Бытие и сознание
Шрифт:
Материальный органический «субстрат» способностей человека надо искать в свойствах аналитико-синтетической деятельности его мозга, в тех приуроченных к структуре мозга особенностях динамики его высшей нервной деятельности, которая характеризует типы (сила, уравновешенность и подвижность нервных процессов, главным образом первая и последняя). Так называемая общая одаренность человека связана со свойствами его высшей нервной деятельности и обусловленным ими уровнем протекания психических процессов. При этом свойства высшей нервной деятельности это не сами способности, а лишь внутренние физиологические условия их формирования.
Для определения профиля способности должны быть учтены также: а) особенности деятельности различных анализаторов (скажем, зрительного и слухового); б) свойственное данному индивиду соотношение первой и второй сигнальной системы, сказывающееся на более конкретнообразном и эмоциональном или отвлеченном типе умственной деятельности. [290]
Всякий психический процесс или психическая деятельность как форма связи субъекта с объективным миром, как мы уже видели, предполагает соответствующее психическое свойство или «способность» – в более элементарном и широком смысле слова. Способностью в этом смысле является, например, чувствительность, способность ощущения и восприятия. Вместе с тем способности и формируются в результате устанавливающейся в психической деятельности связи субъекта с объектами деятельности, жизненно важными для субъекта, являющимися условиями его жизни (так, мы видим в уже известном примере, как на базе общей слуховой чувствительности формируется у человека фонематический слух, в котором запечатлен фонематический строй родного языка). Психический процесс переходит в способность, по мере того как связи, определяющие его протекание, «стереотипизируются». В результате этой стереотипизации
290
Нужно сказать при этом с полной отчетливостью: для того чтобы эти, здесь предположительно, в очень общей форме утверждаемые связи способностей со свойствами высшей нервной деятельности приобрели полную конкретность и плодотворность – научную и практическую – необходимо предварительно еще провести большую конкретную исследовательскую работу. Надо: а) уточнить значение силы и подвижности нервных процессов, характер тех критериев или задач, посредством которых они могут быть адекватно определены у человека; б) проследить в конкретных условиях различных видов человеческой деятельности, какова фактически роль тех или иных свойств нервных процессов в выполнении сложных форм человеческой деятельности.
Когда человек приступает к определенному виду конкретной профессиональной деятельности или начинает готовиться к ней, происходит прежде всего отбор или подбор тех «психических деятельностей» (или сложившихся элементарных способностей), которых объективно требует данный вид деятельности.
Для формирования соответствующей способности нужно, чтобы психические деятельности генерализировались и стали, таким образом, доступными переносу с одного материала на другой. Благодаря этому конкретный вид деятельности переходит в отвлеченный от ряда частных условий генерализированный способ действия, включающийся по генерализованным сигналам. Качество способности, ее более или менее творческий характер существенно зависят от того, как совершается эта генерализация. Способность – это закрепленная в индивиде система обобщенных психических деятельностей [291] (подобно тому как характер – это закрепленная в индивиде система генерализованных побуждений, мотивов). [292]
291
Мы при этом никак не отождествляем, а, наоборот, определенно отличаем способности, представляющие собой нечто творческое, означающее некоторую спонтанность, от навыков. В отличие от навыков способности – результаты закрепления не способов действия, а психических процессов («деятельностей»), посредством которых действия и деятельности регулируются. Подобно этому и характер представляет собой обобщенную и в личности закрепленную совокупность не способов поведения, а побуждений, которыми оно регулируется.
292
Процесс формирования характерологических свойств личности – это процесс генерализации и стереотипизации ее побуждений, мотивов. Обычно, рассматривая отношение мотивов и характера, подчеркивают зависимость побуждений, мотивов человека от его характера: поведение человека, мол, исходит из таких-то побуждений (благородных, корыстных, честолюбивых) потому, что таков его характер. На самом деле отношение характера и мотивов выступает таким, лишь будучи взято статически. Ограничиться таким рассмотрением характера и его отношения к мотивам – значит закрыть себе путь к раскрытию его генезиса. Для того чтобы открыть путь к пониманию становления характера, нужно обернуть это отношение характера и побуждений или мотивов, обратившись к побуждениям и мотивам не столько личностным, сколько ситуационным, определяемым не столько внутренней логикой характера, сколько стечением внешних обстоятельств: и несмелый человек может совершить смелый поступок, если на это его толкают обстоятельства. Лишь обращаясь к таким мотивам, источниками которых непосредственно выступают внешние обстоятельства, можно прорвать порочный круг, в который попадают, замыкаясь во внутренних взаимоотношениях характерологических свойств личности и ими обусловленных мотивов. Узловой вопрос состоит в том, как мотивы (побуждения), характеризующие не столько личность, сколько обстоятельства, в которых она оказалась по ходу жизни, превращаются в устойчивые мотивы, характеризующие данную личность. Именно к этому и сводится, в конечном счете, вопрос о становлении и развитии характера в ходе жизни. Побуждения, порождаемые обстоятельствами жизни, это и есть тот «строительный материал», из которого складывается характер. Побуждение, мотив – это свойство характера в его генезисе. Чтобы мотив (побуждение) стал личностным свойством, закрепившимся за личностью, «стереотипизированным» в ней, он должен генерализироваться по отношению к ситуации, в которой он первоначально появился, распространившись на все ситуации, однородные с первой в существенных по отношению к личности чертах. Свойство характера – это, в конечном счете, есть тенденция, побуждение, мотив, закономерно появляющийся у данного человека при однородных условиях. Исследование характера и его формирования, до сих пор мало продвинутое, должно было бы сосредоточиться в первую очередь на этой проблеме – перехода ситуационно, стечением обстоятельств порожденных мотивов (побуждений) в устойчивые личностные побуждения. Этим в педагогическом плане определяется и основная линия воспитательной работы по формированию характера. Исходное здесь – это отбор и прививка надлежащих мотивов путем их генерализации и стереотипизации.
Всякий психический процесс по своей функции есть регулятор деятельности человека. Регуляторная функция психического, как мы видели, имеет два аспекта: побудительный и исполнительский. Побудительный аспект регуляторной функции психической деятельности закрепляется в личности в форме характера, исполнительский – в форме способностей. И тот и другой – результат генерализации и стереотипизации психической деятельности как регулятора практической деятельности людей. Но в характере генерализируется и стереотипизируется побудительный аспект (функция) психической деятельности, а в способностях – ее аспект, связанный с функцией исполнительской регуляции.
Одним и тем же рефлекторным механизмом закрепляется как и самая чудесная, так и самая убогая способность. Рефлекторный механизм закрепляет как природную способность то, что добывается человеком в его общении с миром. Решающее значение в формировании способности имеет общение с миром – этот живой неиссякаемый источник всех способностей. Большой музыкант формируется благодаря тому, что активным вслушивающимся слухом он выделяет, отбирает из окружающего его мира многообразные звучания и испытывает их собственно музыкальные качества. Такова, во всяком случае, существенная предпосылка и основной нерв процесса его формирования. Для формирования любой сколько-нибудь значительной способности нужно прежде всего создать жизненную потребность в определенном виде деятельности, в определенной форме активного общения с миром. В ходе деятельности, направленной на удовлетворение этой потребности, и происходит формирование и отбор тех «строительных материалов», из которых затем образуется способность. Способность складывается, когда выработавшиеся в процессе деятельности связи закрепляются (рефлекторным механизмом) в природе человека – его слуха и пр.
Для того чтобы эта очень общая схема приобрела плоть и кровь, необходима целая система конкретных исследований, посвященных отдельным способностям, прежде всего особенно специфическим и ярко выявляющимся – математическим, музыкальным и т. д. Проведение этих исследований – задача дальнейшего. Более всего для этого нужны монографические исследования конкретного пути формирования способностей.
Мы располагаем сейчас одним таким исследованием – очерком Б. В. Асафьева о «Слухе Глинки» [ [293] . Проведенное вдумчивым, творческим музыкантом, оно дает конкретный анализ становления слуха композитора.
293
Асафьев Б. В. Слух Глинки // М. И. Глинка: Сб. материалов и статей. – М.; Л.: Музгиз, 1950. – С. 39—92.
Первое, что выступает из анализа процесса формирования способностей большого музыканта, – это активный, действенный характер слуха, неустанное с раннего детства (когда, в частности, колокольный звон становится предметом усиленного действенного внимания Глинки) действование – внешнее и внутреннее – со звучаниями, благодаря которому
вся жизнь Глинки превращается в опытную лабораторию «по выработке активного „вслушивающегося“ и обобщающего слуха» [ [294] . Слух Глинки, как отмечает Асафьев, «не нежится в пассивном восторге, а сам действенно реагирует на раздражение, переводя впечатления на язык интонаций». Благодаря этому вся жизнь Глинки – это лаборатория музыки, в которой его слух формируется из множества впитанных «атомов музыки» [ [295] . Основным действованием музыканта при этом является, согласно общей концепции Асафьева, интонирование, перевод ощущений действительности на музыкальные интонации, «переинтонирование восприятий природы и быта в музыку» [ [296] (подобно тому, как, по мысли Флобера, отмеченной Короленко [297] , основное действие, в котором формируется писатель, заключается в том, чтобы относить все явления к их изображению, постоянно переводить свои впечатления в слова. «Все, что меня поражало, я старался перелить в слова», – писал также Короленко [298] ). Под контролем интонирования происходит постоянный отбор звучаний, которые чуткий активный слух улавливает в окружающем мире и испытывает, «пробирует» на интонации. В процессе этого отбора пытливый слух выделяет несколько ритмических, мелодических или гармонических стержней. Таким образом выделяется несколько «твердо закрепленных слухом тон-ячеек (их у каждого композитора очень не много, а среди них вновь изобретенных совсем мало)» [ [299] . Они становятся «своими». У Глинки такими опорными стержневыми ячейками, вокруг которых слагается богатейшая ткань всей его музыки, являются небольшие ячейки с малой секстой и секундой. (Подобно этому у Грига своя стержневая интонация. «Вспомните, – пишет Б. В. Асафьев, – какое громадное значение для облика всей музыки Грига имеет „атом, мал-мала меньше“, а он для „портрета Грига“ есть несомненность, без которой нет григовской существенной черты» [ [300] ).294
Асафьев Б. В. Слух Глинки. – С. 42.
295
Там же. – С. 63.
296
Там же.
297
Короленко В. Г. Избранные письма, т. III. – М., 1936. – С. 13—14.
298
Короленко B. Г. История моего современника, кн. I. – ГИХЛ, 1948. – С. 247. А. П. Чехов высказал аналогичную мысль, подчеркивая, что писатель должен воспринимать все виденное как возможный сюжет, т. е. по существу видеть вещи как предметы изображения. Человек, умеющий содержательно, глубоко и оригинально воспринимать действительность, видеть мир, формируется как писатель практикуясь в том, чтобы воспринимать вещи как переводимые в слова предметы изображения.
299
Асафьев Б. В. Слух Глинки. – С. 77.
300
Там же. – С. 78.
Когда это освоение и закрепление слухом немногих избирательно выделенных тон-ячеек совершилось, начинается следующая стадия – стадия музыкального обрастания опорных интонаций. «Монументальнейший „Руслан“, по сложности сплетений интонационных нитей, из которых сочетается его богатейшая роскошная ткань, однако, – пишет Асафьев, – имеет в основе очень ограниченное число стержней и рычагов, с помощью которых могло работать сознание Глинки и держать в памяти в течение ряда лет колоссальный замысел». [301]
301
Там же. – С. 81.
Итоговая картина, значит, такова: от природы восприимчивый слух включается в действенное общение с миром, с звуковыми впечатлениями и отвечает на них музыкальным действованием со звуками – интонируя, испытывая, обобщая их. В этом процессе действенного оперирования со звучаниями под влиянием разных условий, включая и чутко воспринимаемый интонационный строй родного языка, и музыкальный строй народных напевов, и классические образцы музыкального творчества, совершается отбор небольшого числа стержневых музыкальных «ходов», к которым у больших музыкантов присоединяется незначительное количество не отобранных, а счастливо заново найденных. Эти ходы, приемы, способы построения музыкального произведения закрепляются в слухе музыканта, образуют его остов, его основное снаряжение, те опорные точки, которые отныне будут определять и его восприятие музыки и собственное музыкальное творчество. Это закрепление в слухе, превращение, таким образом, в «природное» достояние музыканта отобранных в процессе его развития способов построения музыкальных произведений и есть основной акт формирования музыкальных способностей. Дальнейшее творчество, в котором закрепившиеся в слухе и ставшие типичными для музыкального облика композитора основные музыкальные ячейки-ходы обрастают, сочетаются и сплетаются во все более богатую и сложную музыкальную ткань, естественно выступает как проявление и продукт его музыкальных способностей. Так же как исходная природная восприимчивость слуха, и ходы, закрепившиеся в слухе в процессе музыкального развития, т. е., по существу, связи звучаний, именно поскольку они закрепились в слухе музыканта, образуют его природную способность, с природной естественностью определяющую его восприятие музыки. Эта природная способность, однако, продукт развития, закрепляющего итоги действования музыканта со звучаниями. Ее нельзя поэтому непосредственно спроецировать в исходную природную восприимчивость слуха, и именно она образует не просто возможность, а реальную способность музыканта-композитора к творческой деятельности.
Анализ развития композиторского слуха Римского-Корсакова подтверждает эти общие положения. Так же как для формирования оригинальной композиторской способности Глинки, и для Римского-Корсакова существенным явилось вычленение в качестве опорных и закрепление в слухе нескольких «корневых» интонаций: композитор сам указывал на свою «склонность к долго протянутым аккордам» (особенно выступающую в операх среднего периода) [302] . Особо значительную роль у Римского-Корсакова играли увеличенные трезвучия и уменьшенные септаккорды (в фантастических сценах опер «Снегурочка», «Садко», «Кощей» и др.). [303]
302
Римский-Корсаков Н. А. Летопись моей музыкальной жизни. – М.: Музгиз, 1955. – С. 205.
303
Цуккерман В. О выразительности гармонии Римского-Корсакова // Советская музыка. – 1956. – № 11.-С. 57.
Конкретный ход формирования слуха у Римского-Корсакова был во многом существенно иным, чем у Глинки. Основное различие заключалось в том, что для собственного интонирования звучаний Глинка располагал широчайшими возможностями, которые ему представляли скрипка, оркестр струнных инструментов, пение и характерная гамма интонаций различных языков, которыми он владел; Римский-Корсаков же, как известно, в ранние годы не располагал для развития своего слуха оркестром струнных инструментов (лишь в 1873—1874 гг., т. е. на 30-м году жизни, он занялся практическим и теоретическим изучением оркестровых инструментов) [304] . Он располагал для своей музыкальной деятельности только роялем, имеющим строго фиксированный строй, так что ему не приходилось, как, например, скрипачу при настраивании своего инструмента, самому определять звуковые тональности, тембр и т. п. Поэтому тем, чем Глинка овладевал непосредственно, практически, Римскому-Корсакову пришлось овладевать в более поздние годы посредством специальной теоретической работы. [305]
304
Римский-Корсаков И. А. Летопись моей музыкальной жизни. 1844—1906. – СПб., 1910. – С. 114—115.
305
В формировании собственно композиторского слуха Римского-Корсакова существенную роль сыграла рано сформировавшаяся у него способность видеть слышимую музыку в нотной записи. Если для исполнителя важно, говоря словами Шопена, слышать музыку глазами, реализуя в звучаниях нотную запись, то для композитора не менее важна способность видеть слышимую музыку в нотной записи. Римский-Корсаков много работал над выработкой у себя этой способности.