Быть единственной

– Какого еще Вадика! – брезгливо сморщилась Феоктистова.

– А то ты не знаешь!.. Отстань! Не доводи до греха!

Еще пару шагов, и Маша вцепилась бы Феоктистовой в волосы, но та юркнула в дверь, которую Маша в этом своем состоянии просто не заметила. Дверь захлопнулась перед самым Машиным носом, и Маша принялась колотить в нее, вопя:

– Отстань от моего сыночки, злыдня! Искалечу!

И разнесла бы Маша эту фанерную дверку, ей-богу, добралась бы до ненавистной Феоктистовой, но кто-то, подкравшись сзади, стал заламывать Маше руки за спину, волочь вон из магазина, а она, покрывая этих извергов диким матом, вырывалась и пинала то ли в чьи-то ноги, то ли в цветочные вазы…

– Мам, ты хоть понимаешь, что натворила? – спрашивал Вадик, пытаясь заглянуть ей в лицо. – Ты знаешь, сколько мне за тебя ментам заплатить пришлось, чтобы они тебя отпустили и дело не заводили? А за погром сколько заплатить придется?

– Это Гальке-то твоей? – чуть презрительно дернула плечом Маша, украдкой взглянув на сына.

Лицо у него было словно помято, на щеках горели красные пятна. Сердится…

– Не Гальке, а хозяину магазина… Галя там человек маленький. Еще бы штраф за хулиганку выписали! Это в твоем-то возрасте, а? Позорище, ну срамота полная…

Вадик встал и принялся ходить по их кухоньке, глядя куда-то в потолок.

– Даже у нас на Выселках такого не бывало – чтоб старухи в милицию за драку попадали. Все было – а такого, кажись, не было…

– Это все из-за тебя, – горестно вздохнула Маша. – Из-за тебя, сынок!..

– Нет уж! – рубанул он ладонью воздух. – Я тебя этого не просил! Все, пошел… – Вадик подхватил спортивную сумку и намерился уйти.

– А как же я? – встрепенулась Маша. – Вдруг мне плохо станет, с сердцем или там… Сынок, а? Не уходи! Как же я-то? Вот помру я здесь, и никто не узнает…

– Мам, ты сама себе такую жизнь устроила.

– Да я для вас с Вовкой только и жила!.. Зарабатывала, стирала-убирала… А вы мне… Вы… так! Эх, вы!

– Вот, мама, теперь лично я с тобой расплатился: все, что было у меня в заначке, отдал и еще должен остался. Довольна? Горбатился-горбатился, и все в один день спустил…

Маша сидела, как всегда, мотая головой и тихонько подвывая.

– Ты довольна?… Ладно, это пустой разговор, – решительно сказал Вадик. – В субботу с утра зайду.

Он ушел, а Маша еще долго сидела, качаясь и всхлипывая. Потом, чувствуя, как отчаянно голодна, с трудом встала, нацепила фартук и принялась варить себе картошку. Маша не ела больше суток, проведя ночь в милицейском «обезьяннике», бок о бок с вонючими алкашами и липко-грязными бездомными. Вдобавок пришлось вне обычного графика, днем, а не вечером, топить баню и тщательнее обычного мыться – чтоб не пристала какая-нибудь зараза.

А впереди у Маши было еще много неприятных дел. Смену свою она, считай, прогуляла, и теперь придется писать объяснительную: мол, спасала сыночку от бабы-сыкухи, потому и не вышла на вахту. Хорошо, Вадик откупил ее, а то бумагу как пить дать на производство прислали бы… Как теперь начальство на это посмотрит? Хотя, может, сойдет это Маше? Порядки-то сейчас не те, что при Сталине или даже при Брежневе, законов нет, одни деньги вокруг… Прогуляла – и прогуляла… Ведь в первый раз за сорок с лишком лет провинилась!

Машу за прогул все-таки с работы попросили. Вежливо… Сказали: «Если у вас, как вы говорите, семейные обстоятельства, сидите дома и занимайтесь семьей. Пенсия у вас есть, и хватит вам, Марь Степанна, на седьмом десятке-то таскаться на дежурство через весь город. Найдите что-нибудь поближе к дому».

«Видать, место мое кому-то понадобилось, точно… Посадят свою какую-нибудь молодайку, чтоб начальство ублажала по вечерам», – думала Маша, получая в кассе расчет.

Это было очень плохо – остаться без работы. Дело даже не в заработке, хотя прожить на пенсию можно было, только если кормил огород. Теперь даже увидеться с сыном на заводе Маша не могла. И наблюдать за развитием отношений Вадика с Феоктистовой тоже – не будешь же колесить по городу, рассчитывая, как тогда, изловить их на прогулке. Оставалось надеяться на то, что Галька, и прежде не особенно принимавшая его ухаживаний, вовсе от Вадика отвернется. Зачем ей рисковать, связываясь с такой лихой бабенкой, как Маша!

А младшенький теперь приходил к Маше каждую субботу, холодно здоровался, из вежливости, как с чужой, интересовался здоровьем, спрашивал, что надо сделать, делал и уходил. Маша придумывала для него дополнительные задания, но он, такой ухватистый, все делал быстро, иногда обедал и сбегал. О том, как живет Володя со свой «семьей», он рассказывать перестал, и Машу это тревожило. Хоть знать, не заела ли напрочь Володеньку эта его «жена»?… Может, тоже помощь мамина уже старшему нужна?

Так прошло два летних месяца. Тягостное и безысходное положение совсем измотало Машу, а решение, как вернуть сына домой, так и не приходило. Понять из Вадиковых обмолвок, встречаются ли они с Феоктистовой хоть иногда, Маша не могла и все-таки однажды, пересилив себя, спросила:

– А как у тебя с этой… Галькой?

– Как было, так и есть, – отрезал Вадик.

«Ага, значит, все по-старому. Она его не хочет, а он уперся».

Пока это было не так плохо – значит, никаких свадеб не намечается. Но неприемлемость этого положения заключалась в том, что Феоктистова в один прекрасный день может оценить Вадикову преданность и согласится с ним сойтись. Уж как и где это будет – не важно. Вот мать ее помрет, и Вадик переселится к Гальке… Или вместе квартиру снимут. Или еще что-нибудь. В любом случае, пока Феоктистова существует в природе, Вадик домой, к маме, не вернется.

Маша слышала по телевизору, что в большом ходу сейчас наемные убийства, и подумывала, ну так, для примера: а не подослать ли к Феоктистовой такого лихого мужичка? Но Маша быстро от этой мысли отказалась – неудачлива она была против этой Гальки. Вона и по роже-то наглой феоктистовской Маша заехать толком не смогла, задаром не попользовалась, а там, поди, такие деньги надо за душегубство-то заплатить – у-у!.. Откуда ж они у неработающей пенсионерки?… Да и где его искать станешь, того убивца-то? Бумажку на доске у сельпо не налепишь. Хотя…

«А может, прикинуться, ну, будто я сильно переживаю, что тогда нашумела… Попросить у нее прощения… Да, а потом попросить, чтоб его прогнала. Пусть вот сама ему скажет: «Отстань, нелюбый, уйди с глаз долой! Не нужен ты мне!» Может, согласится?»

Маша, сидя дома, слушала, как стучит по окнам первый осенний дождь. Все мучилась – как начисто изжить Феоктистову и возвратить домой Вадика.

«Или отступного ей дать, а?! – вдруг встрепенулась Маша. – Торгашка же… За деньги задавится! Точно! Вон сережки мамины посулить…»

Сережки были с красивыми голубыми глазками, дореволюционные, старомодные, но массивные и добротные. Их Маша надевала только по большим праздникам, которых в ее жизни не было давно, а на каждый день довольствовалась скромными, тоненькими «подковками». Вот и пригодится бабушкино наследство. Жалко, конечно, но это ж святое – сыночку спасти!..

«Но только когда Вадик домой вернется – тогда только отдам! Такое условие мое будет».

И Маша решилась. Да! Она наберется терпения, очень много терпения, и пойдет просить к этой сыкухе, в ногах валяться, чтоб прогнала Вадика раз и навсегда. Чего не сделаешь, чтоб сынок вернулся… Не на Украину же, как когда-то, надо ехать, только до города доехать… Чего ж она столько думала-то?!