Были одной жизни, или Моя Атлантида

Плот подвёл

Весна 1940 года. Такая весёлая, солнечная. Май месяц. Мне пятнадцать лет, я студентка первого курса медтехникума. Дело перед переводными экзаменами, я простудилась, и у меня признали сухой плеврит. Мои преподаватели-доктора дали мне кучу рецептов, на месяц освободили от занятий, отпустили домой в Дедюхино лечиться и готовиться к экзаменам. Лечиться я не лечилась. Правда, один раз сходила в амбулаторию на банки, остальное время проводила весело, иногда садилась за анатомию. Наука скучная, но преодолеть её необходимо для избранной профессии.

День воскресный, солнечный. Кругом сверкает вода. Кама разлилась, затоплены улицы, огороды. Одним словом – не до анатомии. Папа пьёт вино, мачехи нет дома. Выскочила в ограду. Дядя Петя, что выменял мамину половину дома на свой крохотный домишко на окраине Дедюхино, сидит на крыше, ремонтирует её. Увидел меня, кричит: «Плот, плот делай, плавай, пока вода в огороде!» И мне действительно, так захотелось сделать плот и поплавать по огороду! Я прибежала к папе спросить разрешение на постройку плота. Папа не соглашался, я умоляла, он разрешил. С условием: не потерять плот, чтобы он не уплыл без присмотра – доски и брёвна большая ценность. Я обещала, выскочила за дверь. Резво взялась за дело. Собрала всё необходимое. Брёвнышки были короткие, метра по полтора, или ещё короче. Да и было их всего три. Я, не задумываясь над всем этим, приколотила к ним старую дверь от туалета и плот, на мой взгляд, – готов! Подтащила его к воде в огороде, вместо весла прихватила багор, которым пользовалась при ловле брёвен на лодке. Этим промыслом я занималась каждую весну в половодье, обеспечивая дровами на зиму семью. Была за мальчишку, папа доверял мне все свои инструменты и лодку. Недолго думая, вскочила на плот, оттолкнулась багром, плот отъехал от берега метра на три, выехала на глубину, земля огородная опускалась под горку и поэтому сразу же под плотом оказалась глубина. Я решила повторно оттолкнуться багром, переместив его вперёд плота. Но как только я подняла багор, чтобы повторно оттолкнуться им о землю, о ужас! Плот не выдержал моей тяжести, и я потонула вместе с ним! Плот вынырнул из-под меня и один, без меня, поплыл вдаль от берега! Я в пальто, ботинках и в шапке, не ожидала такого. Вся промокла, поплыла к берегу. Глянула – мой плот уплывает! А папе обещала не потерять его! Снова бросилась в воду, доплыла до плота, схватила за доску и прибуксировала к берегу, не успев испугаться. Дядя Петя хохотал на крыше! В растерянности стою у воды. «Иди скорее к нам на печь, греться!» – кричит наш сосед. Домой идти страшно, побежала к дяде Пете, в мамину половину. Жена Петра переодела меня в сухую одежду, дала кружку горячего чая и утолкала меня на печь. Я согрелась и уснула. Пальто моё отжали, сколько-то посушили, пока я спала. Ботинки ещё были мокрые, но я, встав с печи, оделась и ушла домой. Никому об этом ничего не рассказала, никто не заметил моей мокрой одежды, всё прошло гладко. И дядя Петя с женой не сказали об этом случае ни папе, ни мачехе, жалея меня. А я после этого холодного купания перестала кашлять и забыла, что по болезни освобождена от занятий в техникуме. Экзамен по анатомии я выдержала на четвёрку, перешла на второй курс. Дядя Петя не мог меня видеть без смеха. А ведь, если бы я тогда начала тонуть, он не успел бы и с крыши слезть, чтобы спасти меня. Сама дивлюсь, как я справилась? Видимо, только страх перед папой не сдержать слова, что не потеряю плот и спас меня. Всё произошло так стремительно, быстро, я и испугаться не успела!

Яишница в кармане

Мне было восемь лет. Я ходила в первый класс вместе с закадычной подружкой, Надей Барановой. В свободное от школы время я стремилась выбраться из дому и бежала к Наде. Я любила её сестричек, их было три: Лиза, Лина и Рита. Надя – старшая, опекала их, поила, кормила, заботилась. Да и по домашним делам была главная. Папа их умер, мама работала почтальонкой в соседнем посёлке Лёнве, где и родилась, там жила её мать и сестра. Надина мама у них частенько и ночевала, велела девочкам приглашать меня ночевать у них. Я любила ночевать у них, нам было весело. Я рассказывала им прочитанные рассказы и повести, знала много сказок. Засыпали мы под утро. Так было много-много раз. Их мама относилась ко мне с большим пониманием, разговаривала со мной, как со взрослой на разные темы. Она интересовалась моей домашней жизнью, отношениям с мачехой, жалела и кормила меня, всегда наливала чашечку молока. Они держали корову.

Как-то, уже осенью, мачеха послала меня к Надиной маме, попросить два куриных яичка взаймы. Я с охотой побежала в любимый мной дом, бежать было совсем недалеко, жили на одной улице, через несколько домов. Девочек где-то не было, я застала дома их мать. К ней как раз и было у меня дело. Я попросила яички, она их мне дала. Глупенькая, я их положила в один карман пальто и уже встала на порог во дверях, чтобы попрощаться. Тётя Валя, так звали маму моих подружек, по своему обыкновению, задержала меня расспросами о том, да о сём. Рассказывая ей, о чём она хотела знать, я забыла об яичках в кармане. Удовлетворив любопытство, тётя Валя отпустила меня. Я ударила дверь боком, чтобы открыть её. О, горе мне! Я услыхала хруст раздавленных в кармане яичек, так как именно тем боком толкнула дверь, в кармане которого лежали яички! От ужаса перед побоями мачехи я так громко заревела, что перепугала добрую женщину. Она не знала, какая трагедия случилась у меня в кармане. Я, пригнувшись к полу, плачу, обливаясь слезами, тётя Валя тормошит меня, стараясь понять, что случилось со мной: ведь только что весело болтали! Еле-еле она поняла причину моих горьких слёз и расхохоталась! Ведь ей два яичка ничего не стоили, кур у них было много, не то, что у нас – больше двух не бывало. Она дала мне два других, сказала, чтобы я их несла в руках, в ладонях. Я донесла их целыми. А те, что сломанные лежали в кармане, но вытечь не вытекли, вытряхнули и использовали в пищу. Мы с питанием всегда жили плохо. Получилось, что я вместо двух, принесла четыре яичка. Вернули только два! И горе, и слёзы мои были зря, всё так хорошо обошлось!

Тыква

1934 год. Я перешла в третий класс, были летние каникулы. Погода во времена моего детства была такая устойчивая, лето – так жара, солнце печёт, а трава, деревья, огородная овощ – всё растёт, всё зеленеет! А быть дождю, или грозе, – так перемена погоды долго-долго зреет, приближается. И, бывало, глядишь на небо и рассчитываешь время дождя… А теперь – без предвестников, то гроза, то ураган!

Не знаю, может мне так кажется, от детских времён утекло много воды… Да, то лето было замечательное. В жару бегали купаться. От дождя заблаговременно укрывались под крышу дома. Каникулы подходили к концу, но погода всё была золотая. Не думалось о школьных занятиях, ещё не все летние задумки претворены в жизнь, много-много надо успеть сделать до школы. Мы сидели с Надей на крыше нашей бани, мы обе любили лазить по крышам, весело болтали языками.

Баня стояла почти вплотную к огороду соседки Малакотихи, загадочной старушки, никогда к нам не захаживавшей, да и на улице её никто не видал. Всю жизнь она проводила в своём подворье. Маленькая, одетая в тёмное зимой и летом, никогда со мной не разговаривала. Я боялась её, думала, что она колдунья. Через многие годы узнала, что она нам родственница по маме. И вот с крыши мы увидали, что близко-близко к забору растёт могучий куст с огромными листьями на толстом стебле. А огромная круглая, яркими полосами раскрашенная тыква свесилась через забор в узкий проходик за баней на нашей территории. «Ага! – сказали мы с подружкой, – тыква-то наша, у нас живёт!» Скорёхонько слезли с крыши, я сбегала за папиным острым ножом, срезала тыкву, а она такая тяжёлая, еле держу обеими руками! Мы с Надей никогда не пробовали тыкву на вкус, думали – как арбуз!

Дома на ту пору никого не оказалось, мы с тыквой и с ножом забрались в подвал нашего дома, надеясь полакомиться сладким плодом. Сделали небольшое углубление на земляном полу, уложили круглую желанную, чтобы не каталась и отрезали себе по огромному ломтю. Жёлтая, влажная, маслянистая мякоть плода ласкала наши жадные взоры. Мы враз вонзили зубы в мякоть. Первый глоток не произвёл впечатления. На втором и третьем нас перекосило! Жевать больше не захотелось, такая оказалась бяка, эта тыква, хотя на взгляд была – загляденье! Выплюнули остатки, что не проглотилось, и стали думать, как спрятать концы преступления? В груди моей колотилось сердечко, страх перед тем, что преступление откроется, куда девать эту огромную ягоду? И тут меня осенило: ножом вырыла вместительную яму, закатили в неё тыкву, зарыли и затоптали. И концы в воду! Из подвала вышли через другую половину дома, тихонечко папин нож положила на место, никто нас не заподозрил в хулиганстве, всё прошло.

Я и думать забыла про всё это, только встретясь с Надей, мы вспоминали тошнотворное чувство и обманутые надежды. Но через несколько дней я была в огороде, за забором что-то в своём огороде делала Малакотиха. Она расклонилась, ласково посмотрела на меня и поманила к себе пальцем. Я так обрадовалась её ласковому взгляду, подскочила к забору. Она протянула ко мне руку. Я подумала, что-то она мне даёт, совсем близко к ней придвинулась, а она, ведьма, всей ладонью так больно вцепилась в моё ухо и давай его крутить! Я завыла от боли, а она приговаривает: «За тыкву, за тыкву, за тыкву! Кроме тебя – некому!» Я замолчала, вырвала ухо и убежала. Мачехе старуха не пожаловалась, останков тыквы в подполье не нашли. Но старуху Малакотиху я обходила стороной, близко к нашему смежному с её огородом забору не подходила. Прожили рядом дом к дому ещё несколько лет, близко я её больше не видела. Разве что издали.

Земля прыгает, или пьяная кроха

Поставила мачеха брусничную настойку, не знаю по какому случаю, к празднику ли, к чьим-то именинам, или просто так. Стали они с папой её пробовать, хвалить. Я была возле, папа дал мне задание обменять его библиотечные книги. Это была моя обязанность с шести лет. Я ходила в рабочий клуб, там была библиотека. Библиотекарша, Елизавета Степановна, знала меня и всегда мне для папы давала по несколько книг сразу. Я собралась идти, решила только прихорошиться: на окне пышно расцвёл комнатный цветок «царские кудри». Его отдельные цветочки были так хороши, красные лепесточки торчали в стороны, обнажив длинные розовые тычинки и белый пестик в середине.

Я сорвала два цветочка, привязала на ниточку и, сделав петлю, одела на уши, как настоящие серьги. Полюбовалась на себя в зеркало, взяла стопку книг и уже пошла ко дверям. Мачеха окликнула меня, я подошла к ней, ожидая, что она скажет мне. Она же налила в чайную чашечку брусничной наливки, дала мне её выпить. Какая сладкая! А вкус – букет! Я никогда ещё не пробовала такого и попросила налить мне ещё. Мачеха посмеялась и налила. Я выпила и побежала.

Я успела обменять папины книги, взамен несла новых пять книг, сложив одна на другую и все положив на правую руку, побежала домой. Было мне семь лет, но никто верить этому не хотел, говорили, будто я шибко мала. Я не чувствовала и не понимала, мала ли, велика. Мне было удобно в своём теле и на моих маленьких ножках, хотя и про ножки спрашивали, баско ли мне на них ходить? Я говорила – баско, осматривала свои в «цыпках» грязные ножонки и убегала. Сейчас тоже было лето и босые ноги были в «цыпках». Это такие мелкие трещинки, ранки на коже от грязи. Мыть ноги было нестерпимо больно из-за этих «цыпок». Другим ребятишкам матери мыли ножки и смазывали либо маслом, либо сметанкой. На мои ножки никто дома не смотрел и я их не мыла никогда, разве что в бане, да при купании в реке помокнут, да обсохнут.

Из библиотеки я бегом бегу домой, чтобы обрадовать папу новыми книжками. Но, вдруг, земля под ногами заходила кругом, потом стала налетать на меня, словно стена преграждала мне дорогу. Я искала проход, металась из стороны в сторону, стена давила меня сверху, а потом я потерялась. Ещё слышала голоса, женщина кричала, что у меня из ушей кровь течёт. Я пришла в себя дома, лежала на деревянном диване, который очень любила, как стала помнить себя. Надо мной склонилось озабоченное лицо отца. Я всматриваюсь в его глаза и спрашиваю: «Что случилось?» Он берёт мои руки в свои, смотрит на них, а на них кровавые ссадины. Много. От локтей до кистей. В ссадины въелась земля. Возле нас стоят соседки, голоса их я слышала перед тем, как потерять сознание. Они кричали, что из ушей у меня выступила кровь. Это они за кровь приняли привязанные к ушам цветки «царских кудрей». Все смотрели на меня участливо, жалостливо. Я хотела вскочить, дёрнулась, а тело не слушалось меня. Я ещё попыталась пошевелиться, но напрасно. Тут мачеха вспомнила, что перед моим уходом в библиотеку она дала мне выпить брусничную настойку. Сразу все засмеялись, повеселели, поняли, что дорогой я опьянела. Книги кто-то собрал и принёс папе. Я лежала и думала, почему земля преграждала мне путь? Я спросила об этом у папы, а он засмеялся и сказал: «Ты, моя малышка, сделалась пьяная, а у пьяных всегда так. Земля пьяных не любит, и сталкивает их с ног».