Быть Иосифом Бродским. Апофеоз одиночества

– Красиво!

Начавшийся было пожар потушили, мы поднялись в горницу и задремали „под польтами“. Год обещал выдаться незаурядным» («Октябрь», 2002, № 11).

Цитируемые воспоминания ДБ «Я здесь» остались как источник незадействованными и даже невостребованными рассказчицей. Причина – хронологическая: этот семантически и композиционно ключевой, контрапунктный отсек «Post mortem» был закончен летом 2002, то есть до того, как Бобышев дошел, наконец, в своих мемуарах до их общей с ИБ истории и обнародовал ее в ноябрьской книжке журнала «Октябрь» за 2002 год, а та дошла до Нью-Йорка – через Интернет – только под Рождество. Не впадая в оценочно-рецензионный жанр, что увело бы комментатора в сторону, отмечу, что в наиболее важных аспектах ДБ прямым и косвенным образом подтверждает догадки, прозрения и знания автора этой книги: что в то время как ИБ демонстрировал свою близость с МБ, сама МБ отстаивала и подчеркивала свою независимость: «Иосиф на языке зверюшек и земноводных старался показать их зависимость, она, наоборот, свою независимость. И она держалась независимо: вот ведь, звонила, заходила ко мне сама, – очевидно, ни перед кем не отчитывалась. Она даже подчеркивала свою отстраненность.

– Как же Иосиф? Мы с ним были друзья, теперь уже, правда, нет.

Но ведь он, кажется, считал тебя своей невестой, считает, возможно, и сейчас, да и другие так думают. Что ты скажешь?

– Я себя так не считаю, а что он думает – это его дело.

„Я себя так не считаю“, – значит она свободна, и этого достаточно»; что как поэт ДБ был ближе МБ, чем ИБ: «Моему любимому поэту.

Марина», – надписала она подарок ДБ; что для МБ роман с ДБ был не просто увлечением или адюльтером, но своего рода стимулятором и ultima ratio в ее конфликтно-любовных отношениях с ИБ: «…поиски объяснений ее (Марины) колеблющегося поведения в совсем уже чуждом ряду понятий – в стратегии кокетства, в использовании меня как средства уловления не меня, а его, его, – вот в чем был „потерянный рай“ ослепившего меня на минуту счастья»; что и ДБ не просто запал на МБ, но рассматривал ее скорее как трофей в поэтическом турнире с ИБ: «Хотелось… счастья, но добытого в одолениях и усилиях, за которые дорого и с хорошим риском плачено»; «а – треугольник? Его напряжение то ослабевало, то вновь выпирало углами – им явно манипулировала Марина, для меня ее притягательность вовсе не исчезала, но стала восприниматься уже как литературный трофей, то затеняясь унынием, то подсвечиваясь надеждой», либо весьма характерная сцена, когда ДБ, будучи в гостях у МБ, узнает, что ИБ стоит напротив у дома – в опровержение заявления Бродского, что он, хотя и выслеживал в ту ночь Марину, но прекратил слежку, не дойдя до дома своего бывшего близкого друга, а теперь удачливого соперника и лютого врага: «Марина, ахнув, отдернула занавеску. Я шагнул к окну и, скрестив руки, встал с ней рядом. На той стороне улицы у дома Всеволожских стоял и смотрел на освещенные окна Иосиф. Марина запахнула занавеску и чуть не зашипела:

– Отойди! Как ты можешь так?»; что ДБ еще в стерильно-платонический период отношений с МБ («Наши общения с Мариной, и так дистиллированные, не замутнялись никакими ухаживаниями и как будто собирались остаться надолго в состоянии бестелесного и восхищенного интереса друг к другу») рассказал о них ИБ, вызвав понятный вопрос последнего, спит ли он с ней, от которого ДБ ушел, оставив ИБ в больших сомнениях; честный Яго, ДБ выдает свой поступок за порядочность, но его можно трактовать и совсем иначе – ну, хотя бы как хвастовство (эвфемизм).

Вплоть до угаданных автором «Post mortem» отношений беременной МБ с ДБ:

«Вдруг – звонит и врывается ко мне в закут моя лира, мандолина дражайшая, вся в слезах, в испареньях адреналиновых… Что случилось, в чем дело? Оказывается, на четвертом месяце, хочет делать аборт, просит адрес врача или какой-нибудь частной клиники. Но почему же такое решение? Я – против. Если двое хотели сделать ребенка, то надо вынашивать и рожать. Нет, она этого совсем не хотела и даже не предполагала, все – едва ль не умышленно – он.

…Но если она ищет кардинальных решений для этих интимнейших дел, то почему же – ко мне? Нет, опять же ко мне, уже с девятимесячным брюхом, и теперь: приму ль я ее навсегда? Конечно же, именно навсегда и приму, и никак иначе! Что там Толстой – ведь и у Достоевского не было ничего подобного. Забрезжила какая-то пародия на задуманное некогда счастье: Арлекин переодевается в панталоны Пьеро и роняет на сцену граненые ананасы слез».

Однако куда важнее, чем эти совпадения, – прорывы моего романа в неведомые вспоминателям области: по классической формуле, автор начинает там, где те кончают, дырявя документ. Воспользовавшись опять-таки классическими формулировками, сформулируем собственную антитезу; «давно уж ведомое всем» – или «страстное земное перешел»? В последнем помощь Бобышева-поэта, метафорически схватившего в синхронных и аутентичных стихах описанную в «Post mortem» драму – даже там, где она являет вполне мелодраматический лик – куда значительнее, чем гипотетическая помощь от Бобышева-вспоминаль щика, будь даже его мемуары напечатаны вовремя.

К слову, воспоминания Бобышева были восприняты в штыки как бродсковедами, так и бродскофэнами, которые исходят из лжепосыла, что гений выше критики и всегда прав. Однако даже Пушкин не утверждает, а вопрошает, совместны ли гений и злодейство. О монструозности гениев достаточно написано и без меня, да и сам Бродский неоднократно и на разные лады – от кокетливо-иронического до самоуничижительного – обзывал себя монстром. Чувство вины никогда не покидало его – скорее на ветхозаветный, пусть и поверхконфессиальный (Jewish guilt), чем на католический (mea culpa) и даже на кальвинистский манер, на который он обычно ссылался, хотя был с кальвинизмом знаком разве что поверхностно. Это было в его природе – все схватывал на лету.

Касаемо dramatis personae, то будучи все художественными натурами, они воспринимали свою драму сквозь литературную призму. В ход шли литературные сравнения. У самого ДБ противостояние любовников описано в духе Достоевского, где ДБ – князь Мышкин, ИБ – Рогожин, а МБ, соответственно – Настасья Филипповна. Друг Бродского с питерских времен, Лев Лосев – Леша Лифшиц, сам литератор, в своей лженаучной и лжеобъективной, а на самом деле ультратенденциозной, с передергами, агиографии ИБ в ЖЗЛ заменяет этот ряд на грибоедовский: ИБ, само собой, – Чацкий, МБ – Софья Фамусова, а ДБ, понятно, – Молчалин. «Выявляется контраст между богатым и сложным интеллектуальным миром Бродского и пошловатым – его соперника, коллизия скорее не из Достоевского, а из Грибоедова, которого Бродский так любил декламировать: «А вы? о Боже мой! кого себе избрали!»

Я бы сказал, пошло обвинять в пошлости Дмитрия Бобышева, талантливого поэта, писателя с отменным вкусом и сложную, страдающую натуру.

Оговорим заодно абсолютное право Софьи Фамусовой, кого любить и кого не любить. Зато мы не имеем никакого права осуждать МБ за то, что она предпочитала ДБ как поэта, как человека и как любовника. Виноваты ли Наталья Николаевна, Любовь Дмитриевна, Анна Андреевна и Марина Павловна, что не любили – соответственно Пушкина, Блока, Гумилева и Бродского? Или Лиля Брик, которая любила своего мужа Осипа Брика и не любила любящего ее любовника – Маяковского?

Прошу прощения за банал, сердцу не прикажешь. Как и другим человеческим органам. Пушкин написал гениальное стихотворение «Нет, я не дорожу мятежным наслаждением» с потрясающей последней строфой:

О, как милее ты, смиренница моя!О, как мучительно тобою счастлив я,Когда, склоняяся на долгие моленья,Ты предаешься мне нежна без упоенья,Стыдливо-холодна, восторгу моемуЕдва ответствуешь, не внемлешь ничемуИ оживляешься потом все боле, боле —И делишь наконец мой пламень поневоле!

Вот именно: поневоле, а не по доброй воле! Это вовсе не значит, однако, что жена Пушкина была фригидкой. С родоначальником, судя по его стиховому признанию – да, но не с Дантесом, императором Николаем или вторым мужем Ланским (родила ему трех дочерей), с которыми она, возможно, была как раз «вакханкой» по пушкинской классификации в первой строфе, а медицински – нимфоманкой. Говорю гипотетически, предположительно – никто со свечой не стоял. Между прочим, расхожее сравнение Марины Басмановой с Натальей Гончаровой-Пушкиной-Ланской находит неожиданное подтверждение в одинаковом прозвании обеих «поджигательницами»: Натали – как синоним «интриганки», зато Марина в самом деле подожгла занавески в новогоднюю ночь 1963/64 на даче в Зеленогорске, куда заявилась вместе с Бобышевым, с которым уже блудила, но оглядываясь назад, ДБ теперь считает, что послужил орудием в любовной стратагеме МБ с ИБ.

Спустя несколько дней Бродский срочно возвращается из Москвы на «место преступления» и вскрывает себе вены – неудачная попытка самоубийства.

Уместно ли здесь приводить знаменитое наблюдение Ортеги-и-Гассета, что гениальность отталкивает женщин? Не знаю. А потому на всякий случай вот его главный тезис: «Быть может, в истории женщине предназначена роль сдерживающей силы, противостоящей нервному беспокойству, потребности в переменах и в движении, которыми исполнена душа мужчины. Если взглянуть на вопрос в самой широкой перспективе и отчасти в биологическом ракурсе, то можно сказать, что основная цель женских порывов – удержать человеческий род в границах посредственности, воспрепятствовать отбору лучших представителей и позаботиться о том, чтобы человек никогда не стал полубогом или архангелом».