Бывшая для мажора. Она не уйдет

Мой рот приоткрылся. В душе поднялась удушающая волна сбивающих с толку эмоций.

– Ты упрямая, как сто баранов. Все и всегда должно происходить так, как ты хочешь. Ты привыкла лгать, манипулировать парнями, идти по самому легкому пути, как все модели. И сейчас, единственная причина, почему ты говоришь, что любишь не меня, а своего чертового мужа-сноба, это то, что ты не хочешь снова проиграть. Не хочешь признать, что твоя жизнь не красивая сказка. Это моток застарелой лжи! Твой Альдо ничего о тебе не знает, а знал бы, никогда не посмел бы представить родителям.

Я по-прежнему не могла произнести ни слова из-за спазма, сковавшего мое горло.

Его слова были ядреной смесью правды - той правды, в которой я не хотела признаваться, и пренебрежения, которого не могла стерпеть. Ни от кого! Тем более… от него. Осознание того, что еще минуту назад у меня пропадало дыхание от мысли, что этот парень сможет меня простить… В эту секунду оно чуть не убило меня.

У Давида были причины относиться ко мне с отвращением, и я давно об этом знала. Но теперь я не могла просто гордо поднять нос кверху и сказать всему миру, что я такая, какая есть, я уважаю саму себя со всеми моими недостатками, и послать на три буквы всех, кто не относится ко мне с должным уважением.

Возможно, дело было в том, что в какой-то момент я осознала, что зашла слишком далеко. Сделала слишком много того, чего сама никогда не смогу оправдать - ведь от моих поступков пострадала я сама, пострадали мои любимые люди. И наверное… отчасти лишилась самоуважения, своей внутренней брони, которая всегда казалась мне нерушимой.

Возможно, именно поэтому мне так хотелось, чтобы он простил меня? Но ведь этого никогда не будет!..

– Ты больше его не любишь, ты любишь меня. Я ощутил это на твоих губах, когда прижимал тебя к себе, - Третьяков снова перешел на шепот, приблизился к моей коже.
– Ты просто не хочешь снова проиграть. Боишься боли, как когда-то боялся я.

– Зачем ты мне все это говоришь?
– наконец, проглотив комок, смогла произнести.

– Затем, чтобы ты поняла - настоящую тебя могу полюбить только я.

Он прикрыл глаза, прикоснулся лбом к моему лбу.

– Моя упрямая девочка… - чуть слышно произнес Давид, начав перебирать пальцами пряди моих распущенных волос, - ты просто не хочешь снова проиграть. Но пока мы не вместе, мы оба будем в проигрыше. Оба будем проигрывать каждый день, который проводим порознь. Пока мы не вместе… ты, я и наш малыш, - выдохнул он.
– Я не забыл тебя. Я не могу тебя забыть…

«Ты, я и наш малыш», «…настоящую тебя могу полюбить только я», «Я не могу тебя забыть», отозвались терпкой болью слова, произнесенные нежным шепотом.

Но тут неожиданно для самой себя… я рассмеялась.

– Третьяков, не трать зря слова, - дернула головой, избегая его прикосновения.
– Ты ненавидишь и презираешь меня… и поверь, это взаимно! Зачем ты мне?

Темные огни в его глазах зажглись еще ярче, и поняла, что снова сделала это. Оттолкнула его в ответ на признание в любви, как отталкивала всякий раз, как он говорил мне о своих чувствах.

«Но Давид всегда говорил мне о них не вовремя. По пьяни, в пылу наших сражений. И сейчас - смешивая слова нежности с оскорблениями!», поспорила я с собой.

Но тут поняла, что по сути дело было не в том, как и когда он говорил мне о любви, а в том… что его признания каждый раз заставляли меня чувствовать себя слабой и ранимой. Все эти годы я не могла простить Давиду, что в тот единственный раз, когда я сказала ему, что люблю, он оттолкнул меня. Но разве все это время я не делала то же самое?

Когда-то давно, когда мы учились в школе, мы не смогли признаться друг другу в своих чувствах. Не одновременно. Мы упустили свой шанс? Или все-таки нет?

Может, он был прав? Может, дело было не в отсутствии доверия между нами? Возможно, быть вместе нам мешал наш общий недостаток - то, что мы оба боялись подпустить кого-то слишком близко к себе? Упрямо боялись проиграть… и потому оба проигрывали, каждый день продолжали проигрывать?

Но я так и не успела подумать над этим.

– Ника, неужели ты всерьез думаешь, что я хотел полюбить… такую, как ты?
– красивое, до боли знакомое лицо Давида Третьякова исказилось от отвращения.

Такую, как я. Такую лживую бессовестную потаскуху, как я.

Наконец, вырвавшись из его рук, я бросилась к выходу из кампуса.

Глава 16. Вызов

– Стой, Ларина!
– Третьяков догнал меня уже у ворот.

Я не стала снова повторять, что теперь я Ринальди, не стала кричать, чтобы он не трогал меня и не заговаривал со мной. Вообще ничего не стала говорить.

– Ты не услышала ничего из того, о чем я говорил?
– в его тоне была та же страстная убежденность, которая загипнотизировала меня в начале этого разговора.

По-прежнему не отвечая, не оборачиваясь, я перебежала на другую сторону улицы. Мимо, гудя, проехал автомобиль - я чудом не попала под его колеса.

Снова очень быстро преодолев расстояние между нами, Давид сжал мою руку выше локтя.

– Мы оба так и не смогли забыть друг друга. Я больше не боюсь говорить об этом. А ты молчишь, потому что знаешь, что я прав.

– Мне нечего тебе сказать!

– Черт… Скажи мне правду!
– мажор грубо встряхнул меня, попытался повернуть лицом к себе.
– Ты врешь, блин, постоянно. В тот раз случайно проговорилась, что забеременела, а потом кое-как попыталась вывернуться и сказала про аборт. Гадкая ложь, Ларина, удар ниже пояса!
– его голос дрогнул.
– Ты родила сына, а отцу навешала лапши, что от него. Но я не такой дурак, как остальные, чтобы тебе верить. И представь себе… я уже успел поговорить о тебе со своим отцом.

Невольно я снова замедлила шаг. Рядом с нами в обе стороны шли прохожие - они наталкивались на нас, вставших посреди потока, но нам было не до них.

– Представляешь, он даже не знал, что ты была моей одноклассницей! Что ты дочь Павла Тучина, его старого приятеля. А ведь в свое время он сам рассказывал мне занятные байки про твою мамашу и ее похождения. Яблочко от яблоньки, а, Ларина?
– жестко, через силу усмехнулся мажор.
– Скажешь, ты не знала, что тот тест ДНК, который сделал отец, не достоверен? А я твоим бесстыжим глазам понял, что знала. По тому, как ты смутилась, покраснела, встала в позу.

Я догадывалась, что веду себя немного неестественно, когда вру, как и все люди - но большинство знакомых совсем этого не замечало. По лицу моей подруги Евы, например, всегда можно было читать, как по книге. Со мной было не так. Моя мама, учителя и даже Альдо, никто и никогда не ловил меня на вранье.

Но наверное, Третьяков был не таким, как большинство. Возможно он, и правда, слишком хорошо меня изучил?

– Отец платил алименты на чужого ребенка, способствовал твоей карьере. Даже сделал предложение, не имея, блин, ни малейшего понятия, кому он его делает. Были у меня мачехи, которые тупо пользовались отцом, его деньгами и связями, но ты, Ларина… ты переплюнула их всех!