Быть единственной

Маша вполне спокойно, тщательно прибралась в комнате старшего, то же сделала в комнате Вадика и уже после этого, утомленная, прилегла. Ждать, надо только ждать. Все будет как надо Маше.

Прошел месяц с лишним. Полились нудные октябрьские дожди. Вадик как-то в выходные все-таки еще раз – но только один – спросил Машу, пойдет ли она на свадьбу к старшему.

– Нет, – едва вымолвила она.

– А почему, мам, ты сказать можешь?

– Не хочу… – «… эту сыкуху видеть!» – Боюсь, ее родители меня не примут, – решила съехидничать Маша сыночку назло. – Такую вот. Необразованную.

– Как хочешь. Надумаешь – скажешь.

«Коли могла бы, я б давно надумала бы. Да вот ничего не придумала!»

Да, ничего так Маша и не придумала, а надеяться на то, что свадьба расстроится сама собой, не приходилось. Ни один из известных случаев, известных Маше, под эту благостную жизненную оказию катастрофически не подходил. Оставалось только ждать, когда у «молодых» совместная жизнь развалится под бременем бытовых забот и нехватки денег.

Свадьба у Володьки все-таки состоялась, по слухам, совсем не похожая на те, что играли в Выселках. Без обмена невесты на ящик соснового портвейна, но с какими-то непонятными танцами вместо сидения над прокисающими салатами. Какие-то конкурсы вместо хорового исполнения похабелек. Черт-те что, говорили в Выселках.

Машу за то, что она не пошла на это хулиганское безобразие, почти не осуждали, а о том, почему Маша не одобрила этот брак в принципе, пошли разные слухи. Говорили, к примеру, что темненькая, черноглазая Зоя – еврейка, минимум на половину, а высельчане – они как есть все потомственные староверы, поэтому Маша и была так отчаянно против родниться с христопродавцами. Исключающая версия гласила, что, напротив, сватья оказались на самом деле близкими родственниками, а молодые греховодники этого не знали, спевшись за спиной и без согласия родителей, так что имело место самое настоящее кровосмешение… И теперь все соучастники разврата с ужасом ожидают появление на свет ребенка о двух головах или чего похлеще.

Маша сама пугалась этих разговоров, появлявшихся ниоткуда, но, к счастью, так в никуда бесследно и исчезавших. Просто диву давалась, чего людям неймется? Ну не хочет она, чтобы сыновья из дому уходили, не хочет – ну и что? Что в этом такого? Не для этого их растила. И ни одной матери не хочется родное дитятко в чужое место отдавать, тем более что сыночки у Маши хорошие… Вот пьянь с рук сбыть некоторые «мамы» были рады – сами искали бабенку порукастее, чтоб ущербное чадо в ежовых рукавицах держала. Но это не Машин случай.

«Это вы готовы своих «аликов» в примаки хоть ведьме болотной сбыть, а у меня сыночки – чистое золото!» – думала Маша как-то, бредя домой из сельпо, где ей был предложен очередной вариант истории ее размолвки со старшеньким.

А состоял вариант в том, что будто бы он, Володька, согласился «за разумное вознаграждение» расписаться с нагулявшей неизвестно от кого девчонкой, а ему за это богатые родители падшей девицы пообещали настоящую, новенькую «Волгу». Причем в Выселках был точно известен даже оговоренный сторонами цвет автомобиля – синий. Поскольку брак был фиктивный, то и свадьба была как бы понарошку – потому и такая дурацкая! А Маша туда не пошла по брезгливости, а также из опасения стать соучастницей противозаконного действа. Во как дело-то было! Ну уж сознайся, Марь Степанна, здесь все свои, не продадут! И поскольку за «фикцию» Вовке могло сильно нагореть, то пока – пока! – он вынужден некоторое время изображать законного мужа и домой не возвращаться. Но скоро должен вернуться. Так что его ждала назад не только Маша. Односельчане, искренне поверившие в эту несусветную чушь, еще пару недель допекали Машу подковырочками: «Когда, Степанна, соседей на синей «Волге» катать будешь?»

Машу эта напраслина жутко злила, и наконец она, схватив за грудки одного такого шутника, высказала ему все, что думала, и о нем самом, и о его супружнице, которой пользовались все неженатые, а также женатые, но недосмотренные мужики Выселок и окрестностей, о его троих детях, ни один из которых не был похож, даже отдаленно, на своего отца, и о многом другом.

Мужик враз забыл про синюю «Волгу» и полез драться, но Маша сама подставила ему лицо с криком:

– Ну тронь, тронь тока! Посажу! Вот твоей проститутке раздолье-то будет!

Это подействовало, бедняга, брызжа слюной, отступил, только выматерил Машу, натурально получил достойный ответ, и больше про синюю «Волгу» никто в Выселках не вспоминал. Но и сын Машин с опасного, но выгодного задания тоже не возвращался.

Не возвращался… Не возвращался!

Так в привычно-болезненном, как сезонно обострившийся радикулит, ожидании прошли остаток осени и зима. Вадик, вероятно, часто заходил к брату с женой, возвращался от них неразговорчивый, но явно расслабленно-довольный. Маша его ни о чем не спрашивала, сам он ничего не рассказывал. Скорее всего, молодые жили пока дружно. Значит, Маше ничего не оставалось, как ждать дальше.

Наступили пронзительные мартовские морозы. Было солнечно, ветрено. Остатки последнего снегопада мотало ветром вдоль улицы, полируя дороги до паркетной гладкости и свивая в затишках в маленькие вихри.

Однажды, придя в субботу к обеду, Вадик зашел к Маше в комнату и, чуть поколебавшись, сказал:

– Мам, Володя велел тебе передать… У тебя родилась внучка.

Маша, замерев на секунду со штопкой в руках и мгновенно вонзившимся в левую подмышку бандитским ножиком, выдавила тихо:

– Нет у меня никакой внучки.

– Как скажешь, – пожал Вадик плечами. – Мое дело сообщить.

Он повернулся и ушел, а Маша уронила шитье на колени и долго сидела так, глядя в никуда остекленевшими глазами.

«Все-таки не бросил он «эту»… Не бросил… Родила она. Теперь поди докажи, что не от него».

Надежда теперь была только на то, что в однокомнатной квартире все эти пеленки-бутылочки, ночные вставания и плач быстро доконают привыкшего к маминой заботе Володьку. Жена не работает, расходы на ребенка растут – значит, денег хватать не будет… Вот где вспомнит, как с мамой хорошо было, на всем готовом – вспомнит, прибежит! Известно – как детей делать, так все мужики горазды, а как их докармливать!.. Вон Маша все понукала Николая, чтоб семью обеспечивал получше, так и дождалась. Ничего не меняется на свете.

Прошло еще полгода. Вадик регулярно бывал у досадно крепко прилепившихся друг к другу молодоженов. Хотя… Ведь и это, если подумать, не время. Уж такой-то срок, год-полтора, даже большинство выселковских семей выдерживало. Со скандалами и драками, вызовами милиции, заявлениями-примирениями… Но и эта задержка в Володенькином возвращении огорчала Машу очень, и как-то, собираясь перед своими нескончаемыми «сутками» пораньше лечь спать, она остановилась на пороге Вадиковой комнаты и выдавила, прошелестела одними губами – как бы между прочим:

– Ты там у Вовки бываешь…

Младшенький отвернулся от телевизора.

– Скажи ему: если он там отдохнуть захочет, что уж, пусть придет, переночует.

– А от чего ему отдыхать-то? – поднял светлые брови Вадик.

– Ну, ребенок же, поди, плачет все время.

– Не-е, – отвернулся сын к экрану и сладко потянулся. – Ирочка у нас товарищ понимающий. Ревет только по делу. Умненькая – вся в Вовку.

– Да уж, как же, «в него», – пробормотала Маша себе под нос и поплелась к себе.