Быстроногий олень. Книга 2

— Но это уже другой вопрос! Прекрасно! Вы идете на попятную, товарищ Караулин. Вы спрашиваете, почему именно в янрайском колхозе? Отвечу. — Ковалев помолчал, насмешливо всматриваясь в Караулина. — Во-первых, в янрайском колхозе большие заломы леса — местный строительный материал; во-вторых, реки территории этого колхоза такие, по которым можно плотами перетравить готовые разобранные срубы, а также забросить для отопления уголь; в-третьих, пастбища в этой тундре от берега и до гор Анадырского хребта примерно одинакового качества, значит легко выделить наделы для бригад с таким расчетом, чтобы стада не перегонялись с места на место на сотни километров; и четвертое… — Сергей Яковлевич подумал. — Четвертое имеет особенное значение. Именно янрайский колхоз «Быстроногий олень», в правлении которого нет сов, а есть дальновидные руководители, первым в своем плане на будущее наметил и уже начал подготовку к этому строительству. Это очень важно, товарищи!

— Да, это очень важно! — подхватили сразу несколько голосов.

Караулин опустил голову, рассматривая свои огромные сильные руки и впервые в голове его на какое-то мгновение мелькнула мысль: «Подумать надо. Действительно, глупо у меня получилось… У Энгельса, кажется, о таких, как я, сказано, что вся рота шатает не в ногу, один прапорщик в ногу. Придется пересмотреть свою точку зрения!»

Часть четвертая

1

Прошел год. В Янрае, как и во всем Кэрвукском районе, произошли перемены. Гэмаля выдвинули на руководящую районную работу. Он заменил Караулина на посту заведующего райзо. Тэюнэ уехала с мужем в районный центр, поступила на курсы медсестер. После длительной болезни Митенко был вынужден отказаться от должности пушника, снова принял янрайское торговое отделение. Коммунисты колхоза «Быстроногий олень» выбрали его своим парторгом.

Савельев уехал в районный центр. Некоторое время он заведовал кэрвукским магазином. Но вскоре Караулин, переведенный на должность директора районной торговой конторы, настоял, чтобы Савельева назначили его заместителем.

Намечались большие перемены и в жизни Гивэя. Он, наконец, получил назначение в лётную школу. Сбылась его мечта, и вот сейчас он шел под руку с Олей Солнцевой по морскому берегу и думал о том, что он не может себе представить, как расстанется с ней.

А кругом наступала весна. Солнце опустилось к горизонту, покатилось по синим вершинам гор и, наконец, спряталось за их зубчатой грядой, необыкновенно четкой на багровом фоне заката. Оранжевый огонь вечерней зари постепенно потухал, переходя в темно-синий сумрак. Талые снега становились голубыми.

Гивэй и Оля присели на сухой пригорок, где уже пропал снег. Минута за минутой тянулось время, а настоящая ночь не наступала.

— Не будет, Оля, ночи. Смотри, хорошо смотри вокруг: сейчас наступит утро, — тихо сказал Гивэй, крепко сжимая руки девушки.

Оля вдохнула чуть приоткрытым ртом свежий воздух, напоенный запахами талых снегов, и замерла, словно к чему-то чутко прислушиваясь. Ей чудилось, что сейчас, именно в это мгновение, идет битва между мраком ночи и солнечным светом утра. Казалось, что вот пролетит еще миг, и она услышит звон мечей, воинственные возгласы, стоны, ржание коней.

Но битва была немой, хотя и ожесточенной.

У самых гор небо подернулось красноватым налетом, точно это был дым, освещенный заревом далеких пожарищ. Еще минута, другая, третья, и зарево стало ближе, ярче. Загорелись смутные отблески на снежных вершинах безмолвных гор, словно застывших в изумлении перед величественным зрелищем.

Где-то в вышине, как выхваченные из ножен клинки, вспыхнули пока бледные и холодные солнечные лучи, да так и замерли, занесенные для сокрушительного, беспощадного удара. И от этого, казалось, еще злее стал мрак. Он клубился, расстилаясь внизу по горизонту, тяжелый, багрово-сумрачный. Клубы его подымались и тут же падали, постепенно покидая небо, уползая в ущелья гор, прячась за мрачными громадами скал, где тени были еще густыми.

Мрак цеплялся за каждый выступ, нехотя отступая перед необоримой силой тепла и света. И чем глубже уходил в ущелье мрак, тем чище становилось пламенеющее небо, тем прозрачнее казался воздух.

Вот яркий спокойный огонь охватил уже добрую половину неба. И столько было в этом огне чистоты, свежести, юности, чего-то необычайно теплого и животворящего, что невольно все живое разом подало свой ликующий голос: закудахтали веселые стайки куропаток, засвистели пуночки, запищали вылезшие из нор суслики, загоготали гуси, усыпавшие огромной стаей черную проталину, тявкнула огненная лисица, пролаял уже посеревший песец, высоко в небе прокурлыкали журавли, забормотал что-то отчаянно-радостное заяц.

Заря пламенела, постепенно переплавляясь в прозрачное золото.

И вот, наконец, из-за сопки блеснул край солнца. Это шел он, победитель-свет, невозмутимый и прекрасный в своем величии.

Заложив руки за голову, Оля лежала на сухой траве, глядя в чистое голубое небо счастливыми и в то же время грустными глазами. Гивэй сидел рядом. Он всматривался в лицо девушки с такой жадностью, будто хотел запечатлеть образ ее в своей памяти на всю жизнь.

— Значит, ты твердо решил ехать в лётную школу? — тихо спросила Оля.

— Да, решил, очень твердо решил, — торопливо отозвался Гивэй. — Как могу не поехать? Меня приглашают. Хочешь, я еще раз покажу эту бумагу?..

— Не надо, — вздохнула Оля.

— Что не надо? Ехать не надо?

— Нет, нет, не об этом я… бумагу не надо.

— Не знаю, сколько учить нас будут, а то, пожалуй, на фронт успею… За брата, за Крылатого человека, отомщу.

Закрыв глаза, Оля долго молчала. Гивэй не решался нарушить ее молчание. Он уже привык к тому, что Оля часто любила так вот, находясь с ним рядом, молчать. Глянет на него, улыбнется так, что у Гивэя перехватит дыхание, и снова молчит.

Не открывая глаз, Солнцева нащупала руку Гивэя, крепко сжала. Представив себе, как она будет тщетно ждать его по вечерам, Оля приподнялась и воскликнула:

— Ну как это я буду без тебя?

И вдруг именно после этого вопроса она по-настоящему осмыслила, а ведь Гивэй и в самом деле уезжает. Сегодня вечером он уже покинет поселок.

И сразу как будто кто-то ударил по всем струнам, скрытым где-то там, глубоко в ее сердце. Сложным аккордом прозвучало и что-то печальное, и тихо-задумчивое, и счастливо-восторженное, и страстно-призывное. Противоречивые желания закружились, разноголосо запели, словно в одной огромной стае собрались совершенно разные птицы. «А что, если уговорить не ехать? Нет, нет! Он так мечтал стать летчиком! Пусть летит, пусть у него будут крылья! Но я же не мыслю жить, чтобы не слышать его голоса, не видеть его лица! Зато с каким нетерпением буду ждать его письма, как буду гордиться его успехами. А что, если забудет? Полюбит другую?»

И последняя мысль, никогда не возникавшая до сих пор, как-то особенно выделилась, сразу заглушила все другие. Оля мягко взяла Гивэя за плечи, испытующе заглянула ему в глаза, по своей привычке прищурилась, как бы прицениваясь.

— А ты не разлюбишь меня?

Недоумение и даже острая обида преобразили лицо Гивэя. Он отшатнулся, словно девушка ударила его, затем схватил ее руки так, что она вскрикнула.

— Ты… ты что это… а? Ты смеешься надо мной… так, да?

Трепетный огонек тревоги в глазах Солнцевой вдруг заплеснуло чем-то ликующе-радостным. Она засмеялась, счастливая, переполненная чистой, как утренняя роса, девичьей нежностью. Так же тихо и счастливо засмеялся в ответ Гивэй.