Были древних русичей

Молодой чумак спрыгнул с воза, подошел к тому месту, где остановилась нечистая сила. Земля и синевато-серые кустики полыни были забрызганы бурой кровью, причем травинки, на которые попали капли, пожухли, будто припаленные огнем.

– Во как! – показывая такую травинку, сказал молодой чумак.

– Заколдованное место, – перекрестившись, сказал возница, – едем отсюда быстрее.

– Сейчас, нож найду. Он у меня особый, заговоренный.

– Заговоренный? – переспросил возница. – Ну, тогда не найдешь его, в теле ведьмака торчит. Будет маяться с ножом, пока не помрет.

– Жаль, хороший был ножичек, сам рукоятку ему делал, – произнес молодой чумак. Заметив, что остальные пять возов продолжают ехать как ни в чем ни бывало, воскликнул: – Гля, а они что – не видели?!

– Наверное нет, а то бы остановились.

– Во дела, да?!.. Ну, расскажу им на привале – то-то будут удивляться!

– Не поверят, – сказал возница и стегнул кнутом волов, трогаясь с места.

– Как не поверят?! – возмутился молодой, запрыгнув в воз на ходу. – Мы же с тобой оба видели!.. Или ты не подтвердишь?

– Подтвержу, – пообещал напарник.

Обоз спустился в широкую и глубокую балку, пологие склоны которой поросли степной вишней, терновником ишиповником. На ночевку расположились у родника с чистой и холодной водой. Волов выпрягли и пустили пастись ниже по течению ручейка, вытекающего из родника, насобирали хвороста на склонах, разложили костер и повесили над огнем огромный медный котел, в котором варился кулеш. Чумаки расположились вокруг костра – кто сидел, поджав под себя ноги, кто лежал – и слушали рассказ о вертящейся черной воронке. В наступившей как-то сразу, без перехода, темноте, человеческие лица, освещенные пламенем, казались сложенными из кусочков, черных и серо-красных, которые смещались влево-вправо, вверх-вниз, уменьшались или увеличивались, и невозможно было понять, какое чувство вызывает услышанное, верят или нет рассказчику. А когда он закончил и посмотрел на напарника, ожидая подтверждения, заговорил вожак – старый мужчина с седыми, желтоватыми, трехвершковыми усами, похожими на льняную кудель:

– Да, места здесь нечистые. Когда я еще парубковал, тут неподалеку хутор был, старуха в нем жила. Сколько ей лет было – никто не знал, но все помнили дряхлой. Не любила она, чтобы обозы у нее на ночь останавливались, зато одиноких путников привечала. Переночует у нее человек – и просыпается порченный: или убьет кого, или на себя руки наложит. А то и вовсе пропадал бесследно. Спросят у старухи: «Ночевал у тебя? – Ночевал. – А куда делся? – Ушел поутру. А куда – кто его знает, степь большая». Долго так продолжалось, пока один обоз не наткнулся в степи на замордованного парубка. Успел он перед смертью сказать: «Старуха с хутора». Чумаки долго не разбирались: подъехали к дому, подперли дверь колом и подожгли. Когда крыша рухнула, из пламени вырвался столб черного дыма, завертелся воронкой и унесся в степь. Наверное, с ним вы и повстречались.

Вожак зачерпнул деревянной ложкой из котла, попробовал. По его знаку два чумака сняли котел с огня, установили в заранее вырытую ямку, чтобы не перевернулся. Все расселись вокруг котлас ложками и ломтями хлеба в руках, вожак произнес молитву, перекрестился, подождал, пока перекрестятся остальные, заправил кончики усов за уши и первым зачерпнул кулеш. За ним по очереди, по ходу солнца, остальные чумаки. Ели молча, слышны были лишь сопение и плямканье, а поев, облизали ложки.

– Твой черед, – сказал вожак молодому чумаку.

Тот помыл котел в ручье, повесил на ближний к костру воз.

– Будет сильно смаривать, меня разбуди, подежурю, – предложил напарник молодому чумаку.

– Чего там, справлюсь сам. – Он сел у костра, подкинулв огонь несколько прутиков.

На небе появился узкий серпик месяца, высветил затихшую степь. Прямо над балкой пролег широкий Чумацкий шлях. Казалось, именно с него, сдутая ветром, упала звездочка. Чумак проследил за ее полетом, загадав не заснуть до утра. Но дрема накатывала волнами, клонила голову к земле, и он встал, размялся.

Громко и вроде бы испуганно мыкнул вол, за ним второй, третий. Чумак заметил, как между животными мелькнуло что-то светлое. Посмотрев на спящих в возах товарищей, решил не будить, пошел к волам один. Они стояли с задранными мордам, будто любовались звездами, и, казалось, не замечали гибкую стройную девушку, поглаживающую их по шее. Она была одета в белую сорочку до пят, вышитую по вороту и подолу черной змейкой и перехваченную в талиичерным пояском, поблескивающим в лунном свете, а длинныегустые черные волосы ее были распущены и скрывалилицо, которое – почему-то верилось чумаку – должнобыть удивительно красивым. Она потрепала по холке комолого вола. После каждого ее прикосновения он задирал голову все выше, непонятно было, почему до сих пор не хрустнули шейные позвонки.

– Причаровываешь, красна девица? – подкравшись к ней, спросил чумак.

Она не испугалась и не обернулась, но убрала руку с холки вола.

– Лучше меня причаруй! – попросил шутливо чумак.

– Могу и тебя! – задорно произнесла девушка хрипловатым голосом, оборачиваясь и убирая волосы с лица.

На чумака глянули черные глаза, огромные, в пол-лица, и холодные, и словно бы втянули в себя тепло из него, отчего ему стало зябко и жутко, и тут же из них, как бы взамен, хлестнула обжигающая волна, окатившая с головы до ног и наполнившая легкостью и любовной истомой. Чумак почувствовал, что готов выгибать шею, как это делал комолый вол, только бы к ней прикасались девичьи руки. Сдерживая дрожь в голосе, он попросил:

– Причаруй…

Тонкие губы ее тронула легкая улыбка, девушка отпустила волосы, скрывшие лицо, развернулась и плавной походкой – казалось, маленькие и белые босые ступни ее не касаются земли, – пошла по балке прочь от волов, от чумацкого табора. Отойдя шагов на тридцать, оглянулась и еле заметным движением поманила за собой чумака. Он глупым телком затрусил за ней.

Девушка села на камень-песчаник у куста шиповника, обхватила колени руками. Длинные волосы точно черным платком укрыли ее всю, видны были лишь маленькие ступни, казавшиеся серебряными в лунном свете. Чумак наклонился к ней, попытался разглядеть сквозь густые волосы лицо, чудные глаза, не смог и потянулся к ним рукой. Голова девушки чуть дрогнула, выражая негодование. Чумак отдернул руку и, винясь, припал губами к девичьим стопам, холодным и скользким, будто вырубленным из льда. Маленькая рука потрепала его по щеке, перебралась на шею, сжала ее очень больно, а потом погладила нежно. Пальцы ласково бегали по позвонкам вниз-вверх и будто размягчали их, превращали в податливую глину: чумак все круче загибал голову, но не чувствовал ни боли, ни того, как слетела шляпа. Прямо над собой он увидел огромные провалы девичьих глаз, в которых вспыхивали красные искорки и падали в его глаза, перекатываясь в сердце. Оно вдруг перестало биться, раздулось и взорвалось, наполнив тело сладким блаженством.

– Люба ли я тебе? – Хрипловатый голос шел непонятно откуда, ведь девушка не размыкала тонких губ, сложенных в грустную улыбку.

– Ой, люба!

– Тогда поцелуй меня.

Чумаку показалось, что голова его отделились от шеи и, как поднятая ветерком тополиная пушинка, плавно, полетела к голове девушки, жадно припала к губам, податливым и холодным, мигом потушившим жар в его теле.

– Обними меня, – попросила девушка.

Руки чумака, тоже словно бы отделавшись от туловища, обняли ее, маленькую и хрупкую.

– Крепче…

Непонятным образом оказалось, что она лежит на спине, а чумак – на ней. Она извивалась, медленно, лениво, точно пыталась выползти из-под него, но руки ее, маленькие, проворные, как бы не давали, вопреки ее желанию, сделать это, цепляясь за его шею.

Вот она поймала руку чумака, приложила к своему животу.

– Там застежка, – обдав его ухо горячим дыханием, прошептала девушка, – расстегни ее.

Застежка была странной, продолговатой формы и располагалась не вдоль тела, а как бы торчала из него. Чумак потянул ее и сразу же остановился, потому что девушка вскрикнула и напряглась.