Были два друга

–  Теперь все понятно, - проговорил Зимин со злорадством.
– Под видом критики Горбачев пытался развалить наш коллектив!

–  Это ложь!
– крикнул Николай.
– Я докажу, что это травля. Товарищи комсомольцы…

Милехин не дал ему закончить фразу.

–  Вряд ли тебе удастся это.

Поднялся Зимин.

–  Я предлагаю: пусть Горбачев покинет наше собрание

Брусков внес другое предложение - дать слово Горбачеву, а потом уже принимать решение.

–  Это не обязательно. Комитет готовит вопрос о Горбачеве на общее собрание, - хмуро сказал Милехин.

Заявление секретаря комитета произвело впечатление. Брусков, Рослякова и я настаивали, чтобы Николаю дали слово. Милехин обвинил нас в потере комсомольской принципиальности.

Я смотрел на Николая. Он сник весь, потемнел в лице, казалось, даже ростом стал ниже. Молча направился к двери. Но взявшись за ручку, вдруг выпрямился, повернулся и резко бросил Милехину:

–  Я это не оставлю безнаказанным.

–  Грозила синица море сжечь, - ответил Милехин. Сегодня я не узнавал его. Всегда уравновешенный, веселый, сейчас он был злым, беспощадным. Тогда в кабинете директора он к Николаю относился по-другому. Неужели Зимин успел склонить его на свою сторону?

Николай стремительно вышел из аудитории, с силой хлопнув дверью.

–  Слышали, угрожает?
– проговорил Зимин, кося глазами на дверь. Он торжествовал победу.

Все молчали.

–  Нельзя ли все-таки объяснить, в чем дело?
–  спросил я.

–  Горбачев скрыл в документах, что его отец и мать враги народа, - ответил Милехин, холодно глядя на меня.
– А тебя, Торопов, предупреждаю, не водись с этим скользким типом, если не хочешь нажить большие неприятности.

–  Но… Горбачев - воспитанник детского дома, фронтовик…

–  Видите, защитник нашелся!
– сказал Зимин.

–  Непонятные дела творятся на белом свете, - вздохнул Брусков.

Милехин бросил в его сторону осуждающий взгляд.

Перевыборы комсорга прошли быстро. Зимин предложил кандидатуру Струкова, Нюся Рослякова выдвинула Брускова. Проголосовали. Струков получил на два голоса больше.

Опасаясь за Николая, я поспешил в общежитие. Самочувствие у меня было отвратительное. Я официально предупрежден «не водиться с типом». А наша дружба? Как все получается непонятно и глупо, а главное, запутанно. Не хочу верить, что Николай чужак. Он ведь не знает своих родителей. А может, и знал, но скрывал. Кому интересно выставлять напоказ такую биографию?

Николай поджидал меня в скверике, недалеко от института.

–  Хочу поговорить с тобой, - сказал он. Мы сели на скамейку и долго молчали.

– Василий, признайся, только честно, ты веришь им?
– спросил Николай, глядя мне в глаза так сурово и испытующе, что мне стало неловко.

Я пожал плечами.

–  Значит, тоже поверил?

Я не знал, что ему ответить. Я верил в него, как в товарища, как в порядочного человека. Неужели он и от меня скрывал о своих родителях? Это было бы нечестно с его стороны.

–  Николай, скажи, что с твоими родителями? Или все это выдумано ими?

–  Не знаю. Я ничего не знаю, - глухо ответил он.

–  Но откуда они взяли это?…

Было холодно и сыро, моросил дождь, неуютно было в скверике и на улице. Прохожие шли, спрятав руки в карманы и нахлобучив шапки.

–  Тебя собираются исключить из комсомола. Что ты думаешь делать?
– спросил я.

Он промолчал, будто не расслышал моих слов. Я повторил. Он вздохнул.

Разговора у нас не получилось. Трудно было говорить Николаю, я понимал это. Мы встали и направились в общежитие.

–  Ты не боишься идти рядом со мной?
– спросил он с горькой усмешкой.

–  Напрасно ты так думаешь обо мне, - ответил я - Меня другое беспокоит. Я верю в тебя, но как и чем тебе помочь, не знаю.

Он крепко пожал мою руку.

–  Большего я от тебя и не требую, - растроганно сказал он. Я понял, что человек в его положении больше всего нуждается в моральной поддержке.
– Ну, иди, - он указал на общежитие.

–  А ты?

–  Мне нужно побыть одному. Только не отчаивайся.

–  Легко сказать - не отчаивайся. Но сидеть сложа руки не стану. В общежитие Николай вернулся в час ночи. Я попытался утешить его, но он отвечал резко, раздраженно, и я оставил его в покое. Эту ночь мы не спали.

22 ноября

Перед началом лекции, когда в аудитории почти все были в сборе, к нам вошла секретарь института. Я сразу почувствовал - не с доброй вестью она пожаловала к нам. И не ошибся. Она прочла приказ об исключении Николая Горбачева из института. В этом было что-то похожее на издевательство. Могли бы вызвать Николая в канцелярию и объявить там приказ.

Я глянул на Николая. Внешне он ничем не выдавал себя, только плотно сжал губы, торопливо сунул в карман конспекты. Нелегко давалось ему внешнее спокойствие. Молча, ни на кого не глядя, Николай направился к выходу. Мне хотелось подняться и тоже уйти.

Студенты сурово молчали, и в этом молчании я чувствовал осуждение приказа. Вдруг раздался ехидный смешок Зимина. Всех поразила его подлость. Издеваться над чужой бедой - это уж слишком.

–  Что, допрыгался?!
– сказал Зимин.

Николай остановился, повернул голову в его сторону:

–  Жалею об одном, мало я проучил тебя, - и стремительно вышел из аудитории.

–  Правильно - крикнул Володя Брусков Нюся закрыла ладонями лицо. Сидевшая рядом с нею Маша Воловикова приложила к глазам платочек.

После ухода Николая в аудитории воцарилась напряженная тишина. Ему сочувствовали все.

Я не слышал, о чем шла речь на лекции. Мысли о Николае не давали мне покоя. Куда он теперь пойдет? Николай горячий. Ему сейчас больше всего нужна товарищеская помощь.

В общежитии Николая не было. Не увидел я в комнате и его фанерного чемоданчика. Значит, ушел. Но куда? У него и знакомых-то в Москве нет.

До полуночи я бродил по улицам в надежде встретить Николая. Ходил и не мог сдержать слез. Шел снег, морозило. Я промерз до костей.