Царь Иоанн Грозный
Шрифт:
Иван Кольцо возвратился с царскими воеводами и ратными людьми в город Сибирь 1 марта 1583 г. Воеводы объявили Ермаку и казакам государеву милость и отдали им государево жалованье. Атаман и казаки много радовались и веселились, что государь не только простил им прежние вины, но и за новую службу не оставил своею царскою милостью.
Стали они дарить царских воевод, чем кто мог — соболями, лисицами и другим дорогим мехом; а Ермак, на радости, задал большой пир всем ратным людям.
Пленный царевич Маметкул был отправлен в Москву: царь принял его ласково, взял его в свою службу и дал ему вотчины. Служа впоследствии в наших ополчениях, этот царевич писался в разрядах обыкновенно Алтауловичем (разрядные книги 1590 и 1598 гг.); следовательно, отцом его был Алтаул, а не Кучум и не Муртаза.
Князь Семён Волховской привёз с собою в Сибирь мало запасов, полагая, что у казаков заготовлено их вдоволь; а казаки между тем вовсе не ждали, что царские войска придут зимою, и запаслись на зиму только для себя. Поэтому заготовленные запасы скоро вышли. Страшные морозы, вьюги, метели, препятствуя казакам выходить на охоту и рыбную ловлю, мешали в то же время доставке хлеба из соседних юртов, где некоторые жители занимались хлебопашеством. От недостатка свежей пищи открылась болезнь (цинга), обыкновенная для новых пришельцев в холодном, сыром климате. Болезнь и голод произвели большую смертность: стали умирать ежедневно и казаки, и московские ратники; в
74
В синодике тобольской соборной церкви убиение Ивана Кольца с дружиною означено 17-го апреля.
Обрадовавшись этой неудаче Ермака, окрестные народцы, бывшие данниками московского государя, возмутились против русских, убили в разъезде атамана Якова Михайлова и соединились с карачей, собравшим большую силу. Татары подступили к городу Сибири и обложили его со всех сторон: карача намеревался уморить казаков голодом. Казаков и стрельцов было мало, но они отсиживались долго и крепко. Наступил июнь; у осаждённых стали выходить запасы, и Ермак решился в крайности на отчаянное дело. Жалея людей, он до сих пор не делал вылазок; стрелять же из лёгких пушек не было цели, потому что неприятель стоял не под самым городом и не подходил близко к городскому валу. Наконец Ермак решил сделать вылазку и выбрал для этого тёмную ночь. Казаки вышли тайком из города и прокрались сквозь неприятельские обозы к становищу Карачи, на урочище, называемом Саусканом. Татары спали мирно, не подозревая опасности. Казаки кинулись на них и начали их резать. Заметались татары спросонок: слышат стоны и крики, а ничего впотьмах не видят и не понимают. Много было побито татар, и в числе их были убиты два сына Карачи. Когда занялась заря, татары несколько ободрились и кинулись на казаков, однако и казаки не сробели: забравшись в обоз Карачи, они стали оттуда отстреливаться. Бой продолжался до полудня. Наконец татары не выстояли и ударились в бегство. Сам карача бежал за Ишим. Ермак, хотя уже и слабый числом людей, пошёл вдогонку за ним вверх по Иртышу. Он покорил тут много городков. Один князь, по имени Еличай, привёл к Ермаку свою красавицу дочь, невесту сына Кучумова, предлагая ему взять её себе в жёны. Но целомудренный атаман отказался от этого предложения. Близ устья Ишима в кровопролитной схватке с жителями Ермак лишился пяти мужественных казаков, доныне воспеваемых в сибирских песнях, взял ещё городок Ташаткань и, достигнув реки Шиша, где начинаются голые степи, возвратился домой.
Немного уже осталось у Ермака людей из числа тех, которые пришли вместе с ним в Сибирь три года тому назад: все главные сподвижники его погибли в боях. Наконец и для него самого пробил последний, роковой час.
Утвердившись в Сибири, казаки завязали торговые сношения с бухарцами, и бухарские караваны уже два года к урочному времени являлись в город Сибирь на ярмарку, но теперь что-то запоздали. В начале августа Ермак получил известие, что Кучум собирается перехватить на дороге бухарский караван, шедший в Сибирь [75] . Отобрав сейчас же 50 человек самых отважных и надёжных казаков, Ермак пустился с ними на поиски вверх по Иртышу. Плыли целый день, выходили во многих местах и на берег, но нигде не встретили ни купцов, ни кучумовых людей. Наступала уже ночь, приходилось возвращаться домой. Но за целый день казаки до того истомились, что необходимо было дать им отдых. И вот на возвратном пути казаки причалили к острову при впадении реки Вагая в Иртыш. Привязав лодки, они вышли на остров, разбили шатры и от большой усталости заснули все до одного крепким сном, не поставив даже сторожей. Всегда очень осторожный и бдительный, Ермак на этот раз оплошал, точно злая судьба захотела посмеяться над ним...
75
Всего вероятнее, что сам Кучум послал с ложною вестью о бухарском караване своего татарина к Ермаку, чтобы заманить последнего в засаду.
Ночь была тёмная, ненастная; лил сильный дождь; крепкий ветер свистел и выл; по реке ходили волны, своим однообразным шумом и плеском ещё более усыпляя казаков. Как убитые спали казаки, забыв и про татар. А татары были близко, с другой стороны реки подстерегая казаков: Кучум целый день не терял следов своего злейшего врага. В самую глухую ночную пору он послал одного татарина искать брод к острову, потому что лодок у татар не было. Этот татарин был за что-то приговорён к смерти, но Кучум обещал помиловать его, если он доберётся до казаков, не переполошив их. Татарин поехал верхом на лошади, нащупал брод, высмотрел казаков и вернулся к Кучуму с вестью, что казаки все крепко спят и сторожей не выставили. Кучум не поверил такому невероятному известию и приказал татарину в другой раз пробраться к казакам и привезти ему какой-нибудь знак, вещественное доказательство справедливости своих слов. Татарин отправился снова, перебрёл реку и осторожно, как кошка, подполз к одному из шатров. Просунув под шатёр руку, он вытащил три пищали и три пороховницы, затем ползком добрался до берега и привёз их к Кучуму. Заиграло тогда сердце Кучумово, как сказано в летописи. Большой толпой, но тихо и осторожно стали татары переправляться к острову. Казаки продолжали крепко спать, ничего не слыша за воем ветра и шумом волн. И вот татары уже перебрались благополучно на остров, подкрались к беспечно спящим казакам, бросились на них разом. Так плачевно погибли казаки. Только два человека спаслись от татарского ножа: один из спасшихся в эту злополучную ночь добрался до города Сибири и принёс товарищам ужасную весть о гибели своих. Другой был сам Ермак. Услыхав стоны и суматоху, он вскочил на ноги, схватил саблю и бросился на татар, успев уложить нескольких из них. Но татары начали сильнее напирать на него. «Ко мне, братцы! Ко мне, товарищи!» — закричал громко атаман. Никто не откликался, никто не являлся на его зов. Увидел Ермак, что дело поправить
уже нельзя, кинулся к берегу, порубил на дороге ещё несколько татар и бросился к лодкам, но лодки отнесло бурей на средину реки. Тогда Ермак кинулся в воду и поплыл к лодкам, но тяжёлый доспех, царский подарок, не давал ему плыть, тянул его ко дну, а татары пускали в него стрелы. Ослабел Ермак и утонул. Это было 5-го августа 1584 года [76] .76
В синодике тобольской соборной церкви записано: «Атаману Ермаку с товарищи сороки человеком, вечная память... и которые побиени с ним казаки по Вагаю-реке на переколи; а имена их в синодике написаны».
13-го августа тело Ермака приплыло к селению Епанчинские юрты, в 12 вёрстах от Абалака. Татарин Яниш, внук князька Бегиша, ловя рыбу, увидел в реке человечьи ноги, петлёю вытащил утопленника, узнал его по железным латам с медною оправою, с золотым орлом на груди, и созвал всех жителей селения смотреть на тело человека, наводившего страх при жизни. Кучум и самые отдалённые князья Остяцкие, извещённые о драгоценной находке, съехались насладиться местью над ненавистным, хотя уже безвредным врагом: положив тело Ермака на возвышенную площадку, татары пускали в него стрелы; исстреляв же его совершенно, они зарыли его в землю, а доспехи Ермака взяли себе. Верхняя кольчуга Ермакова отдана была жрецам Белогорского идола, нижняя — мурзе Кандаулу, кафтан — князю Сейдяку, а сабля с поясом — мурзе Караче. Стрелецкий сотник, Ульян Моисеев Демезов, узнал в 1650 году все обстоятельства и подробности дела о смерти Ермака от Калмыцкого тайши (начальника племени) Аблая, сильно желавшего иметь броню Ермакову и наконец получившего её от потомков Кандауловых, согласно повелению царя Алексея Михайловича.
Горько заплакали казаки, узнав о смерти своего удалого атамана, и пришли в совершенное отчаяние. «Пропали мы теперь совсем», — говорили они и решились возвратиться в русскую землю. Их оставалось около 150 человек — казаков и московских ратников вместе с остатками иноземной Строгановской дружины под главным начальством атамана Матвея Мещеряка. Со смертью Ермака для них всё кончилось, и 15-го августа они вышли из города Сибири с тяжёлым сердцем, покидая гробы своих товарищей, теряя все плоды своих кровавых трудов. Они поплыли вверх по Тоболу, к великой радости Кучума. Город Искер опустел. В него вошёл сначала сын Кучумов, Алей, и вслед за ним и сам Кучум, чтобы снова царствовать и снова лишиться царства. Радовался старик, изведавший столько превратностей в жизни, что воротил своё царство, но скоро пришёл Сейдяк, отец которого был убит Кучумом, и выгнал его вон из Сибири [77] .
77
Впоследствии злосчастный Кучум был убит ногаями.
После смерти Грозного и гибели Ермака русские отряды один за другим шли по пути, указанному им, за Каменный Пояс; заводились в новом краю русские посёлки, строились города, и мало-помалу весь север Азии с его неисчерпаемыми богатствами достался России.
Не ошибся Ермак, когда говорил своим сподвижникам: «Не оскудеет память наша в этих странах». До сих пор поминают Ермака и его убиенных товарищей в Тобольских церквах. Вот что мы читаем в рукописной Истории о Сибирской земле и о царствии:
«В лето 7129 (1621) поставлен и посвящён бысть в Сибирь, в Тобольск в архиепископы Киприан, бывший Хутынского монастыря архимандрит, и во второе лето архипастырства своего воспомяну атамана Ермака Тимофеевича сына Повольского, и он, добрый пастырь, повёл спросити Ермаковых казаков, како они приидоша в сибирское царство, и где у них с погаными были бои, и кого из них погавии убили. Казаки не принесоша ему списки, како они приидоша в Сибирь, и о боях. Он-де Добрый пастырь повёл убитых имена написати в соборной церкви в синодик и в православную неделю кликати им вечную память. Синодик, казакам написан сице, глава 33: В лето 7089, при державе государя царя и великого князя Ивана Васильевича, избра Бог и посля не от славных муж, ни от царских воевод, очистити место святыни и победити бисирманского царя Кучума, но от простых людей вооружи Бог славою Своею и ратоборством и вольностию атамана Ермака с дружиною; забыша бо сии воини света сего честь и всю славу, и плотскую сладость, и смерть в живот преложиша, и восприяша щит истинной веры и показаны храбрость свою».
XXIV
В ноябре 1581 года в Александровской слободе случилось ужасное событие. Привычка не сдерживать своего гнева и давать волю рукам не осталась для Иоанна без страшного наказания: она довела его до сыноубийства. В порыве запальчивости он убил железным посохом старшего сына своего Иоанна, которого готовил в наследники себе. В наших летописях говорится, что царевич начал укорять отца за его трусость, за готовность заключить унизительный договор с Стефаном Баторием и требовал выручки Пскова. Царь, разгневавшись, ударил его так сильно, что тот чрез несколько дней умер. Согласно с этим, рассказывает историк ливонской войны Гейденштейн, который прибавляет, что в это время народ волновался и оказывал царевичу особое перед отцом расположение, вследствие чего отец раздражился на сына, которого заподозрил в намерении свергнуть его с престола. Но Антоний Поссевин, бывший в Москве чрез три месяца после убиения царевича, слышал об этом событии иначе. Приличие того времени требовало, чтобы знатные женщины надевали три одежды одна на другую. Царь застал свою невестку, жену царевича, лежащею на скамье в одной только исподней одежде, ударил её по щеке и начал колотить жезлом. Она была беременна и в следующую ночь выкинула. Царевич стал укорять за это отца: «Ты отнял уже (говорил он) у меня двух жён, постриг их в монастырь, — хочешь отнять и третью и уже умертвил в утробе её моего ребёнка». За эти слова Иоанн изо всех сил ударил сына жезлом в голову. Борис Годунов, хотевший защитить царевича, был сильно изранен. А царевич упал без чувств, обливаясь кровью. Царь опомнился, стал рвать на себе волосы, звал лекарей. Но всё было напрасно; царевич умер на пятый день. Из Александровской слободы тело его было торжественно перенесено в Москву и погребено в Архангельском соборе. На гробнице его следующая надпись:
«В лето 7090 (1581) ноября в 19 день преставился благоверный и христолюбивый царевич князь Иван Иванович всея России, на память св. пророка Авдея, в день недельный, в 14 час нощи, а погребён бысть того же месяца в 22 день, на память св. мученика Архипа, ученика Павла, апостола Филимона воина, Апфии».
Поражённый смертью сына, царь в унынии говорил, что не хочет более царствовать, а пойдёт в монастырь. Собрав бояр, он объявил им, что второй сын его Феодор неспособен к правлению, и предоставлял боярам выбрать царя из своей среды. Но бояре боялись, не испытывает ли их царь, чтобы потом обрушиться своим гневом и на избирателей, и на избранного. Поэтому они умоляли Иоанна не уходить в монастырь, по крайней мере до окончания войны. С тех пор царь ужасно мучился много дней, не спал ночей, метался как в горячке и в бреду звал убитого сына... Наконец он стал мало-помалу успокаиваться и начал посылать богатые милостыни на поминовение души царевича: кроме вкладов в русские монастыри, к четырём вселенским патриархам было послано до 20 000 червонцев.