меня хороший, ты не представляешь, как он меня любит!

– Я тоже люблю! – Трофим подхватил жену на руки и закружил по горнице.

Она откинула голову, густые каштановые волосы распушились, разметались по мужниному плечу, защекотали ему шею, щеку. Он вдруг заливисто-счастливо рассмеялся. Наталья подхватила, их звонкий семейный смех разлился по хате и выплеснулся через приоткрытую дверь в сенцы, на улицу. Трофим настороженно-нетерпеливо оглянулся на окно, но мать всё ещё хлопотала во дворе, в хату не спешила, – и впился в маняще-алеющие, сладкие губы жены.

Конец июня тысяча девятьсот тридцать восьмого года уже дышал приближавшимся знойным июлем. Однако лесную дорогу устилали прохладные тени высоченных деревьев, свежий воздух звенел птичьими голосами, нежно-жёлтые бабочки-лимонницы безмятежно порхали, взлетая прямо из-под ног. Наталья сбросила туфли, шлёпала босиком, не опасаясь ни прошлогоднего хвойного опада, хоть и сменившего цвет на коричневый и помягчевшего от морозов, дождей и времени, но всё ещё колючего, ни выпирающих из земли корней, норовящих зацепить и больно сбить пальцы, ни больших лесных муравьёв, по-хозяйски снующих поперёк дороги и готовых щедро прыснуть на голую кожу едкой кислотой. Сколько исхожено здесь босонож, потому как порой и обуть-то было нечего.

– Я же сразу в дошкольно-педагогический поступила, на воспитателя. Детишек очень люблю, – призналась Наталья и смутилась, заметив, как пристально взглянул на неё Трофим. – Но на учёбу денег не было. Папка даст кавалак окорока – живи как хочешь. Дома брат и сестрёнки, Ниночка совсем маленькая. Так мне их жалко, как раздумаюсь! Реву, реву… Сорвалась с учёбы!

– В деревню вернулась? – удивился Севостьянов.

– В поле работала. Лён мы растили, сдавали в Бычихинский льнозавод. Тоня учиться пошла. В Витебск, на медсестру. Надо было ей помочь. И папке – по дому.