Царь и Россия(Размышления о Государе Императоре Николае II)
Шрифт:
А между тем, стоило углубить эту тему — и именно здесь можно было бы найти общий ключ к пониманию поведения Царя, иногда казавшегося Гурко столь загадочным. Дело в том, что Царь, при всем своем уважении к порядку и к форме, не считал Царскую волю формально чем бы то ни было связанной. Поэтому там, где он, в очень редких случаях, настаивал на исполнении ее в обход формы, были, значит, у него основания серьезные, которые побуждали его к этому. Искать причин таких действий надо не в упрямстве и не в мелочности Царя, а в чем-то другом. Показательно, кстати сказать, что тот материал, который попутно раскрывает нам сам Гурко, ни в какой мере не вяжется с делаемой им оценкой действий Царя. Гурко отмечает безграничное самообладание Государя, исполненное внутреннего упора неколебимого. Его никогда не видали ни бурно гневающимся, ни оживленно радостным, ни даже в состоянии повышенной возбужденности. Гнев его выражался в том, что глаза его делались пустыми — он как бы уходил вдаль, ничего не замечая и не видя. Полное спокойствие сохранял он и в моменты опасности. Вместе с тем, переживал он, по
Вяжется ли с подобными данными упрек Царю в мелочности, в упрямстве? За чертами характера Царя, которые воспроизводит Гурко, чувствуется сильная, изумительно дисциплинированная воля, чувствуется глубокое сознание моральной ответственности, чувствуется и большая душа. Откуда же здесь быть мелочности или упрямству? Эти свойства обнаруживаются тогда, когда человек, позируя на большого человека, на самом деле таковым не является! Когда такой человек срывается со своей «позы», тут, конечно, проявляется подлинная его мелкая природа. Но у Царя- то никакой позы не было! Если он на чем-либо настаивал, значит, в его представлении это не было мелким, и настаивал он на этом не по причине неосмысленно-упорного своеволия, как это бывает в случаях упрямства, а по какому-либо существенному, морально оправданному основанию.
Чтобы нам еще отчетливее представить себе свойственную Государю нравственную серьезность, коренящуюся в высокой дисциплине духа, приведем несколько показаний о Государе другого человека, тоже заслуживающего доверия. Мы имеем в виду министра иностранных дел Сазонова, человека чистого, деликатного, морально тонкого. Что ему запомнилось из его общения с Царем?
«Глядя на него у церковных служб, во время которых он никогда не поворачивал головы, я не мог отделаться от мысли, что так молятся люди, изверившиеся в помощи людской и мало надеющиеся на собственные силы, а ждущие указаний и помощи только свыше. <…>.
Что бы ни происходило в душе Государя, он никогда не менялся в своих отношениях к окружающим его лицам. Мне пришлось видеть его близко в минуту страшной тревоги за жизнь единственного сына, в котором сосредоточивалась вся его нежность, и кроме некоторой молчаливости и еще большей сдержанности, в нем ничем не сказывались пережитые им страдания… (Спала, 1912 г.). <…>.
На третий день моего пребывания в Спале я узнал от пользовавших Наследника врачей, что на выздоровление больного было мало надежды. Мне надо было возвращаться в Петроград. Откланиваясь Государю перед отъездом, я спросил его о состоянии Цесаревича. Он ответил мне тихим, но спокойным голосом: „Надеемся на Бога“. В этих словах не было ни тени условности или фальши. Они звучали просто и правдиво» [559] .
559
Сазонов С.Д. Предисловие к: Жильяр Пьер. Император Николай II и его семья (Петергоф, сент. 1905 — Екатеринбург, май 1918 г.): по личным воспоминаниям П. Жильяра, бывшего наставника Наследника Цесаревича Алексея Николаевича. Вена: Русь, 1921.
А вот небольшой, но сколь характерный штрих, наблюденный Сазоновым в отношениях Государя к людям, ему явно неприятным! Зашла раз речь об одном бывшем министре, которого Сазонов не называет, но в котором легко угадать — Витте. Между ним и Государем лежала не только пропасть непонимания, но и нечто большее. Государь не уважал Витте, а тот платил ему озлобленной антипатией, которой нередко давал волю в своих высказываниях, прикрываемых иногда нарочитым подчеркиванием «пиетета» к памяти Александра III. Государь, конечно, знал об этих чувствах к нему Витте. Велико было удивление Сазонова, когда он в высказываниях Царя о Витте не уловил ни малейшего оттенка раздражения. Сазонов не скрыл своего удивления от Царя. «На это, — рассказывает Сазонов, — Государь ответил мне следующими словами, живо сохранившимися в моей памяти: „Эту струну личного раздражения мне удалось уже давно заставить в себе совершенно замолкнуть. Раздражительностью ничему не поможешь, да к тому же от меня резкое слово звучало бы обиднее, чем от кого-нибудь другого“» [560] .
560
Сазонов С.Д. Предисловие к: Жильяр Пьер. Император Николай II и его семья (Петергоф, сент. 1905 — Екатеринбург, май 1918 г.): по личным воспоминаниям П. Жильяра, бывшего наставника Наследника Цесаревича Алексея Николаевича. Вена: Русь, 1921.
Ограничимся еще одним отзывом, исходящим от человека, хотя и далекого от России и от ее Царя, но способного, по своему положению, многое увидеть в характере Царя. Это — президент Французской Республики Лубэ. Он давал такой отзыв о главе союзного Франции государства: «Обычно видят в Императоре Николае II человека доброго, великодушного, но немного слабого,
беззащитного против влияния и давлений. Это — глубокая ошибка. Он предан своим идеям, он защищает их с терпением и упорством; он имеет задолго продуманные планы, осуществления которых медленно достигает… Под видимостью робости, немного женственной, Царь имеет сильную душу и мужественное сердце, непоколебимо верное. Он знает, куда идет и чего он хочет» [561] .561
Новогодний номер венской газеты «Neue Freie Pressa» за 1910 г.
Не будем продолжать нанизывать оценки и свидетельские показания, удостоверяющие исключительные моральные свойства Царя и крепость его воли. Не будем приводить и тех отзывов, которые отмечают столь же исключительную умственную силу Царя. Отсылаем читателя к известной книге С.С. Ольденбурга. Ознакомившись с ней, читатель на самом материале, сгруппированном автором книги, убедится в выдающихся качествах Государя как человека и правителя.
Тем большей загадкой остается стойкость легенды, которая совершенно иначе изображала Царя, а также глубина той пропасти непонимания, которая разделяла общество от Царя и которая создавала почву, благоприятную для происхождения и укрепления этой легенды. Едва ли при объяснении этого явления допустимо ограничиваться указанием на злостность клеветы, направленной против Царя, и на намеренную деятельность темных сил. Недостаточно и общего указания на то разномыслие и разночувствие между Царем и обществом, на которое мы выше обращали внимание.
Важно здесь уловить два обстоятельства, которые бросают свет на природу этого разномыслия и разночувствия, корни свои имеющего не только в настроениях общества, но и в некоторых свойствах или, вернее сказать, в некоторой установке сознания самого Царя, которая делала нахождение общего языка между ним и его современниками самого разного направления психологически невозможным.
Одно обстоятельство мы уже отмечали, и теперь остается только несколько ближе к нему подойти. Это — разность понимания Царем и русским обществом института Царской власти.
Государь, как человек церковно-верующий, сознавал себя помазанником и Царем в том высоком и ответственном понимании этих обозначений, которые присущи учению Церкви. Проблема «абсолютизма», а тем самым и проблема «конституционных» ограничений этого абсолютизма, уяснением каковых проблем в глазах русского образованного общества, даже иногда и правого, исчерпывалось уразумение отношения подданных к Царю, — этих «проблем» в глазах Императора Николая II вообще не существовало. Не существовало их и в глазах любого подлинно-церковного русского человека или даже такого человека, который, будучи по своим убеждениям далек от точного учения Церкви, оставался бы способным точно уяснить себе русское понимание вопроса, исторически и юридико-догматически данное. Русский Царь не был и не мог стать «абсолютным» монархом в понимании Запада. Он был Царем самодержавным — по самой природе своей власти не поддающимся никаким формальным ограничениям ни с чьей стороны. Однако это никак не означало, что он был Государем, которому не противостояли бы никакие сдержки и который в одной лишь собственной воле должен был искать границ допустимого. Приведем страничку из очерка графа Ю. Граббе «Святая Русь в истории России» [562] , где почтенный автор останавливается и на религиозной природе Царской власти в России.
562
Григорий (Граббе), епископ. Святая Русь в истории России // Церковь и ее учение в жизни. T. 1. Монреаль, 1964.
«Особенно ярко обрисовывается религиозная сущность русской Царской власти в чине Коронования и Миропомазания. В самом начале этого чина, едва Государь входит в собор и становится на свое место, он, „по обычаю древних христианских монархов“, вслух своих подданных отвечает на вопрос первенствующего архиерея: „Како веруеши?“ и читает святой Символ Православной веры. И лишь после этого начинается самая служба. Все регалии принимаются Царем „во имя Отца и Сына и Святаго Духа“; читаются глубокие по содержанию молитвы с исповеданием, что земное царство вверено Государю от Господа, с прошением о том, чтобы Господь всеял в сердце его страх Божий, соблюл его в непорочной вере как хранителя Святой Церкви, „да судит он людей Божиих в правде и нищих Его в суде, спасет сыны убогих и наследник будет Небесного Царствия…“ Но особенно торжественный и трогательный момент — это чтение Царем коленопреклоненной молитвы, полной смирения, покорности и благодарности Богу: „Ты же, Владыко и Господи мой, — молится Царь, — настави мя в деле, на неже послал мя еси, вразуми и управи мя в великом служении сем… Буди сердце мое в руку Твоею еже вся устроити к пользе врученных мне людей и к славе Твоей, яко да и в день Суда, Твоего непостыдно воздам Тебе слово…“
Катков говорил, что в присяге — наша конституция, по которой мы имеем больше чем политические права — мы имеем политические обязанности. Это отчасти верно, но в сущности, подлинная конституция была в священном Короновании. Там исповедовалась неразрывность нашей Царской власти с Православной Церковью, там самодержец торжественно заявляет, что он ограничен Законом Божиим, что он — Божий слуга. В молитвах этого замечательного чина, развившегося уже в Императорский период, а до того весьма краткого, — самое глубокое изложение сущности русской Верховной власти и ее главной задачи. Тут государственные принципы Святой Руси получают свое самое яркое и глубокое выражение».