Бывает…
Шрифт:
Беда была в том, что, по крайней мере в отношении наглого Николая Николаевича, ничего не сходилось. О носе и таком его поведении в тайных учениях – ни полслова, и прочее, и прочее. Например, Фрося совершенно обалдела, когда увидела вылитого Николая Николаевича (и, естественно, без носа) прямо на улице, правда, ближе к ночи. Но в каком виде!
«Николай Николаевич» был в виде инвалида, скрюченный, с поврежденной ногой, на инвалидной коляске, и на нем был ошейник, а держал его за цепочку потешного вида человечек в шляпе. Фрося была на улице одинока и, на многое не решась, все-таки выкрикнула:
– Коля! Мой муж!
Человек в шляпе в ответ заорал что-то нечленораздельное и повел «Колю» на цепочке
Истерически Фрося забежала вперед и, взглянув в глаза инвалида, ужаснулась…
«Это труп, считай, что труп, – подумала она. – Хотя глаза открыты и сам дергается».
Тут же ей вспомнились «зомби», и она побежала в другую сторону, только хозяин «трупа» помахал ей шляпой вслед.
«Но труп-то Николая Николаевича!» – завизжала она в уме и исчезла в подземелье метро.
Николай Николаевич между тем в зеркалах стал редко появляться. «Инвалида», однако, видела еще раз какая-то родственница Николая Николаевича и долго потом визжала по телефону Фросе, что это явный труп Коли, но только-де «управляемый». А после того как Николай Николаевич, правда, одноголовый, снова мелькнул по телевизору, но уже с носом, и Фрося, и Нюра, и все эксперты во всем засомневались вообще.
Но скоро события приняли более трагический оборот. Начать с того, что Валентин Матвеич сошел ума, причем только наяву; когда спал – то бы был вполне нормален, хотя видел сплошные кошмарные сны.
«Да какой ум сейчас нужен. Зачем ум-то мне теперь, после всего, – горестно думал Валентин Матвеич, поглядывая в зеркало на свой нос. – Какой тут ум может помочь?»
Однако же дело принимало и в житейском плане серьезный оборот: Валентин Матвеич начал буйствовать, ни с того, ни с сего бил стекла, зеркала и порой с криком «где мой нос» бегал ночью по улицам. Ему стало казаться, что старушка Сергеевна не в меру своих лет гоняется за ним, пытаясь сорвать с него последний нос.
Вскоре до этого своего «последнего» носа он уже боялся притрагиваться. А если прикасался, то кричал диким голосом, словно этот нос стал уже иным, инопланетным, скроенным из иной субстанции.
Нос действительно вел себя неадекватно, чихал, например, ни с того, ни с сего, в то время как Валентин Матвеич внутренне никакого приближения в себе чихания не чувствовал, словно он – был одно, а его нос – уже другое. Иногда из носа вообще лились какие-то сумасшедшие звуки, ни на что не похожие, нечеловеческие, словно Валентин Матвеич находился в доисторическом лесу.
Было над чем подумать, и иногда, по вечерам, Валентин Матвеич скорбел о потере своего ума, плача перед телевизором.
Слух о его носе между тем дошел до толстушек Фроси и Нюры. Те тут же побежали смотреть. Бегом, кубарем, лишь бы увидеть какой-нибудь остаток Николая Николаевича. Самого Валентина Матвеича они хорошо знали как соседа.
Утром, когда Валентин кушал яичницу и скорбел, прямо-таки ворвались.
– Вот он, нос, – закричала Нюра. – Нос покойного! Вот он где! На Вале!
Валентин Матвеич обомлел.
– Нет прыща, прыща-то нету, Нюра, – заскулила вдруг Фрося, нервно бегая вокруг Валентина Матвеича. – Ты глаза, Нюр, протри и посмотри: прыща-то нету! Какой же это тогда нос покойного!
Прыща и взаправду не стало, прошел, хотя в остальном нос был как будто бы «покойного».
– Был прыщ, был прыщ, – горько заплакал Валентин Матвеич и ринулся было к зеркалу, но зеркала в этой квартире все были побиты.
После скандала – Нюра даже хватанула Валентина Матвеича тряпкой по носу – толстушки унеслись. А Валентин Матвеич, по-прежнему чуть не плача, о чем-то
догадывался. Нашел осколок зеркальца и посмотрел: да, конечно, прыщ был на месте, прямо-таки сиял.Валентин уже начал подозревать нос в способности к мимикрии и вообще к разным хитростям. Видимо, нос почувствовал, что его могут сорвать, и принял иной вид. Еще когда старушка Сергеевна гонялась за ним, Вале показалось, что прыщ исчез. А потом опять появился.
Но окончательное доказательство этих данных вконец добило его. С визгом «оторву, изничтожу, отрежу» он бросился было на кухню, к ножу – но испугался пролития крови. Он вообще не любил насилия.
Фрося и Нюра тем временем целую ночь спорили на кухне, «его» нос или не «его».
– Его был синеватый, Фрось, – любовно и мечтательно говорила Нюра. – Неужели ты забыла?!
– Но самое главное, Нюр: прыщ, – покачивая головой, отвечала Фрося, задумавшись.
А потом вскочила:
– Я пойду, инвалида искать!
– Не инвалида, а труп, – обрезала Нюра. Фрося опять задумалась.
– Нет, все кончено, подруга моя, – сказала она после молчания. – Неужели ты не видишь, гармония загробного, потустороннего мира разрушилась – вот в чем все дело. Это мне еще вчера Володя сказал после всего. Мы долго с ним об этом говорили, – глаза Фроси вдруг заблестели, и она похорошела. – В мире невидимом что-то случилось, Нюр, вот в чем дело – все там, в загробном мире, логично было по-своему, упорядочено, до случая с Николаем Николаевичем. После смерти каждый элемент знал, куда шел. А с Колей што? Разве это смерть, когда носы с покойников соскакивают и чихают? А хохот, Нюр. Меня до сих пор дрожь берет, как он хохотал. Я ж его голос узнала, слава богу, жена ему верная была столько лет. Так разве покойники раньше, до Николая Николаевича, хохотали? И чего на том свете, в конце концов, такого смешного, чтобы эдак заливаться? Не молитвы ведь читал, а только хохотал. Нет, нет, что-то разрушилось, что-то произошло на том свете и в мировом порядке. Все идет ко дну.
– Брось, Фрось, – гаркнула Нюрка, пережевывая колбасу. – Как будто тут на земле порядок есть. А ежели тута нету, так почему там должон быть? Или, наоборот: если там нет, то почему тут должен быть? А… – она махнула рукой. – На нет и суда нет. Проживем так, зато веселей. Скоро я от водки буду трезветь, а от водопроводной воды пьянеть. Ну и что? Вчерась по улице иду: гляжу люди, но не поймешь мужики или бабы. Так и не поняла. Ну и что?
– Не то, не то говоришь, Нюра, – истерически забормотала Фрося, словно вспомнила что-то. – Не тот беспорядок идет, вмешательство. Не такой, как обычно. Иной… мне эксперт объяснил. – Нюра развела руками и налила по стаканчику наливки.
Начало темнеть. Фрося взглянула на луну.
– Ишь, луна-то какая стала, Нюр, – тихо проговорила она.
В природе, действительно, было не совсем ладно. Вдруг раздался резкий телефонный звонок. «Сестры» так вздрогнули, что пролилась наливка и мяукнула кошка. Но, оказалось, звонил Володя.
– Я рядом. Забегу. Есть новости с того света, – коротко сказал он.
Пришел тихий, серьезный и сказал:
– Вчера был опыт. Есть такой в Москве маг, теург, которому открыты высшие миры. Это совершенно объективно. В строгом соответствии с древней традицией. Никаких изгибов, никаких отклонений. Все проверено практикой тысячелетий. Мы хотели знать вот что: если с оболочками, с телами Николая Николаевича происходит непонятно что, уму непостижимое, и все не по правилам, то что с главным, с его душой, точнее, с его высшим неуничтожимым духовным существом. Возможно ли там безумие? И вот что ответили сверху: «Высшего начала Николая Николаевича нигде нет, хотя этого не может быть. Душа пропала неизвестно где, хотя нам доступно и видно все», – вот что они ответили.