Быть Руси под княгиней-христианкой

— Конечно, иначе для чего я заговорил об этом? Скажи, как бы ты распорядился сокровищами Эль-мерзебана, узнай сейчас от меня, где они находятся и как ими завладеть?

— А разве ты не слышал от главного воеводы, как условлено делить военную добычу промеж всех участников похода? Каждое войско получает свою часть согласно числу воинов, участвовавших в сражении либо во взятии города, когда добыча попала в наши руки. Ты и твои люди причислены к дружине воеводы Микулы и получите такую же долю сокровищ Мохаммеда, как и остальные русичи, сражавшиеся в долине у Узкого ущелья.

— Слышал об этом способе дележа добычи и от главного воеводы Олега, и от Микулы. Ничего не имел бы против него, будь сокровища захвачены в бою у Узкого ущелья, при штурме Бердаа или при попытке Эль-мерзебана вывезти их из города. Однако ничего подобного не произошло. Мохаммед смог обвести вокруг пальца всех охотников до его сокровищ и надёжно упрятал их. Если они кем-то найдены, то какая разница, сколько аланов, лазгов или викингов участвовало в битве у Узкого ущелья или вошло в оставленный войсками противника Бердаа? Они не захватили, а упустили главную часть добычи и ничего не смогли сделать, чтобы отыскать её.

— Не кажется ли, атаман, что по сему поводу тебе следует говорить не со мной, а с главным воеводой? — спросил Свенельд. — От имени великого князя дележом добычи ведает он, а его помощники воевода Микула, ярл Эрик, князь Цагол и воевода Латип.

— Не кажется. С главным воеводой я уже говорил, с Микулой и затевать разговор не стоит — я его хорошо знаю и уверен, что он поддержит Олега. О князе Цаголе и воеводе Латипе ты вообще упомянул напрасно — они приняли участие в походе только из-за добычи и не уступят никому даже сломанного колеса от арбы. Общий язык о справедливом дележе сокровищ Эль-мерзебана можем найти только мы с тобой, воевода.

— Что ты имеешь в виду, говоря о справедливом их дележе? — поинтересовался Свенельд.

— Справедливо — значит, разделить сокровища между теми, кто на самом деле захватил их, а не помышлял об этом и остался в дураках. Чьи сейчас сокровища? Эль-мерзебана. Почему ни викинги, ни аланы с лазгами не требуют от Мохаммеда, чтобы он поделился ими с их воинами, участвовавшими в битве у Узкого ущелья или вступившими в Бердаа? Потому что у них нет ничего, кроме желания завладеть сокровищами. Если хозяевами сокровищ вместо Эль-мерзебана станем мы с тобой, отыскав их, разве появляется от этого у викингов или аланов с лазгами право требовать свою долю при их дележе? Они упустили сокровища из Бердаа, не смогли отыскать их, хотя потратили на поиски уйму времени и сил. Так за что они должны получать какую-то их часть, если у сокровищ попросту сменится владелец? Сокровища должны принадлежать лишь тем, кому удалось отобрать их у Эль-мерзебана — нам с тобой. Разве это не справедливо, воевода?

— Как понимаю, ни главный воевода Олег, ни твой друг Микула не согласились с твоим пониманием справедливости дележа сокровищ, удайся их найти? — усмехнулся Свенельд.

— В открытую я не говорил с ними, ибо заранее предвидел ответ, а он был не в мою пользу. Понять друг друга в этом вопросе можем только мы с тобой, воевода.

— Откуда такая уверенность, атаман? Если твою точку зрения не разделяют воеводы Олег и Микула, почему с ней должен согласиться я? Разве я не такой, как они, русский воевода?

— Как воевода — ты такой, а вот как человек — нет. Для Олега и Микулы главное в жизни — служение Руси и её великому князю, они видят в этом не только долг воина-русича, но смысл всей своей жизни. Для тебя смысл жизни совершенно в другом, а служба под стягом киевского князя всего лишь удобный способ достичь своих сокровенных желаний. В этом и разница между воеводами Олегом и Микулой и тобой. Для них слова «воевода» и «человек» равны и значат одно и то же, что и «долг перед Русью». Для тебя в этих словах есть разница: если нечто в жизни не приемлет воевода Свенельд, это же самое вполне может устроить Свенельда-человека. Сейчас я пришёл к тебе не как к воеводе, а как к обычному человеку.

— А ты занятный собеседник, атаман, — сказал Свенельд, впиваясь в лицо Глеба тяжёлым, немигающим взглядом. — Но я что-то не до конца уразумел, почему со мной ты можешь говорить как с воеводой и обычным человеком и не можешь этого сделать с воеводой Олегом и Микулой, которые вроде намного ближе тебе, чем кто-либо другой?

— Коли не понял, придётся растолковать, — с улыбкой произнёс Глеб. — Только как-то негоразд стоять мне в дверях, как просителю. Может, предложишь присесть?

— Бери любое кресло у стены и садись ближе к столу. Только прежде открой настежь дверь, чтобы никто не мог подслушать нас. Сдаётся, что наш разговор будет не для чужих ушей.

— Это точно, — сказал Глеб, распахивая дверь и усаживаясь напротив Свенельда в одно из роскошных кресел, стоявших прежде во дворце Эль-мерзебана. — Значит, ты не смог понять разницу между собой и Олегом с Микулой? Олег с Микулой родились на Руси, она для них — родина-мать, и они будут служить ей одинаково честно, осыпай их великий князь милостями или лиши завтра воеводских гривен. Русь и служба ей — для них все, иного в жизни для них просто не существует. А ты — викинг, для тебя родина — далёкая Свиония, если, конечно, ты не позабыл уже и о ней. Ты служишь не чужой для тебя Руси, а её великому князю потому, что приобрёл от него то, чего не смог получить от иных владык за свою бродячую жизнь: дом, землю, достаток, власть, почести. Предложи тебе другой владыка, например хазарский каган или ромейский император, больше, чем ты имеешь сейчас на Руси, и кто знает, не согласишься ли ты стать под их знамя? Потому что главное для тебя — ты сам, твоё положение при дворе властителя, твоё богатство, и ты согласен служить любому, при ком сможешь достичь наибольшей власти и благополучия. Я прав, воевода?

— Кое в чём — да, — процедил сквозь зубы Свенельд. — У Микулы с Олегом действительно есть Родина, которая для них превыше всего, а я утратил старую и не нашёл окончательно новую. Таков удел многих викингов, а не только мой. Но разве не схожая судьба и у тебя, бездомного бродяги, который, как и я, предпочтёт служить удачливому и щедрому атаману, а не тому, который оставит его без куска хлеба и добычи? Мы с тобой птицы одного полёта.

— Поэтому мы и должны понять друг друга как никто другой. Воевод Микулу и Олега привело в Бердаа стремление великого князя Игоря сделать столицу Аррана оплотом Руси на Кавказе, и кроме этой цели они больше ничего перед собой не видят, для них существуют только воля великого князя и доверие, которое он им оказал. Аланы и лазги служат им подспорьем в этом деле, и Микула с Олегом не пожелают ссориться с ними из-за сокровищ Эль-мерзебана, тем более что для них самих в походах добыча никогда не была главным делом. Слава вокруг их имён и свершённых боевых подвигов, благорасположение великого князя для них превыше любой добычи. Конечно, тебе, как воеводе, слава и почести тоже не помешают, но куда важнее для тебя, как простого смертного, богатая добыча. Если из-за неё ты рискуешь жизнью на службе у своего владыки, то почему должен отказываться из-за сказочного богатства в случае, когда оно само идёт тебе в руки? Точно так, как и мне. Я-то в отличие от тебя, воевода, вообще ничего не приобрёл в жизни, а старость и сопутствующие ей невзгоды уже заглядывают мне в лицо.

— А разве у тебя, атаман, может быть что-то своё? — иронически скривил губы Свенельд. — Это обыкновенные разбойники грабят из-за добычи, а ты и твои друзья превыше цените свободу и, захватывая чужое добро, обеспечиваете себе возможность наслаждаться истинной свободой, не утруждая себя ни землепашеством или скотоводством, ни торговлей либо трудом ремесленника. Или о воле пуще всего кричит тот, кто не может или не хочет добиться в жизни ничего, к чему надобно приложить свой ум или руки?

— У каждого своё понятие о свободе, — ответил Глеб. — Один считает себя свободным, если его, бывшего раба, с первыми лучами солнца не гонит в каменоломни плеть надсмотрщика. Другой видит свободу в том, чтобы не пахать княжью землю, третий — чтобы с утра до вечера не пасти ханскую отару. А четвёртым, которые и прежде не знали над собой чужой власти, такой свободы мало, для них свобода значит гораздо больше.

— К этим четвёртым ты и причисляешь себя, атаман? Ведь ты, будучи и центурионом, и вольным ремесленником, и подручным у купца-рахдонита, никогда не имел над собой хозяина. Что же ты понимаешь под свободой, ежели на старости лет вдобавок к ней возжелал и немалого богатства?