Царь Дмитрий - самозванец

Во-первых, надежда. Что не оставит их в беде король Си-гизмунд. Помню, с каким воодушевлением услышали поляки весть о взятии Смоленска, наверно, половину пороха извели на всякие забавы огненные. Тем сильнее было разочарование, когда узнали они, что король армию распустил и отправится в Польшу почивать на лаврах. Сигизмунд шумно праздновал в Кракове свою победу, а поляки с тоской смотрели на первый снег, устилающий площади кремлевские.

К весне же на помощь иссякающей надежде пришло отчаяние. Остервенение взаимное дошло до таких пределов, что поляки не рассчитывали на пощаду даже в случае сдачи добровольной. То же ведь и в Смоленске было, битва шла там до последнего человека, даже не ратника — жителя простого. К последнему штурму из стотысячного населения из-за болезней и обстрелов непрестанных осталось не более пяти тысяч, но и они продолжали сражаться на улицах, когда поляки ворвались в город. Женщины же, дети, старики немощные, числом в несколько сотен, затворились в храме Пресвятой Богородицы. Когда поляки проникли и туда, то архиепископ Сергий встретил их крестом животворным, видя, что это не останавливает насильников, Сергий дал знак взорвать храм вместе со всеми, там находившимися. Вот истинный пастырь, не чета Филарету!

Конечно, еще то полякам споспешествовало, что не было в ополчении русском единства. Да и каких действий решительных ждать от рати, которая сама себе воевод избирает, и не одного первого, а сразу троих — Ивана Заруцкого, князя Дмитрия Трубецкого и Прокопия Ляпунова. Я уж, кажется, говорил, что в деле воинском три головы, пусть даже умных и одинаково мыслящих, завсегда хуже одной. А если каждая из голов наособицу думает!.. Воеводы не столько сражались, сколько спорили о том, кто после их победы на престол Русский сядет. Тут только атаман Заруцкий сохранял верность наследнику законному, царевичу Ивану и матери его, царице Марине. Трубецкой же, хоть и шел под тем же стягом, с каждым днем вел себя все более лукаво, затевая какую-то собственную интригу. О Ляпунове и говорить нечего. В конце концов Заруцкий с Трубецким Ляпунова съели, нет-нет, не подумайте чего такого после рассказа моего недавнего, всего лишь зарезали они его чужими руками, честь по чести! Но это не скрепило единства, не улучшило положения царевича Ивана, скорее даже ухуд-щило. Русь, изнемогшая от Смуты, собирала новое ополчение, чтобы вычистить из пределов Земли Русской не только иноземцев, но всех смутьянов. Вместе с помоями этими народ русский готов был выплеснуть и младенца царственного.

Новое ополчение и спасло нас. Я в этом ни мгновения не сомневался, когда услышал, что во главе его народ русский поставил князя Дмитрия Пожарского, излечившегося от тяжких ран, полученных им во время битвы в горящей Москве. О, этот витязь честный не будет ни с кем вести переговоры келейные, не будет склонять слух свой к доводам ласкателей и наушников, не будет выторговывать себе выгоды личные, он пойдет прямо и открыто, готовый без колебаний исполнить наказ Земли Русской.

Собственно, так все и произошло. Атамана Заруцкого с его казаками князь Пожарский смял походя, и тот вынужден был отойти к Коломне, чтобы не оставить совсем без защиты Мари-нус царевичем Иваном. И поляки, видя решительный настрой свежей рати, не замедлили вступить в переговоры о сдаче.

Понимал я, что с победой князя Пожарского дело царевича Ивана гибнет почти безвозвратно, тем не менее не мог я сдержать слез, когда воитель славный под звон колокольный вступил во главе войск своих в ворота Кремлевские.

«Конец Смуте! — ликовало сердце мое. — С сего дня великого начинается возрождение Земли Русской! Хвала Господу!»

Глава 11

Последняя

[1613—1618 гг.]

«Москва от польских и литовских людей очищена, храмы Божии в прежнюю лепоту облеклись, и Божие имя славится в них по-прежнему. Но без государя державе Русской стоять нельзя, печься о ней и людьми Божиими промышлять некому, без государя вдосталь державу Русскую разорят все, без государя держава ничем не стоится и воровскими заводамц на многие части разделяется и воровство много множится».

Так начинались грамоты, что по всем городам русским были разосланы. Призывались в них люди выборные в Москву на Собор Земский для избрания царя нового. Дело это многотрудное, суеты не терпит. В землях, Смутой не затронутых, и поступали по старинке, думали долго, выбирая лучших и наказ составляя, слышал я, что в некоторых местах мыслили объявить очищающий и просветляющий пост, строгий, сухой, трехдневный, для всех, включая младенцев грудных, дабы вернее расслышать глас Господень, возвещающий об избраннике Его. Верно ли это и чье имя прозвучало с Небес — мне неизвестно, так как выборные от земель отдаленных на Собор не поспели. Куцый был Собор, что и говорить, даже многие бояре знатные во главе с боярином первейшим князем Федором Мстиславским на нем не присутствовали — после сидения кремлевского разъехались они по вотчинам своим, где питали тело, забывая о душе и пренебрегая своими обязанностями священными. Не было и патриарха законного, который мог бы тот Собор освятить и направить, — уж год как пустовал престол святительский после мученической смерти преподобного Гермогена в узилище холодном, куда его ввергли безбожные поляки. Но все же это был Собор, не чета тому, что избрал на престол Василия Шуйского, и волю Господа он прозрел и исполнил. Уж в этом вы можете мне поверить, я Промысел Божий всегда сердцем чую и склоняюсь перед ним смиренно.

Избирали бы по закону, выбрали бы царевича Ивана. Но Месяц Ясный, пока еще молодой и слабый, не воссиял в сердце народном, подобно отцу его, Красному Солнышку. И хоть звучало имя Ивана громко, особенно в первые дни, но выкрикивали его немногие оставшиеся в Москве казаки да черный люд на площадях, на самом же Соборе не нашлось людей вер--ных и решительных.

Избирали бы достойнейшего, выбрали бы князя Дмитрия Пожарского или, как его более правильно величали на Соборе, князя Пожарково-Стародубского. Достойнейшего не только по делам его, но и по крови. Куда было до него всяким Геди-миновичам — Мстиславским, Голицыным, Трубецким, о Романовых худородных и речи нет, только Шуйские могли бы помериться с ним кровью, но тех ни одного не осталось в пределах русских. За своего воеводу счастливого ратовало войско, к нему склонялись многие святые отцы, знавшие его ревность к церкви православной, да и сам князь Дмитрий отнюдь не устранился от дел выборных, но...

Но избрали Михаила Романова. У которого и прав-то никаких не было, которого никто толком не знал, за которым никакой силы не стояло, который, наконец, находился незнамо где! Как никто не стоял? — воскликнете вы с удивлением, соглашаясь со всем остальным. — Что же вы, князь светлый, талдычили нам пятьдесят лет о заговоре романовском, а как до дела решительного дошло, так, оказывается, и нет ничего в помине?! Да, отвечу я, так вот все сложилось, и заговор был, и силы в него были вовлечены огромные, все спалили они себя в пожаре зажженной ими же Смуты. Немногие оставшиеся, те же сидельцы кремлевские Салтыковы, вели себя тихо, спра-

ведливо опасаясь, что придется ответ держать за злодеяния и измены многолетние. Даже Федор Романов, смирившийся с поражением, прислал из тюрьмы польской грамотку, в которой советовал Собору избрать кого-нибудь из бояр, на кого Господь укажет, имея в виду, конечно, бояр истинных, из старой знати. Был еще брат его Иван Никитич, боярин Борисовой поздней выпечки, тот, услышав фамилию свою, встрепенулся было, но от имени провозглашенного сразу сник и одно только молвил обиженно: «А почему не я?» Так и получилось, что выкрикнули Михаила Романова люди никому не известные, даже имен своих истории не оставившие, поддержали же их некоторые святые отцы, заверившие клятвенно, что было им откровение Божие, Собор откликнулся на этот призыв, беспристрастный и бескорыстный, и после молитвы совместной и долгой, просветленный, проголосовал за Михаила Федорова сына Романова.

В сущности, не Михаила Романова избрала Русь. Миша сам по себе место пустое. Его как испугали в младенчестве при штурме подворья романовского, так уж и на всю жизнь. Лишенный с той поры отеческой опеки, рос он в глуши в окружении женском и вырос форменной бабой без ухваток мужских. Образования, понятно, никакого, я так думаю, что и чтению с письмом не обучен, оно бы не страшно, но при этом ведь и ума никакого, и воли. Даже благочестия истинного в душе не было, как у царя святого Федора, одна лишь смесь из женского страха перед Высшей Силой и бездумного исполнения обрядов.