Бывших не бывает

* * *

Отец Меркурий был прав. На самом деле произошло чудо. Очень трудно, почти невозможно вытянуть обратно к жизни битого, ломаного и тёртого мужика, если он решил умереть. И вдвойне трудно, если этот мужик прошёл не одну войну, много раз переведывался со смертью, хоронил своих товарищей и спасал их. Он уже всё знает, всё умеет и всё видел. И уж если ему на жизнь плевать, то это на самом деле плевать, а не метания юной гимназистки, что от прохожего забеременела. Тут решение осознанное и окончательное. И всё равно находятся те, кто не отступается, кто в окопах, госпиталях или в насквозь прокуренных квартирах, хватаясь когда за соломинку, когда за бутылку, когда вообще стыдно сказать за что, вытаскивают таких вот, решивших поставить в своей жизни точку мужиков, обратно в наш неласковый мир.

Как у них это получается? Да кто ж знает? Они и сами не скажут – не знают. Словом. Когда Божьим, когда матерным, когда дружеским. Бывает, что и деянием. Оплеухой или добрым мордобоем – лишь бы подействовало. Но никто никогда не знает, подействует или нет, а если подействует, то что. А если подействовало, то это и есть чудо. Всегда!

Вот и отец Меркурий так и не понял, что вернуло Аристарха к жизни: упоминание о жене, напоминание о долге, обвинения в трусости и предательстве или ещё что – не дано это понять. Никому.

Глава 3

Декабрь 1125 г. Село Ратное. Михайлов Городок

Сразу после службы к отцу Меркурию протолкался Бурей. Точнее, не протолкался, а просто смёл стайку женщин, окруживших священника, одним своим видом. Видок, надо сказать, был что надо. Обозный старшина, и без того похожий на похмельного чёрта, после столкновения с вразумляющей палкой отца Меркурия приобрёл роскошнейшие фонари под обоими глазами. Так что разлетелись прихожанки чуть ли не с визгом.

– Благослови, отче, – Бурей поклонился, но отнюдь не низко.

Отец Меркурий перекрестил обозного старшину.

«Однако зашито прекрасно! На такой дублёной шкуре, может, даже и шрама не останется. Эта язычница великий лекарь – лишний раз убеждаюсь. Ни в коем случае нельзя оставить её в языческой тьме! Просто преступление отдать эту душу сатане!»

– Поговорить надо, отче, – прорычал обозный старшина, как только выпрямлся. – Отчёт тебе дать.

– Слушаю тебя, сын мой, – священник всем своим видом изобразил благосклонное внимание.

– По хозяйству приходскому, что значит тут как, – Бурей указал рукой в сторону выхода. – Пойдём покажу.

На удивление отца Меркурия доклад Бурея, совмещённый с экскурсией, оказался подробным, обстоятельным, чётким и при этом совсем немногословным. Попусту болтать Бурей явно не любил. Закончив непосредственно с церковью, материалами, запасёнными на её ремонт, пожертвованиями, порядком обеспечения священника и ещё кучей хозяйственных вопросов, церковный староста пророкотал:

– А теперь пошли, я тебе остальное хозяйство покажу.

– Да я видел уже, – попытался отмахнуться отец Меркурий. – Хвалю тебя, добрый христианин, за заботу о храме сём, общине и её хозяйстве.

Бурей удивлённо вскинулся.

«Видать, мой любезный Минотавр, сам ты себя добрым христианином не считаешь. Судя по тому, что про тебя говорят и что я видел, так и есть. Но погоди судить, Макарий, и в навозе случаются жемчужные зёрна».

– Не, отче, так не пойдёт, – страхолюдный церковный староста помотал башкой. – Порядок быть должон! Сейчас тебе ещё одну церковную избу покажу, девку Ульку – я пожертвовал, где Агриппина-просфирщица живёт, покажу, где Силантий-псаломщик, где певчие. Самих-то ты их знаешь уже, но всё одно не помешает. Потом к Алёне зайдём – она за предшественником твоим ходила. Тебе-то оно без надобности, здоровьем ты не шибко обижен, а уважить всё одно надо. Звонаря ещё надо – тебе без ноги на колокольню лазить несподручно. Найдём. Только учить его сам будешь – я не умею.

«Однако иронией наш Минотавр не обижен. Умом, похоже, тоже».

– Спаси тебя Бог, сын мой, – священник поклонился. – Хорошо обязанность свою блюдёшь.

– Благодарствую, – поклоном себя Бурей не утрудил. – Тут вот у меня ещё дело какое. Алёну ты знаешь, видел, как приехал. Её не заметить трудно.

– Это та богатырских статей, что твоего коротышку-приятеля обнимала? – уточнил отец Меркурий.

– Она самая, – кивнул Бурей. – Только насчёт Кондрата ты бы полегче, отче. Ты про холопий бунт слыхал?

– Слыхал.

– Так вот, Кондрат с плотниками своими вдесятером на толпу попёр. С одними топорами. А это тебе не в лужу бздануть. Ворота вынести не дал. Половина их полегла, а самого Кондрата искровянили так, что не знаю, как и выжил! Вот так-то!

– Понимаю, – построжел отец Меркурий. – Как товарищей-то его звали?

– Петр, Виктор, Пахом и Алексей.

– Упокой, Господи, души воинов Петра, Виктора, Пахома и Алексея, живот свой на брани за други своя положивших! – отец Меркурий истово перекрестился.

Бурей обнажил голову и перекрестился не менее истово.

– Когда то случилось? – спросил отец Меркурий.

– На апостола Матфея [99] .

– Весь год стану поминать их, а на апостола Матфея особо!

Вот теперь Бурей поклонился, и поклонился низко. Но потом, будто спохватившись, перекосил рожу и принялся остервенело чесать в паху, а всласть начесавшись, громко пустил ветры и подытожил:

– Ну чего встал, отец благочинный, пошли!

– Идём, сын мой, – усмехнулся отец Меркурий. – Только дырку свою прикрой, дует.

99

День памяти апостола и евангелиста Матфея отмечается церковью 29 ноября.

«Эка его! Испугался. Не меня, явно. Себя он испугался. Души человеческой, что на миг показал вместо хари злобной. Как же помочь ему, Господи? Столько злобы в человеке… А помочь ему надо. И не только по долгу христианскому. Для дела надо. Его не просто так держат в церковных старостах и начальниках обоза. Надо понять почему. Это для начала».

В Бурея словно бес вселился. На своих коротких кривых ногах он пронёсся до обиталища юродивой Ульки с такой скоростью, что отец Меркурий за ним еле поспевал. Добравшись до места, церковный староста первым делом площадно обложил несчастную и прибил бы, наверное, если бы священник не встал между ними.

– Ты чего? – рыкнул Бурей.

– Не трогать! – отставной хилиарх рявкнул, как во времена оны перед строем. – Моих холопов я сам бить буду, а другим не позволю.

– Чего?!

– Не пугай, не боюсь, – Меркурий усмехнулся в оскаленную харю Бурея. – Ещё епитимью захотел?

– Тут Корнея нет, поп.

– Так и не надо. Всё одно не бросишься. Умён слишком. Ну а если я ошибаюсь, так на всё воля Божья. Я смерти не боюсь.

Перепуганная девка вжалась в угол, и из глаз у неё беззвучно покатились слёзы – даже плакать в голос боялась. Отец Меркурий, собрав волю в кулак, повернулся к обозному старшине спиной, подошёл к Ульке, поднял, погладил по голове и сказал: