Бюро. Пий XII и евреи. Секретные досье Ватикана

Настал важный, переломный в истории мира момент, и я намерен сделать все, что в моих силах, чтобы положить конец дальнейшим страданиям».

Для только что назначенного дипломата было очевидным, о чем говорил Пий XII, выступая «с заявлениями от имени страдающего человечества, вне зависимости от расы или религии». Проще говоря, по мнению Тейлора, не могло быть сомнений в том, что папа имел в виду все народы, попавшие в беду, прежде всего евреев. Тот факт, что американское правительство «намерено» сделать все, «чтобы положить конец дальнейшим страданиям», показывает, что оно видело в сотрудничестве с Ватиканом наилучший инструмент для достижения этой цели.

Действительно, если бы у президента США или его администрации возникли малейшие подозрения в том, что Пий XII испытывает симпатии к Гитлеру или к нацистской идеологии, они бы никогда не пошли на установление дипломатических отношений с ним. Тем, кто в наши дни верит в мифы и критику в адрес Пия XII, стоит над этим задуматься. Но даже если не брать в расчет дружбу между папой и президентом, оттепель в двусторонних отношениях началась намного раньше.

Это дипломатическое потепление напоминает события 1914 года, когда британское правительство впервые за несколько столетий направило своего дипломатического представителя в Ватикан. Пачелли в то время был «министром иностранных дел» Святого Престола. До Второй мировой войны было предпринято по меньшей мере две попытки наладить диалог между Ватиканом и Соединенными Штатами, но каждый раз переговоры заканчивались безрезультатно. По мнению Кристины Росси, причиной тому могли быть особенности «американского менталитета, который не был расположен признавать Ватикан вследствие присущих ему сильных антикатолических предубеждений»⁹.

Однако и в рядах католической Церкви многие в те годы считали протестантов еретиками и полагали, что папа действует слишком решительно. Их раздражало все, в том числе и титул Тейлора, который именовался «личным специальным посланником», а не «государственным послом», как того требуют дипломатические нормы.

В Историческом архиве Государственного секретариата хранится немало оригиналов писем Рузвельта Пию XII (а также машинописных распечаток и фотокопий). Особое внимание обращает на себя одно письмо, которое Рузвельт написал присущим ему изысканным слогом через несколько часов после утверждения Тейлора в новой должности:

«Я поручаю эту особую миссию г-ну Тейлору, моему старому другу, которому я всецело доверяю. Его гуманитарная деятельность в пользу тех, кто лишился крова из-за политических столкновений, хорошо известна Вашему Святейшеству.

Я рад тому, что у нас появится канал общения, по которому мы сможем обмениваться идеями в интересах достижения согласия между народами мира.

Я прошу г-на Тейлора передать мои сердечные приветствия Вам, моему давнему доброму другу, и мои искренние надежды на то, что общие религиозные и гуманистические идеалы смогут объединиться в деле установления длительного мира на основе свободы и надежды на жизнь и целостность для всех народов, опекаемых Господом.

С уважением, Ваш друг

[Подпись] Франклин Д. Рузвельт»¹⁰.

Это письмо отличает то, что, будучи двумя мировыми лидерами, здесь они общались просто, как два человека, которые испытывают глубокое и искреннее уважение друг к другу. Письмо словно служило продолжением их личных встреч и бесед.

Если же учесть их положение, нельзя не удивиться, что оба они смогли перешагнуть через теоретические и догматические устои своих религиозных убеждений, чтобы найти почву для сближения. Для обоих Бог был источником человеческой жизни и целостности. Сегодня эта мысль не кажется такой уж уникальной, однако в 30–40-х годах ХХ века она была довольно радикальной и для протестантов, и для католиков.

Эти письма раскрывают Пия XII с неизвестной стороны и показывают, насколько глубоким было его понимание экуменизма. На мой взгляд, именно оно проложило путь для некоторых из тех масштабных изменений, касавшихся диалога между различными христианскими конфессиями, которые были одобрены в 60-х годах Вторым Ватиканским собором. Это заслуживает более детального анализа.

По прибытии в Рим Майрон Тейлор и его жена Анабель поселились на окраине Рима, на вилле эпохи Возрождения, украшенной прекрасными фресками и пропитанной ароматами большого сада. После приезда первой обязанностью для Тейлора было личное посещение государственного секретаря, кардинала Мальоне.

Кардинал хотел быть уверенным, что все встречи и беседы с новым послом будут протекать в положительном ключе. Поэтому он поручил молодому американскому священнику Джозефу П. Хёрли, смышленому и расторопному, взять на себя роль главного связующего звена для Тейлора, быть его переводчиком и посредником. Это было еще одним новшеством: Хёрли стал первым американцем, получившим официальную должность в Ватикане.

Хёрли тщательно записывал все переговоры и передвижения Тейлора. Эти скрупулезные отчеты, хранящиеся в Историческом архиве, дают полную картину повседневной работы Тейлора в Риме, в том числе и дипломатических действий. Среди стенографических записей Хёрли есть и подробный отчет о первой беседе Тейлора с кардиналом Мальоне, состоявшейся 8 марта 1940 года¹¹. Тейлор рассказывает, что непосредственно перед его отъездом из Вашингтона президент Рузвельт вручил ему записку об антисемитском движении в Бруклине, Балтиморе и Детройте. Начало этому движению положил отец Чарльз Кофлин, человек с неоднозначной репутацией: откровенный антисемит и популярный в 1930-х годах скандальный радиоведущий. В этих городах Кофлина поддерживали многие католики, и Тейлор высказал опасение, что там поднимутся антикатолические настроения, если его не одернуть.

Мальоне попросил Тейлора предоставить ему информацию об антисемитской деятельности Кофлина и торжественно пообещал изучить вопрос.

Из стенографических отчетов Хёрли мы узнаём, что в ходе этой первой встречи посол Тейлор упомянул о судьбе трех сотен евреев, бежавших из Польши и застрявших в Триесте, на севере Италии. Эти беженцы хотели получить разрешение на выезд в Палестину, которая тогда была британским протекторатом. Тяжело вздохнув, Мальоне ответил, что «проблема беженцев значительно усугубилась после объявления войны». Кардинал подчеркнул, что лишь немногие страны, в том числе США, проявляли готовность принимать больше беженцев. Американский дипломат нашелся что ответить: «Я знаю, что это прежде всего проблема британского правительства, но я хотел донести ее до сведения Святого Престола»¹².

Почему Тейлор поднял вопрос о беженцах, просивших разрешения у англичан, в то время как американцы отказывались увеличить собственные квоты на въезд? Несколько цинично высказывать заботу о беженцах, не предпринимая при этом конкретных действий. Ответ кардинала указывает на то, что это противоречие не ускользнуло от его внимания.

После долгого насыщенного разговора Тейлор попрощался с кардиналом Мальоне и пригласил его на ужин с участием всех послов, аккредитованных при Святом Престоле, с целью «укрепления сотрудничества». Тейлор явно не желал терять драгоценное время. Кардинал, человек всегда серьезный, с радостью принял приглашение, уточнив, что он предпочел бы прийти на обед, а не на ужин.

Слово свое Мальоне сдержал. На следующий же день, во время аудиенции у папы он поднял вопрос о радиопроповеднике Кофлине, сбившемся с пути истинного. Внутренняя стенограмма их беседы свидетельствует о том, что понтифик был в ярости и выразил «явственное желание, чтобы Кофлина призвали к порядку»¹³.

Пий XII охарактеризовал Кофлина как «смутьяна», чьи выступления на радио «лишь разжигают страсти определенных классов, оказавшихся в бедственном положении. За ним идут не честные люди, а лишь те, кто охоч до скандалов»¹⁴.

С первых же дней своего пребывания в Риме специальный представитель Тейлор трудился без устали, ежедневно организуя на своей вилле или в римских ресторанах завтраки и ужины, на которых собирались послы, дипломаты и другие ключевые персонажи международной политики.

Однако вскоре к дипломату, прибывшему в Рим с искренней надеждой воспрепятствовать расширению войны, пришло чувство разочарования. Он признался Мальоне, что его многочисленные встречи внушали ему глубокий пессимизм: «У меня складывается отчетливое впечатление, что на настоящий момент почти все они убеждены, что ничего невозможно предпринять для достижения мира»¹⁵.