Царь и гетман

— Сегодня ночью цветет папоротник — я хочу найти этот цвет, — со своей стороны говорил Реншильду этот коронованный ученик его.

Осторожный Гилленкрук и голову повесил. Даже храбрый Левенгаупт задумался: «У него все шутки… Он так же играет Швецией и своей короной и своею жизнью, как маленьким играл в Александра Македонского…»

Вот за этим-то цветом папоротника он и явился под Полтаву, к самым купальским кострам, приняв их за огни бивуаков. И он нашел волшебный цвет: одна пуля, пущенная с крепостного вала вдогонку неизвестным всадникам, угодил Карлу прямо в пятку левой ноги, прошла сквозь всю лапу и застряла между пальцами. Упрямый варяг даже не вскрикнул, не промолвил слова, даже заметить никому не дал, что он ранен. Напротив, этот безумец был счастлив, радовался этой ране! Да и как не радоваться! На языке древних варягов — викингов рана называлась «милость», отличие — faveur, и ее не следует перевязывать раньше, как через сутки… Ведь сага Фритьофа в песне XV говорит:

Рана — прибыль твоя: на груди, на челе-то прямая украса мужам; Ты чрез сутки, не прежде ее повяжи, если хочешь собратом быть нам…

— Господи! Помоги нам! — в ужасе воскликнул Левенгаупт, увидав по возвращении в лагерь, что из сапога короля льется кровь. — Случилось именно то, чего я всегда боялся и что я предчувствовал!

— Жаль, что рана только в ноге! — отвечал безумец с сожалением. — Но пуля еще в ней, и я велю вырезать ее на славу.

Хмурый гетман только головою покачал: ему было не до Карла, не до его раны — он сам сегодня разбередил свою старую, страшную рану, которая сведет его в могилу… Он ее видел…

Но упрямый король, счастливый и гордый своею раною, истекая кровью, все-таки не прямо отправился в свою главную квартиру, а поскакал по лагерю — посмотреть, что там делается.

Рана между тем делала свое дело. Нога воспалилась, страшно распухла, и нужно было разрезать сапог. Оказалось, что кости в лапе были раздроблены; нужно было вынимать осколки костей и делать глубокие разрезы в ступне. А он — как ни в чем не бывало: весел!

— Режьте, режьте, живее, ничего! — ободрял он хирурга, любуясь операцией.

— От чадушко!.. Бисова ж дитина! — невольно проворчал по-своему, по-украински, Мазепа, дивуясь на эту «бисову дитину».

— Что говорит гетман? — спрашивает «чадушко».

— Благоговеет пред вашим величеством! — был латинский ответ, заменивший «бисову дитину».

В это время в палатку, где происходила операция, заглянул Орлик, знаками приглашая Мазепу выйти. Гетман вышел. У палатки стоял знакомый нам коробейник.

— Ну что, был? — нетерпеливо спросил Мазепа.

— Были — с, ваша милость, — тряхнул волосами коробейник.

— И ее видел?

— Как же — с, видали-ста… Приказали кланяться и на подарочке благодарить.

— И она здорова?

— Ничего — с, слава Богу, во здравии… только об вашей милости больно убиваются.

У Мазепы ус задрожал и пальцы хрустнули — так он стиснул одну руку другою.

— А что москали? — спросил он после минутного молчания.

— Царя ждут в город… Онамедни, сказывают, боньбу из-за Ворсклы бросил в город, а она, боньба, пустая, а в боньбе грамоту нашли: что потерпите-де, мол, маленько — на выручку иду.

Мазепа задумался на минуту.

— Ладно, ступай в мою ставку, — сказал он и вошел в палатку короля.

Карл, которому в это время перевязывали ногу после операции, с мертвенно-бледным лицом, видимо, искаженным страданиями, которых он, однако, не хотел из упрямства обнаруживать, с блестящими лихорадочным огнем глазами рассматривал только что вынутую из ноги пулю.

— Какая славная пуля! — говорил он, словно в бреду. — А помялась немножко… Посмотри, Реншильд, какой дорогой алмаз…

Реншильд нагнулся и ничего не сказал. Он только вздохнул.

— Проклятый кусок! — проворчал Левенгаупт, тоже нагибаясь к черному кусочку свинца, помятому и окровавленному.

— Зачем проклятый, фельдмаршал? — возразил безумный юноша. — Я велю оправить ее в золото и буду носить в перстне — это моя гордость, мой драгоценный алмаз.

— Да, ваше величество, это великая истина, — подтвердил Мазепа, тоже всматриваясь в пулю. — О! Это королевская регалия… Только это не нашего, не казацкого литья, а московского… Эту пулю, ваше величество, надо вделать не в перстень, а в корону… это драгоценнейший диамант в короне Швеции — он будет светить вечно во славу Карла XII.

Карл даже приподнялся на постели и глядел безумными глазами на Мазепу.

— О, да! Мой гетман прав! — воскликнул он восторженно, хотя слабым голосом. — Мой мудрый Сократ всегда скажет что-нибудь умное… Да… да… эту пулю надо вделать в мою корону, в корону Швеции… это лучший перл в истории Швеции.

— И с кровью… ваше величество, — прибавил гетман.

— Как с кровью? — он глядел на Мазепу, видимо, не понимая, почти в бреду.

— С кровью вашего величества пуля эта должна быть вделана в корону Швеции.

— Да… да-да… О, великий ум у гетмана, великий! — бормотал король, все более слабея.

— И вокруг этой окровавленной пули, — продолжал Мазепа, — будет вырезана, ваше величество, надпись: «Sanguis regis Caroli Duodecimi sanctissima, pro Scandinaviae et omnium regionum septentrionalium gloria cum virtute heroica effusa». [3]

— Да!.. Да!.. pro gloria… pro gloria aeterna… in omnia saecula saeculorum… [4]

Далее он не мог говорить. Железная голова опрокинулась на подушку — Карл лишился сознания.

3

Священнейшая кровь короля Карла Двенадцатого, пролитая за Скандинавию и другие северные края со славой и доблестью героя.

4

…для вечной славы… во веки веков…

Когда через несколько минут его привели в чувство, доктор сказал:

— Вашему величеству несколько дней строго запрещается всякое умственное занятие и физическое движение… Это запрещаю не я, а медицина…

— Медицина мне не бабушка, — возразил упрямый король, — слава Швеции для меня старше медицины.

— Так слава Швеции запрещает вам это! — строго сказал старый Реншильд.

— Хорошо, славе Швеции я повинуюсь, — уступил упрямый швед, — но что я буду делать?

— Лежать и сказки слушать.

— Да-да, сказки… я люблю сказки о богатырях… Так пошлите ко мне моего старого Гультмана: пусть он рассказывает мне сагу о богатыре Рольфе Гетриксоне, как он одолел русского волшебника на острове Ретузари и завоевал Данию и всю Россию…

Мазепа только головою покачал… «Ну вже ж и чортиня!.. Из одного, десь, куска стали выковав коваль и сего, маленького, и того — великого… Ой-ой-ой! Кто кого, кто кого?» — саднило у него на сердце.

Вошел Гультман — нечто бесцветное, грязноволосое, красноносое и с отвисшею нижнею губою. Глянув на короля, Гультман укоризненно покачал головой.