Царь Иоанн Грозный

Прибыв в Москву, Антоний Поссевин стал просить позволения говорить с государем наедине о вере, но, потерпев неудачу в главном своём намерении, Поссевин настаивал по крайней мере на том, чтобы католикам позволено было иметь в Москве свою церковь и чтобы царь отпустил несколько молодых русских людей в Рим для изучения латинского языка. Царь отвечал: «Теперь в скорости таких людей собрать нельзя, которые бы к этому делу были годны; а как, даст Бог, наши приказные люди таких людей наберут, то мы их к папе пришлём. А что ты говорил о венецианах, то им вольно приезжать в наше государство и попам их с ними, только бы они учения своего между русскими людьми не плодили и костёлов не ставили: пусть каждый остаётся в своей вере. В нашем государстве много разных вер; мы ни у кого воли не отымаем, живут все по своей воле, как кто хочет, а церквей иноверных до сих пор ещё в нашем государстве не ставили».

Поссевин выехал из Москвы вместе с царским гонцом. В грамоте, отправленной к папе, Иоанн писал: «Мы грамоту твою радостно приняли и любительно выслушали; посла твоего Антония с великою любовию приняли. Мы хотим быть в братстве с тобою, цесарем и с другими христианскими государями, чтоб христианство было освобождено из рук мусульманских и пребывало в покое... А что ты писал к нам и посол твой устно говорил нам о вере, то мы об этом с Антонием говорили».

XXI

По окончании ливонской войны Иоанн завёл переговоры с английскою королевою Елизаветою: он всё ещё не оставлял мысли о возвращении прибалтийских берегов, но был убеждён, что достигнуть этого можно было только в союзе с каким-нибудь европейским государством. Ещё в 1569 году Иоанн тайным образом сделал Елизавете следующие предложения: он желает, чтоб королева была другом его друзей и врагом его врагов и наоборот, а он обязывается этим же самым относительно королевы. Англия и Россия должны быть во всех делах заодно. Затем он просил, чтобы королева позволила приезжать к нему мастеровым, умеющим строить корабли и управлять ими, позволила вывозить из Англии в Россию всякого рода артиллерию и вещи, необходимые для войны. Наконец, он просил убедительно, чтобы между ним и королевою учинено было клятвенное обещание такого рода: если кто-нибудь из них по несчастию принуждён будет оставить свою землю, то имеет право приехать в землю другого для спасения своей жизни. Это обязательство следует хранить в величайшей тайне.

Иоанн готов был уступить англичанам право исключительной торговли в московском государстве, — что, по его собственным словам, было тяжелее дани, — лишь бы только приобрести деятельный союз европейского государства против главных своих недругов, отнявших у него Ливонию. Королеве же Елисавете не было никакой выгоды втягиваться в войны Иоанна с соседями. Поэтому на его предложение она отвечала уклончиво и неопределённо, что не будет дозволять, чтобы какое-нибудь лицо или государь вредил Иоанну или его владениям, не будет позволять этого в той мере, как по возможности или справедливости ей можно будет благоразумно этому воспрепятствовать; но против общих врагов обязывается действовать оборонительно и наступательно. Присылала также Елисавета и людей, нужных царю. Наконец было обещано принятие царя и семейства его в Англии и содержание с почётом. В грамоте, посланной царю с Фёдором Писемским, Елисавета писала: «Наша воля и хотение, чтоб все наши царства и области всегда были для тебя отворены; ты приедешь к своему истинному приятелю и любимой сестре».

XXII

В 1579 году Казань пострадала от пожара, который, начавшись близ церкви св. Николая Тульского, истребил часть города, прилегавшую к Кремлю, и окрестные посады, затем перешёл в самый Кремль и половину его обратил в пепел. Православные, благодушно перенёсшие это несчастие, стали снова устроять свои дома и созидать храмы Божии. Но в руках неверных это несчастие, постигшее город, сделалось оружием против православных. Они видели в пожаре гнев Божий на христианство и выводили отсюда превосходство ислама над верою Христовою. «И вера Христова, — говорит летописец, — сделалась притчею и поруганием». Но Господь не оставил верных рабов Своих и показал человеколюбие Своё — по выражению летописца — оттуда же, откуда испустил праведный гнев Свой на них за грехи их. На вержение камня [66] от того места, где начался пожар, стоял дом одного стрельца, сгоревший вместе с другими во время общего пожара. Когда стрелец намеревался начать постройку нового дома на своём пепелище, девятилетней дочери его Матроне стала являться во сне Божия Матерь. В первое своё явление Богоматерь сказала отроковице, что в земле находится сокрытою Её икона — на том месте, где был дом их, и повелевала ей сказать об этом архиепископу и воеводам. Но отроковица не посмела открыть тотчас же своего видения: спустя уже несколько времени она сказала о нём матери. Однако мать, женщина простая и занятая житейскими хлопотами, или не поняла рассказа дочери, или не обратила на него внимания, считая бывшее её дочери видение грёзами. Божия Матерь явилась отроковице во второй раз, повелевая рассказать о бывших ей явлениях без всякого сомнения и боязни. Матрона снова открыла матери свой чудесный сон и с того времени не переставала повторять о видении, занимавшем всю её душу. Но мать по-прежнему оставила без внимания слова отроковицы. Наконец, Богоматерь явилась ей своею иконою в третий раз. Это было так. Однажды отроковица во время сна у себя дома была перенесена сверхъестественною силою на средину двора и увидела здесь икону Пресвятой Богородицы, от лика которой исходили огненные лучи столь сильные, что Матрона боялась быть сожжённою ими. Вместе с этим от иконы послышался страшный голос, говоривший: «Если ты не поведаешь глаголов моих, Я явлюсь в другом месте, но ты погибнешь». От этого страшного видения Матрона пала на землю и долго лежала как мёртвая. Очнувшись, она стала громко звать мать свою, рассказала ей слышанное от иконы Богоматери и просила немедленно идти к воеводам и архиепископу. Мать вняла на этот раз неотступной просьбе дочери и отправилась вместе с нею к градоначальникам: боярину-воеводе князю Андрею Ивановичу Ногтеву и дьякам Михаилу Битяговскому и Василию Шулепину. Мать заставила саму, имевшую видение, рассказать им своё видение. Отроковица рассказала подробно о троекратном явлении ей иконы Богоматери, пересказала всё, что говорила ей Владычица во время своих явлений, и указала место, где сокрыта икона. Но воевода и дьяки не только не поверили сказанному, а, кажется, ещё посмеялись над простотою рассказчиц, которые вышли от них со слезами и отправились к архиепископу Иеремии. Отроковица Матрона повторила и ему то же самое, что говорила мирским властям. Но и здесь мать с дочерью не имели никакого успеха: архиепископ также не поверил рассказу. Возвратившись домой в 12-м часу дня (это было 8 июля), мать сама взяла заступ и начала копать землю в указанном Матроною месте. Она копала долго, но ничего не находила. Вскоре к ней присоединились и другие, взрыли всё место, но так же безуспешно. Тогда отроковица сама взяла заступ и начала вместе с другими разрывать то место, где была в их доме печь. Вырыв более двух локтей в глубину, труждающиеся нашли наконец искомое сокровище: показалась икона Пресвятой Богородицы с Предвечным Младенцем, завёрнутая в рукав ветхой одежды из сукна вишнёвого цвета, но светлая, без малейшей порчи дерева и красок, как будто она только недавно была написана. Нельзя думать, чтобы икона эта была сокрыта в землю после взятия Казани, так как при владычестве, русских в этом не могло представляться уже никакой надобности. Скорее можно полагать, что ещё во время господства татар над Казанью какой-нибудь русский пленник, томившийся здесь в неволе, а может быть, и мусульманин, обратившийся в христианство, находясь среди неверных, пред смертию или боясь преследований от неверных, скрыл в землю своё сокровище. Обретённая икона была списком с чудотворной иконы Богоматери, известной под именем Одигитрии [67] .

66

То есть на такое расстояние, на какое пролетел бы брошенный камень.

67

Чудотворный образ Одигитрии — Путеводительницы, по преданию, написан св. евангелистом Лукою и переслан царицею Евдокиею из Иерусалима в Константинополь Пульхерии, которая и поставила его во Влахернском Константинопольском храме.

Весть о чудесном обретении иконы немедленно разнеслась по всему городу — все жители Казани стекались на пепелище воина, отца отроковицы Матроны. Послано было известие воеводам и архиепископу, которые прибыли на место обретения и со слезами просили пред иконою Богоматери прощения в своём неверии. По распоряжению архиепископа обретённая икона отнесена была в ближайшую к месту обретения церковь св. Николая Тульского. По совершении молебствия в этом храме св. икона с торжеством была препровождена в Благовещенский собор и здесь на пути явила первое чудо, исцелив слепца Иосифа, который уже три года ничего не видел. Другой слепец, Никита, получил также исцеление от Пресвятой Богородицы по принесении чудотворного Её образа в собор. Так начались чудотворения от иконы Казанской Божией Матери; точно так же начались они и от Пресвятой Богородицы Одигитрии, которая и названа так потому, что Богоматерь, явившись во сне двум слепцам, указала им путь во Влахернскую церковь, где они получили прозрение пред св. Её иконою.

На другой день в соборном храме совершена была литургия. Архиепископ и градоначальники, сняв список с новоявленного образа и описав обретение его и чудеса, от него бывшие, отправили всё это в Москву к царю. Царь повелел на месте обретения в честь новоявленного образа устроить женский монастырь для 40 инокинь и поставить в нём этот образ. Матрона, обретшая святыню, постригшись под именем Мавры, была первою инокинею, а потом и настоятельницею этого монастыря. В 1594 году по повелению царя Феодора Иоанновича заложен был большой каменный храм во имя Успения Богоматери и освящён митрополитом Гермогеном. Тогда же увеличен был штат инокинь до 64, а монастырь украшен богатыми иконами, ризами и прочею утварью. Чудотворный образ Богоматери обложен золотом, драгоценными каменьями и жемчугом от царских щедрот. Императрица Екатерина II украсила венец этой иконы бриллиантовою короною.

До 1612 года чудотворная Казанская икона Божией Матери была чтима только местно — в Казани, и празднование ей совершалось 8-го июля, в день её обретения. В 1612 году, 22-го октября, при сражении русских с поляками в Москве, список этой иконы находился у князя Димитрия Михайловича Пожарского. Так как молитвами и заступлением Пресвятой Владычицы Богородицы, по вере главного вождя русского воинства к чудотворной иконе Её Казанской, Московское государство было очищено от поляков, то царь Михаил Феодорович, в память этого события, установил праздновать в Москве Казанской иконе Богоматери два раза в год: в день обретения св. иконы Её — 8 июля и в день очищения Москвы от поляков — 22 октября, с учреждением двух крестных ходов из Успенского собора во Введенскую на Лубянке церковь, где князем Пожарским поставлен был список с чудотворной иконы Казанской. В 1636 году 15 октября была освящена новопостроенная церковь во имя Казанской иконы Богоматери на Красной площади (ныне Казанский собор). С этого времени оба крестные хода стали совершать в этот собор, куда была перенесена и икона князя Пожарского.

Но до 1649 года праздник в честь чудотворной Казанской иконы Божией Матери, кроме Казани, совершаем был только в Москве. В этом же году царь Алексей Михайлович, обрадованный рождением сына Димитрия, дарованного ему 1648 года 21 октября, во время всенощной на праздник Казанской иконы Богоматери, в благодарение Богу и Пресвятой Богородице, установил день 22-го октября праздновать по всей России.

XXIII

Мрачный горизонт последних печальных лет царствования Иоанна Грозного неожиданно озарился одним светлым событием — завоеванием Сибири, третьего татарского царства, украсившего новым венцом главу московского царя: к прежним титулам царя казанского и астраханского он присовокупил ещё титул царя сибирского.

Между тем как на западе Польша и Швеция успели соединёнными силами отрезать московское государство от Балтийского моря, движение русских на северо-восток всё более усиливалось.

После завоевания Казани многие ногайские князья и мелкие владельцы прикавказские, как мы видели, стали обращаться в Москву с просьбой о помощи друг против друга и с предложением подданства, чтобы иметь в царе московском на всякий случай сильного покровителя и надёжную помощь. Точно так же поступил, под влиянием слухов о славных победах царя московского, и владелец Сибири — татарского юрта (царства). Незначительное само по себе, это царство было, однако, не незначительно в той пустынной стране, где на громадных пространствах были редко разбросаны малочисленные роды разноплеменных и разноязычных обитателей. В январе 1555 года пришли, говорит летопись, послы к царю от сибирского князя Едигера и от всей земли сибирской, поздравили государя с царством казанским и били челом, чтоб государь взял в своё имя князя их и всю землю сибирскую и заступил от всех неприятелей, положил на них дань свою и прислал своего человека для сбора её. Иоанн исполнил их челобитье. Послы обязались за своего князя и за всю землю, что будут давать с каждого чёрного человека по соболю и по белке сибирской; чёрных же людей (плательщиков дани) они сказали у себя 30 700 человек. Отправлены были в Сибирь посол и сборщик дани Дмитрий Куров. Последний возвратился в Москву в конце 1556 года вместе с сибирским послом Бояндою. Едигер прислал дани только 700 соболей, объявив через посла, что воевал их Шибанский царевич и взял в плен много людей, вследствие чего и мехов собрать не с кого. Однако, по свидетельству Курова, сибиряки обманули царя: дань можно было собрать сполна, да не захотели. Царь положил опалу на Едигерова посла Боянду, велел взять у него всё имение, самого посадить под стражу, а в Сибирь отправил служилых татар с грамотою о высылке полной дани. В сентябре 1557 года посланные татары возвратились с новыми послами сибирскими, которые привезли 1000 соболей, привезли и грамоту с княжою печатью: Едигер обязывался быть у царя в холопстве и платить каждый год всю дань сполна.

Но нетрудно понять, что такая зависимость сибирского царства от московского царя не могла быть прочною. Едигер поддался русскому царю для того, чтобы иметь от него помощь против своих недругов; а между тем ему трудно было рассчитывать на действительную помощь по отдалённости его владений от московского царя, его защитника. С другой стороны, эта же отдалённость умаляла страх во врагах его, которые надеялись безнаказанно овладеть сибирским царством. При том же, в случае нужды, они могли умилостивить московского царя обязательством платить ему такую же дань, какую платил прежний князь, подчинившийся ему. Так смотрел на дело и сам Едигер, говоривший одному из русских людей: «Теперь собираю дань, к государю вашему послов отправлял. Теперь у меня война с казацким царём (Киргиз-Кайсацким). Одолеет меня царь казацкий, сядет на Сибири, но он государю дань не станет давать». Как говорил Едигер, так действительно и случилось. Князёк Кучум, явившийся из киргиз-кайсацких степей, разбил Едигерово войско, самого Едигера и брата его Бекбулата убил и завладел сибирским царством. Царь Иоанн Васильевич стал требовать дани с нового царя сибирского. Кучум обязался было платить дань, но потом, когда приехал к нему царский посол, Кучум убил его.