Царь и Россия(Размышления о Государе Императоре Николае II)
Шрифт:
Светлой памяти «наиболее оклеветанного Монарха».
Воздадите убо кесарева кесареви.
Существуют две философские школы, из которых одна умаляет, а другая возвышает значение личности в исторических событиях, но нет ни одной, которая бы его отрицала.
Исходя из этого положения, весьма интересно было бы теперь же выяснить значение личности последнего Российского венценосца, Императора Николая II в истории последних лет Императорской России.
В предшествующее революции и непосредственно последовавшее за нею время широкие круги общества склонны были возлагать на него всю за нее ответственность: ныне это настроение как будто бы начинает рассеиваться и все больше и больше раздается голосов в пользу почившего мученическою смертью Монарха, не
И хотелось бы закрепить на бумаге это еще витающее в подсознании русских людей и не принявшее еще конкретной формы настроение.
Обращение к данным русской исторической литературы или к живым еще деятелям, как бюрократическим, так и общественным, близко знавшим Государя, едва ли было бы целесообразно. Вряд ли со стороны названных лиц можно ожидать вполне объективного отношения к личности Государя. Иные из первых были чрезмерно им обласканы, другие теряли его расположение; общественные же деятели, правые, левые ли — безразлично, оценивали и оценивают его лишь под утлом своего политического «credo». Поэтому более осторожно — искать справедливой оценки Императора Николая II в других источниках. Таковыми, по-видимому, представляются мемуары иностранцев и в особенности воспоминания иностранных дипломатов, аккредитованных при Российском Дворе, имевших возможность входить в оценку и уяснение этого доныне неразгаданного сфинкса, скромного до простоты, а вместе с тем проникнутого мистическим сознанием Божественного происхождения своей власти; как говорили, упрямого, но слабохарактерного, легко будто бы жертвовавшего своими ближайшими сотрудниками, но, как оказалось, и самим собою, когда того потребовали интересы Родины, умного, по мнению одних, и ограниченного, по замечанию других, незначительного в полубожественном одеянии Монарха, в порфире и короне, но преисполненного царственности под надзором звероподобных красноармейцев, смягчающихся перед величием его смирения, как дикие звери перед сияющим нимбом христианских мучеников на арене Колизея.
Иностранные дипломаты могли ошибаться, да и ошибались в его оценке, но она является результатом напряжения всей их наблюдательности и разумения, так как разгадка характера Царя представлялась фактором, способствовавшим успеху их миссии. Они могли ошибаться, но всякая предвзятость должна была быть исключена из их мышления.
К сожалению, интересующий нас материал пока весьма незначителен и сводится к следующим сочинениям:
1. La Russie des Tzars pendant la guerre, par Maurice Pal'eologue, ambassadeur de France [273] .
273
Царская Россия во время войны. Автор — Морис Палеолог, посол Франции (фр.).
2. My Mission to Russia and other diplomatic memories [274] сэра Джорджа Бьюкенена, английского посла при Российском Дворе, в переводе П.Я. Блоха.
3. The Emperor Nicolas II. As I knew Him, by Major-General sir John Hanbury-Williams, K.C.B., K.C.V.O., C.M.G., Chief of the British Military Mission in Russia [275] . 1914–1917. London, Arthur Z. Humphreys, 1922.
4. M'emoires de Russie, Jules Legras [276] .
274
Моя миссия в России и другие мемуары дипломата (англ.).
275
Император Николай II, каким я его знал. Автор — генерал-майор сэр Джон Хэнбери-Уильямс, шеф английской военной миссии в России (англ.).
276
Жюль Легра. Мемуары о России (фр.).
5. Le tragique destin de Nicolas II et de sa famille, Pierre Gilliard [277] .
6. Mes Cahiers Russes, Maurice Verstraete [278] .
7. Leurs Majest'es, Xavier Paoli [279] .
8. Le dernier Romanoff, Charles Riv'e [280] .1918.
Наиболее обширным из вышеупомянутых трудов являются записки французского посла М. Палеолога, которые каждому русскому, интересующемуся историей, рекомендуется прочесть в подлиннике.
277
Пьер Жильяр. Трагическая судьба Николая II и его семьи (фр.).
278
Морис Верстрат. Мои русские тетради (фр.).
279
Ксавьер Паоли. Их Величества (фр.).
280
Шарль Ривэ. Последний Романов (фр.).
Если, к сожалению, мемуары Палеолога являются, можно сказать, единственным трудом, всецело посвященным интересующему нас вопросу, то зато нельзя не признать всю его значительность.
Конечно, Палеолог иногда и ошибается как в фактической стороне им сообщаемого, так и, несколько более, в его оценке. Однако приходится удивляться не тому, что он ошибается, а тому, как мало он ошибается. Прибыв в Россию лишь за полгода до начала войны, он сразу был ввергнут в сложную интригу международных отношений и борьбы. Разобраться в этой обстановке, в особенности иностранцу, действительно было мудрено. Ведь и русские люди, по своему положению ответственные перед Россиею, жестоко в то время ошибались.
Вторым по значительности трудом, давшим материал для настоящего этюда, являются записки английского посла сэра Джорджа Бьюкенена. К изучению их невольно приступаешь с большим предубеждением. Во-первых, вся вековая политика Англии всегда вообще была направлена против России, во-вторых, многие убеждены, что Англия вовлекла нас и в мировую войну, и, в-третьих, на Бьюкенене тяготеет обвинение в том, что он способствовал нашей революции, а следовательно, и гибели России.
Второго и третьего пункта мы коснемся на своем месте, здесь же следует отметить, что самый тон записок Бьюкенена производит, в противность ожиданию, благоприятное впечатление. О России он говорит в духе сердечной и подкупающей благожелательности. Насколько это искренно, насколько демонстрируемые сэром Джорджем чувства были в соответствии с его действиями — вопрос, подверженный сомнению и, быть может, самый этот тон благожелательности явится для исследователя наибольшей помехой к выяснению истины: он побеждает и… затемняет. Сопоставляя труды этих двух дипломатов, аккредитованных при Российском Дворе от стран, имевших для нее в то время наибольшее значение, нельзя не заметить значительной между ними разницы. Мемуары Палеолога представляют литературную работу, нередко весьма изящную и красочную. У Бьюкенена сухое изложение воспринятых им событий. У Палеолога неустанно работает мысль, ищущая объяснения всего окружающего, он думает перед читателем, делает выводы. Для того чтобы прийти к какому-нибудь заключению, Палеологу, по-видимому, нужна большая работа, для Бьюкенена этого не требуется: для него все ясно и просто, часто даже слишком просто… Однако достижения первого гораздо интереснее и блещут деталями привходящих обстоятельств. Возможно, что это последствия разницы между латинским и англосаксонским способом мышления, а, может быть, объясняется и проще: Бьюкенен пробыл в России перед войною более трех лет, а Палеолог прибыл лишь за полгода. Велика разница и в объеме этих работ: у Палеолога 1060 страниц, тогда как у Бьюкенена за тот же период их всего около 260.
Следующим по значению трудом являются воспоминания английского военного представителя при Ставке Верховного Главнокомандующего, генерала Вильямса. Записки эти производят безусловно отрадное впечатление своею непосредственностью: это не записки дипломата с оговорками и отступлениями, а прямого солдата. Нижеследующие выписки характеризуют труд Вильямса:
«Я, вероятно, видел Государя чаще и знаю его ближе, чем большинство других, за исключением его непосредственных приближенных, в течение периода его Верховного главнокомандования, когда его длительные отлучки из столицы вынуждали меня быть посредником и в делах, прямо до войны не касавшихся» (С. 1).
«Я ожидал встретиться вообще с затруднениями и таинственностью на каждом шагу и увидеть Императорскую семью подавленной гнетом забот, страхов и опасений анархистских бомб или кинжала убийц.
Мое общение с Императором, Императрицей и детьми явило мне совсем другое. Это была, по наружному виду, счастливая и несомненно благочестивая семья. — Слово „революция“ стало таким ходячим в этой стране и ее пророки были так многочисленны, что это обстоятельство никого более не пугало» (С. 2).
«Первое впечатление (16 октября 1914 года), произведенное на меня Государем, было абсолютно отлично от того, которое я ожидал. Я всегда рисовал его себе как несколько грустного и озабоченного Монарха, подавленного и государственными, и другими заботами, тяжко его удручающими. Вместо этого я увидел оживленное, открытое, счастливое выражение лица и исполненного юмора здорового человека» (С. 15).
Не лишено интереса, как сам Вильямс характеризует свои записки:
«Последующее изложение не представляет из себя попытки апологии или спора с другими, писавшими о покойном Государе и его критиковавшими. — Но многое было сказано о нем лицами, не соприкасавшимися с ним так близко, как я, и много было сказано враждебного. Один из критиков, проведя в России 24 часа, дал мне о нем такой отзыв, что я подумал, что он эти часы провел в помойных ямах Петербурга, ибо иначе он нигде не мог собрать сведения более лживые, несправедливые и столь же ошибочные, как и злобные. И это было еще до революции. Какие бы ни были ошибки Государя, они не происходили от недостатка его преданности Родине и делу союзников (С. 8). Многие из моих заметок, конечно, по множеству причин еще не могут быть напечатаны, но те, что предлагаются читателю, не сфабрикованы с целью дать одностороннее освещение наиболее оклеветанному Монарху [281] , а лишь являются штрихами его характера, думается, небезынтересными, которые мне удалось подметить» (С. 9).
281
Выделено нами. — Авт.