Ц 7

Не успел я доковыряться до ломтиков мяса, таящихся под ароматным желе, как незапертая дверь распахнулась, впуская припоздавших девчонок.

— Ой, можно? — воззвала Ефимова.

— Если осторожно! — отозвалась Наташа, запуская хихиканье в девичьей среде. Раскрасневшаяся Зиночка вошла, как песня.

— Что? — заулыбалась она. — Не успели всё схомячить?

— Садись, — улыбнулся я, — угощайся.

Торопливо просеменила Аля, поправляя волосы.

— Девчонки! Ой, тут еще и мальчишки!

— Завелись! — ухмыльнулся Зенков, оберегавший Машку свою ненаглядную.

— Лопайте! — выдвинул я программу-минимум, и подал пример отстающим. — Наташ…

Ивернева покивала, немного нервно, и начала:

— Девочки, помните Игоря Максимовича? Он заходил к нам…

— А-а! — припомнила Светлана. — Так это же Мишин наставник!

— Его убили, — бухнул я, старательно нарезая хлеб.

Девичьи улыбки увяли.

— Ой… — Глаза Альбины повлажнели, набухая слезами и страхом. — Когда?

— Вчера на рассвете.

Я подробно изложил всю историю, и смолк. Намазал маслом изрядный кус батона, уложил сверху ломтики брынзы… Чайку бы еще… Но лень вставать.

— Ты их и ночью искал? — спросил Жека напряженным голосом.

— Искал… — неохотно признался я. — Одного, вроде, нашел. В Орехово-Зуево. С него и начну.

— Я с тобой! — выпалил сержант.

— Женечка… — пролепетала Маша.

— Маш, а если они на вас выйдут? — повысил голос Жека. — На тебя?

— Ну, не вышли пока! — решительно заявила Светлана, и пригорюнилась. — Максимыча жалко…

— Помянуть бы… — несмело молвила Наташа.

— Тащи! — велел я.

Спиртным мы не богаты, но початую бутылку токайского сыскали.

— Не чокаясь!

Приложились все, даже Маша — ей плеснули «Крем-соды».

— Девчонки… — я начал говорить, но горло будто сдавил кто. — Переночуете сегодня здесь, ладно? Никуда не выходить, никому не открывать. Постараюсь управиться за выходные… — перехватив взгляд Женьки, поправился: — Постараемся.

— Мы тоже… — заикнулась Тимоша.

— Нет, — отрезал я. — Вы еще слишком слабы и неопытны… — поболтав бутылкой, разлил вино «по чуть-чуть» — больше не было. — Вам нужно время… Не так уж много времени, не волнуйтесь.

Девчонки заулыбались несмело, глазки их разгорелись, внимая радужному многоцветью грядущего, а я перевел взгляд на Жеку, и качнул головой — пошли, мол.

Отпустили нас без слез…

Тот же день, позже

Московская область, Орехово-Зуево

— Девчонки тебя просветили? — улыбнулся я, сворачивая с Совхозной.

— Еще как! — фыркнул Зенков. — А Машка замучала уже! — он передразнил невесту тонким голоском: — «Ой, я тоже хочу, как Светка!»

— Пусть родит сначала, — заворчал я.

— Вот и я ей о том же! Ни в какую! «Вот Светке так можно! А мне так нельзя!» Еще и теснота эта… Снял однушку, по объявлению, а там комнатёнка — три на четыре!

— Жилищный вопрос я решу.

Зенков шумно вздохнул, бормоча:

— Ну-у… Это вообще будет… А то у Маши "период гнездования"…

Сбавив обороты, я выехал на место. Улочка, если можно так выразиться, успокаивала мирной тишиной и скромным благолепием. Домишки частного сектора выстроились в ряд, отгородившись крепкими заборами. Лишь буйные ветви яблонь выхлестывали поверх оград.

А по другую сторону вставали цеха старинной фабрики, сложенные из темного кирпича, и выглядевшие куда нарядней нынешних унылых коробок из бетона — тут вам и пилястры, и узорные арочки. Даже труба кочегарки, и та восьмигранная.

Я сдал назад, заезжая в проулок. Пошарил под сиденьем. Выудил замотанный в тряпицу «Стечкин», и молча протянул Жеке.

— Ух, ты… — обрадовался военный человек. — Совсем другое дело!

— Подстрахуешь меня. И прикроешь спину.

— Есть! — серьезно вытолкнул Зенков. — Только молча, да?

Я кивнул. Всю дорогу до Орехово-Зуево мое паранормальное нутро сосредотачивалось. А в городе я и вовсе затаился, ничем себя не выдавая, чтобы не спугнуть тантрического ламу.

«Я т-те еще устрою, ваше высокопреподобие!»

Перейдя улицу, мы воспользовались дырой в заборе — фабрика никем не охранялась. Можно спорить на что угодно — местные «частники», хозяйственные и домовитые, вынесли с выморочного производства всё, что могли — двери, рамы, стекла, нехитрую конторскую мебель… Не пропадать же добру! А на халяву и дерьма отведаешь…

— Он здесь, — негромко оповестил я Жеку, ощущая темную энергию Римпоче.

Зенков деловито передернул затвор.

В мрачном, гулком цеху холод соседствовал с сыростью, отчего по стенам расползалась чернота. На удивление широкая лестница вывела нас прямо к фабричной конторе. Разумеется, полы в коридоре были содраны, одни лишь лаги догнивали со ржавыми останцами гвоздей.

Осторожно ступая по шлаковой засыпке, я приблизился к двери, из-под которой струилось слабое тепло.

— Кивну, — шепнул я, — стреляй в замок.

— Есть.

Я собрался, раздувая в себе ожесточение, поднимая градус эмоций — и кивнул. Грохнул выстрел, вынося замок, и я, плечом толкая облупленную филенку, ворвался в загаженный кабинет.

Тсеван Римпоче, усохший и смуглый, густо заросший курчавым волосом, похожим на черный каракуль, восседал на дырявой кошме, сплетя тощие ноги в падмасане. Черные глаза, болезненно щурясь и помаргивая, уставились на меня — и навалилась чужая воля, подминая. Только я был сильнее. И злее — его высокопреподобие тоненько завизжало, корчась от боли.

— Где Аидже? — мой голос стыл в минусе.

Римпоче глядел на меня, вытаращив глаза, потрясенный и раздавленный. Ну да… Только что парил небожителем, воображая себя чуть ли не бодхисаттвой, и — здрасте! Повержен во прах…

«А, и правда, пыли сколько…»

— Ну? — мой ботинок легонько прижал немытую шею Тсевана.

— Я… буду жить? — просипел лама на чистом русском.

— Будешь, — нехорошо улыбнулся я, не уточняя, долго ли продлится обещанное житие.

— Этот дикарь… — выговорил Римпоче, задыхаясь. — Он на даче живет, у профессора какого-то… В Малаховке…