Бывших ведьмаков не бывает!

Когда парень сорвал уздечку и жеребец дернулся, заржав страшным голосом, а потом начал меняться, Владислава тоже закричала вместе со всеми. Девушка зажмурилась, не в силах смотреть на этот ужас, но потом пересилила себя. Настасья больше не держала ее руку. Женщина, побелев, пятилась, крестясь и лепеча дрожащими губами: «Оборотень! Оборотень! Мать Пресвятая Богородица, спаси и помилуй!» Разбойники тоже отпрянули, а Степка с ужасом отбросил от себя уздечку и судорожно стал топтать ее ногами. Когда же превращение свершилось и глазам разбойников вместо золотисто-каурого красавца-коня предстал корчившийся на земле дрожащий голый мужчина, девушка очертя голову кинулась к нему, упала рядом на колени, обнимая и пытаясь помочь встать.

Члены еще дергались в последних судорогах, боль еще накатывала волнами, и в глазах было темно, но Лясота уже чувствовал, как чьи-то руки осторожно дотрагиваются до него. Машинально он вцепился всей пятерней в тонкие пальцы, оперся на худенькое плечико, наваливаясь всей тяжестью.

— Петр… Петр!

Голос доносился словно из-под воды. Кто такой Петр? Он ничего не помнил.

— С вами все в порядке? Вы меня слышите?

Он кивнул, все еще не понимая, о каком Петре идет речь. Выпрямиться удалось с трудом. Болело все тело. Больно было дышать.

— Вставайте! Ну же… Я вас не подниму! — В голосе слышатся слезы. Он сумел повернуть голову. Задержал взгляд на девичьем лице.

— Ты кто?

— Вы… — Слезы все-таки прорвались, побежали по щекам. — Вы меня не помните?

— Извини… — Одной рукой цепляясь за девушку, второй он несильно ударил себя по лицу. — Все как в тумане…

Наконец удалось встать. В голове прояснилось. Он начал вспоминать и по-новому оглядел разбойничью крепость и столпившихся вокруг мужиков. Задержал взгляд на дородном бородаче, пытаясь припомнить, как его зовут.

— Ты колдун? Оборотень? — грозно вопросил тот. — Если ты человек — стой как стоишь. Если нечисть — волчком завертись!

— Я — человек, — промолвил Лясота, заново привыкая к звучанию своего человеческого голоса. — Меня… хозяин в коня превратил. Не сняли бы уздечки — век бы в лошадиной шкуре бегал.

Владислава, стоявшая рядом, улыбалась сквозь слезы, прижимаясь щекой к его плечу.

— За что? — последовал вопрос от атамана.

— За нрав.

— Гм… А как звать тебя, норовистый?

— Ля… Петр, — быстро опомнился он. Когда он заговорил, память стала возвращаться стремительно. — Петр Михайлик. Приказчиком был у купца одного… — Он переступил босыми ногами, сообразил, что стоит перед народом голым, и женщины уже начали его разглядывать. — Дайте чего-нибудь надеть, чтоб срам прикрыть!

Атаман кивнул, и Настасья ушла в терем за вещами.

— Ну-ну. — Тимофей Хочуха смотрел в упор. — Приказчик, говоришь? Не из Закаменья ты, приказчик? Давно оттуда?

«Увидел», — сообразил Лясота, но взял себя в руки.

— Недавно.

— Отпустили или так… ушел?

— Ушел. — С этими людьми хитрить и врать смысла не было. То, что Тимофей Хочуха не простой разбойник, раз водит дружбу с колдунами и обладает какими-никакими, а волшебными силами, Лясота понял сразу. Он и теперь чувствовал в атамане разбойников что-то странное и на все лады ругал свою слепоту, которая мешала ему увидеть невидимое.

— Оттуда, стало быть, ушел, а к нам, значится, пришел, — хохотнул Тимофей Хочуха. — И как тебе это удалось?

— Не много ли знать хочешь? — перебил Лясота, сам удивляясь своей дерзости. — Ты бы меня сперва накормил-напоил, а там бы и выспрашивал.

— Теперь понятно, почему тебя колдун в коня превратил! — усмехнулся атаман и кивнул головой, пропуская спускавшуюся с крыльца Настасью: — Как оденешься, приходи. Поговорим.

Жена или подруга атамана протянула Лясоте портки, рубаху, сапоги, кафтан, опояску. Все ношеное и кое-где зашитое, но чистое и сухое. И впору, что самое главное.

— Вы бы отвернулись, барышня, — попросил Лясота, отстраняясь от Владиславы.

Но девушка и сама уже зажмурилась, отводя глаза и отчаянно краснея.

Для вернувшихся из похода разбойников в горнице большого терема был накрыт стол. Угощение тут, конечно, было не таким обильным, как у колдуна, но зато брага и пиво лились рекой. Закусывали капустой, огурцами, грибами и мочеными яблоками, наскоро нарезанной домашней колбасой и вчерашним хлебом.

Лясота сидел напротив атамана, ел и пил за троих. На него смотрели со всех сторон, но он не особо обращал внимания. Есть хотелось ужасно, а на пустой желудок и помирать приятнее. К тому же его пустили за общий стол. Стало быть, не убьют сразу. А раз так, можно потрепыхаться.

Владислава была тут. Ее тоже переодели в простое платье с передником. Девушке велели подносить закуску, и Лясота видел, как она смущается и краснеет, изо всех сил стараясь сохранить достоинство. Ему даже стало ее жалко — столько испытаний выпало на долю этой девушки! Их взгляды встретились. Оба ненадолго застыли, забыв об остальном мире.

— Ну, — вернул с небес на землю окрик Тимофея Хочухи, — гость дорогой, Петр Михайлик, ты поел-попил?

С усилием отведя взгляд от лица Владиславы, Лясота вытер покрытый щетиной подбородок.

— Сыт я, спасибо хозяевам за заботу и ласку.

— А раз сыт, так не пора ли ответ держать? Сам-то откуда будешь?

— Издалека.

— А за Камнем как очутился?

— Как все.

— Надолго осудили?

— Сколько ни дали — все мое.

— Да ты не таись! — усмехнулся атаман. — Тут все свои. Людишки битые-перебитые, кнутами поротые. И беглых среди нас тоже полно. Кто от барщины, кто от суда неправедного. Нет на земле для простого человека правды — всю ее богатеи забрали. И ты небось за правду тоже пострадал?

Лясота опустил взгляд. Да, за правду! Но смотря что под этой правдой понимать.

— За нее, — промолвил негромко. — И за общее дело.

— Ишь ты! — Тимофей Хочуха окинул взглядом своих разбойников. — А ты, часом, не из этих…

Лясота поднял голову. В двух шагах от него, за спинами сидящих у стола мужиков, стояла княжна Владислава, неловко прижимая к себе большую миску, полную квашеной капусты. Стояла и смотрела на него во все глаза.

— Из каких этих? — промолвил он, не сводя глаз с девушки.