Былые

— Твой язык бесполезен, как твой тлеющий cordis [10] . В тебе нет ничего от человека, так что остается только слушать, писать и исполнять.

Она сошла с кафедры и вмиг пересекла неф. Заговорила снова, и каждый звук выстраивался у него в мозгу, слова визуально формировались в куда большем пространстве, чем он мог воспринять раньше. Тимоти видел, как с каждым словом объем его головы увеличивается. Слова были не теснящиеся и кишащие, как прошлые идейки, но ландшафтные и плывущие в гулком зале, ожидающем заполнения.

10

Сердце (лат.).

— Неси чернила, но не кисти, они тебе не понадобятся. Писать ты будешь в пещерах под нами. Я покажу.

Она протянула руку, и он взял ее. Они покинули часовню и вышли на каменистую дорогу. Модеста надела широкополую шляпу, похожую на его. Они шли по сонной деревне противоположностями одного и того же. Изредка одна из тыкв, гревшихся на заборах, подмигивала или меняла точку зрения — лысые круглые головы некоторых селян не отличались от раздутых овощей. Подергивались ставни, пока священник и девушка шли рука об руку. Он был как в тумане. Сумка, до сих пор ни разу не покидавшая его плеча или поля зрения, так и осталась под тихой строгой скамьей, отпугивавшей даже любопытство и голод мышей. На окраине деревни они свернули на вьющуюся тропинку в вади. Крестьяне в полях поднимали взгляд, замечали парочку и быстро возвращались к иссушенной земле. Некоторые крестились. Можжевельник и фиги уступали кактусам и терниям. Они выбрались из долины на утес, высоко над великим синим океаном. Здесь, на фоне мускулистого неба и воды, упершейся перед натиском яркости и красочности, камень светился медово-золотым и пшенично-желтым. Она вывела их к разрушенному дому и заросшему огороду, где раньше была погребена. Вместе они раздвинули рассохшиеся балки в скорлупе второй комнаты.

Впервые после часовни Модеста отпустила его руку, и священник запнулся. Словно оступился во сне, поскользнулся на воображаемой смене плоскости. Она поскребла пол, убирая разнообразные осколки, мертвые растения и спекшуюся землю. Под ее ладонями проглянул узор — атрофированная лужица грязи с кисточками. Она с силой потянула за край — скомканные кулачки напоминали напряженный алебастр, крапленый черным гранитом. Мышцы тонких ручек вздыбились, и, когда распахнулся люк, он наблюдал, как упруго напрягается скромное тело под тонким платьем. Видел расцвет женщины. Раздался полый всасывающий звук. Давно застывшие легкие, изголодавшиеся по первому вдоху. Деревянное веко с прилипшим ковром отпало, и Модеста вперилась в гулкую глубину. Издала тихий писк радости, нырнувший штопором между покорными челюстями и отразившийся с громкостью пропасти. Подняла руку, и отец Тимоти взял ее, пока она спускалась в дыру. Лестница была безукоризненной. Не грубо вытесанные плиты, как в церкви, но идеальные симметричные ступени из живой скалы. Их сладил не деревенский мастер. Пропорции и элегантность принадлежали совсем другим временам. Снизу исходил свет, разливавшийся в пещере. Пока они осторожно сходили вниз, навстречу поднимался шум вечного моря. На полпути Тимоти оглянулся к прямоугольнику в потолке этого подземного собора. Казалось, тот находится очень далеко, и вьющаяся лестница не прибавляла уверенности. На миг головокружение запустило когти ему в нутро и дыхнуло льдом на хребет. Девочка почувствовала это в руке и сжала ладонь священника. Он поморщился, вернулся в реальность, когда крошечные тиски с твердыми ногтями сдавили его концентрацию обратно ей в услужение. Они продолжали путь и свернули на очередной марш, проходивший под низкой аркой. Пещера была не обычной. Они вошли в каменные чертоги, которые дышали. Почти круглое пространство заполнялось ритмичными выдохами и вдохами. Посреди пола находилось прямоугольное отверстие. Оно совпадало с отверстием в доме, находившемся высоко над головой.

Дыхание исходило из этой дыры. Ниже была огромная водяная пещера. Когда внутрь накатывало море, его огромная масса заполняла и смещала пространство, воздух выталкивался и высасывался из узкой угловатой скважины.

— Здесь тебе и писать, — сказала она. — Покамест не закончишь, спать можешь наверху.

Простой приказ смутил и испугал его, так что он ответил двумя простыми вопросами.

— Что писать?

— Я скажу что, — ответила она.

— И чем писать?

Она озорно улыбнулась и теперь взяла только один его палец, которым энергично потрясла, хрустнув костяшкой.

— Этим, глупый.

Глава двадцать седьмая

В оставшиеся светлые часы Измаил велел своим людям кружить по известным тропинкам. Тем, что были нарисованы на выцветшей карте в домике станции. Они кружили в поисках отметин и намеков, а потом возвращались с докладом. Нигде и ничего — лишь пара выдохшихся признаков давно отсутствующих гостей и свежие следы мимохожей безразличной дичи. Все знали, что не найдут лимбоя с первой же попытки. Это было ритуальное упражнение, разминка для глубокой вылазки завтра на заре. Измаилу выделили собственную палатку. Изначально предполагалось, что он разделит ее с Антоном и Урсом. Огромная, с двумя отдельными комнатами и наклонным входом. В ней можно было выпрямиться во весь рост и расставить вещи на выданной складной мебели. Поставили ее подчиненные Вирта. Здесь назначили их базовый лагерь, охранявшийся днем и ночью.

Измаил сидел под скатом внешней комнаты со стаканом теплого джина и сигарой. Букет табака и пахучего брезента окружал спокойствием. Он был рад, что двое других остались у поезда; хорошо иметь такое жилище для себя одного. Он рассредоточил глаз, позволив матерчатой комнате разгладиться в плоскую картину. Это случалось часто, когда он расслаблялся. Впервые началось в доме Небсуила после операции. Во время выздоровления он многими часами перебирал коллекцию странных книг старого волшебника. Немало наслаждался репродукциями картин. Шедевров, разжигавших воображение и нужду. Они входили в глаз и мозг плоско и чисто, как и надо проецироваться всему остальному миру. Он не сомневался, что все двуглазые люди от разделения мозга и биполярной сложности зрения выгадывают лишь путаницу.

Мысли вернулись к Шоле, к складкам и твердости ее тела. Изгибу спины и силе бедер. Ясности ума. Во все еще влажном воздухе поднимался пар, и он увидел арабески ее шрамов и пышных длинных волос, и спросил себя, почему сидит в этом пропащем лесу, а не в ее постели. Снаружи рептилии и амфибии начали звать звезды, пока изнутри деревьев выдавливались тени и всеодолевающая тьма с легкостью протянула бесконечное через личное.

Он поднял тонкий черный шарф — который ему подарила она. Который, по ее словам, Небсуил связал из ткани от собственных червей. Измаил прятал его глубоко в кармашке кожаной наплечной сумки. Подальше от цепких глаз Сирены. О ней он не вспоминал ни разу. Такое вторжение лишь раздражало. Тут он вспомнил о гостинце Небсуила и зарылся в сумку, чтобы достать кожаный кошель. Вскрыл его лезвием и вынул латунную трубку, внутри которой нашелся свиток. Вышел на самое яркое место в угасающем свете. Почерк был крохотный и убористый. Сперва Измаил принял буквы за персидские или финикийские; затем понял, что это сжатая и старая саксонская форма немецкого. Поднес бумагу поближе к лицу и прочел:

Измаил, я пишу, зная, что ты вернулся в Великий Ворр и что таков всегда был твой удел. Мы много беседовали об обширности леса, о проживающих в нем сущностях и о твоем стремлении найти в нем свое происхождение. Я понимаю твою уникальность пуще любого, кого ты встречал или повстречаешь, и ты знаешь, сколь я ее ценю. Я уже выслал тебе предупреждения о лютой ненависти, затаенной против тебя Сидрусом. Но эта непосредственная угроза ничто в сравнении с бедой, что подстерегает тебя вблизи от Былых. Когда мы прежде говорили об этом покинутом племени, я прятал познания о них, дабы уберечь тебя и развеять любопытство. Глупо, ведь ты, разумеется, всегда с огнем следуешь своим желаниям. Посему теперь я скажу открыто: избегай любого их признака и присутствия. Они начинают пробуждаться. Их, забытых Богом, принял куда более великий, медлительный хозяин. Сам лес. За века он проник в каждую вену, каждый фолликул, каждую пору их истлевающих тел и теперь бежит в них подобно бесконечной болтовне в людях. Они пробуждаются, ибо Ворр чует угрозу, далекую и постоянную, — силу, способную стереть его навек. Он ведал о ней столетиями, а теперь пробивает час; он готовился, менял свое дыхание, обитателей и Былых. Одни уже ушли, другие преображаются, и все знают о тебе. Твое будущее в лесу несказанно, и ныне настал твой последний шанс внять инстинктам и бежать. Возьми женщину, что я тебе прислал, и отправляйся на восток, в земли моря, где деревья есть ничто. Отправляйся к великим океанам, ибо вода есть память мира, а леса — его слепая амбиция.

Прошло два дня с тех пор, как написаны слова выше, и теперь я знаю, что скоро вновь увижу тебя вне пределов этого проклятого леса, и что побег не станет твоим путем. Иди же с доблестью, хитроумием и страстью и выживи, дабы вновь стать уникальным.

Через полог пролился первый тонкий дождь, принося в Ворр новый звук. Новый как минимум на этот сезон. Команда шла цепью. С мачете наготове. Измаил и Вирт были третьим и четвертым, единственные шагали бок о бок.

— И как ты получил рану? — спросил Вирт.

Измаил склонил голову, позволив дождю сбежать с полы водонепроницаемой шляпы.

— В конфликте, какой мне бы хотелось забыть, — солгал он, стараясь умерить интерес этого мужлана.

— Во Франции? — допытывался Вирт.

Измаил неразборчиво пробормотал.

— Не слышу. Говори внятно.

Южноафриканский акцент Вирта коробил своей уверенностью и ярил узконаправленной настойчивостью. Они аккуратно продвигались по лесу.

Внезапно вклинился порыв и вопль животной жизни. Под ногами пробежал и над головой пролетел переполох существ, осыпая листья и вороша травы. Существа бежали от чего-то пострашнее людей. Вирт остановил цепь одним словом: «К оружию».

Все заняли позиции, примкнув оружие к плечу. Все прислушались и приглядывались к деревьям, откуда сбежала живность. Ничто не шелохнулось, кроме последней потревоженной растительности, ленивой рыбой проплывшей через их напряжение и мягкий дождь. Несколько мгновений спустя, когда под шум леса снова скользнула тишина, они продолжили шаг, прорубаясь вперед и выглядывая следы.

— Как думаешь, что это было? — спросил Измаил.

— Ничего, просто звери, может, леопард, — сказал Вирт.

Эта тема была получше, чем происхождение лица, так что Измаил решил не сходить с нее. Хотел узнать больше об этом человеке.

— Ты много путешествовал по бушу, сержант Вирт?

— Провел какое-то время в Брентисхогте и еще недолго в Итури в Заире.

— Охотником?

— Иногда.

Измаил почувствовал, как из-за его расспросов растет нервозность. Возможно, подумал он, в этих местах лучше не будить любое лихо.