Царь Успения

Жена Арефина от горя буквально состарилась лет на десять, она уткнулась головой в ноги мужа. Его сыновья, прибывшие сюда из разных городов на последнее прощание с телом отца тоже, среди немногих родственников, сидели в катафалке. Находился тут и объявивший себя троюродным дядей погибшего, некий Борис Кузьмич. Он тупо и пьяно смотрел на успокоившееся лицо Арефина, лежавшего в гробу, тихо разговаривал и даже спорил с ним. Ехали в катафалке ещё несколько родственников, молчаливых и угрюмых. Впрочем, другими и не могли быть их лица.

В возбуждённое состояние души и тела вошёл только Борис Кузьмич, неизвестно откуда появившийся в горестный для семьи час. Он неожиданно громко сказал, указывая рукой на покойника:

– А ему теперя всё едино!

Вдова Арефина, как бы, вспомнив, что стала вдовой, вскрикнула и закрыла лицо руками.

– Я думаю,– старший сын Константин,– я думаю, они… найдут преступника. Если нет, мама, то я дойду до правительства.

Арефина прильнула к груди Константина:

– Не надо ничего делать, сынок. Ничего. Правды не было и нет на этой земле.

– Не городи огород, брат! Действовать необходимо, но не с кондачка,– с заднего сидения наклонился к ним Михаил.– А шуметь будешь, вообще, без работы останешься. Кому сейчас инженеры нужны? Что ты – судостроитель, что я – по ливневым коллекторам… В грузчики не возьмут. Надо молчать и действовать. Может, и найдут… преступника.

– Вот говорила я вам и сейчас говорю,– Инна Парфёновна на мгновение отошла от слёз и села прямо,– надо вам вступать в их партию… власти. Не помню, как она там называется. Всегда кусок хлеба для вас найдётся. А сейчас что? А вступили бы в их… Единую… то, может быть, и в начальники выбились. Они, вон, все, как друг за дружку держатся, и ещё двести лет так будет.

– Брось ты, мама,– сказал Константин,– это ж великий грех… за хлебную карточку хвататься. Наш батя честным был человеком – ни под какими уговорами не вступил в коммунисты… в своё время. Позор!

– Понятно всякому,– пьяно вмешался в разговор Борис Кузьмич,– душу продавать за земные блага более чем паскудно. Ни одного мироеда Господь в рай не пустит, даже если он на свои… ворованные семь церквей построил. Лучше бы этот ирод голодных накормил…

– Голодному надо дать удочку,– подал голос кто-то из родственников,– тогда он…

– Какая удочка! – Возразил Михаил.– И удочки не дадут, и рыбу ловить запретят, потому что у реки и озера есть уж и хозяин. Кто-то кому-то умудрился продать то, что принадлежит не мафиозному клану, который действует от имени государства, а всему народу и Богу.

– Оно так.– Борис Кузьмич заплакал.– Дажеть верёвку и мыло для крайнего случая самому себе добывать придётся… За деньги.

Микроавтобус-катафалк, наконец-то, выбрался с основной городской магистрали на сельскую дорогу, поэтому его начало трясти так, что временами стало казаться, что покойник хочет сесть в гробу, ибо лежать неудобно. Краешек ужасного шрама на его шее стал заметен. Все почему-то вспомнили, как был убит Пётр Фомич Арефин, стали об этом говорить. Но его троюродный дядя (вряд ли он им был) находился почти в отрубе, в полуобморочном состоянии. Видать, с горя, неизвестный никому родственник, выпил изрядно. Дорвался до бесплатного.

– Знаешь, мама,– поделился своим открытием Михаил.– Я уже познакомился со следователем… Кажется, фамилия его Жуканов. Он, вроде, толковый, напористый. Правда на людей смотрит свысока, как на лягушек… Но это не главное. Мне кажется, что он найдёт убийцу.

– Ох, если бы это было так,– махнула рукой Инна Парфёновна.– Да и какая теперь разница… когда Пети в живых нет. А на счёт Жуканова. Он ведь к нам несколько раз приходил, о многом расспрашивал. Не знаю. Мне показалось, что глуп он и заносчив… и всех подозревает в убийстве Петра. Даже меня. Так мне показалось…

– Работа у них такая,– тяжело вздохнул Константин.– Будем надеяться на лучшее.

Он, стиснув зубы, посмотрел на циферблат своих ручных часов. Но так и не понял, который час. Слёзы застилали его глаза.

На железнодорожном вокзале и в наиболее многолюдных местах, в частности, в месте, где произошло странное убийство, оперативников в форме полицейских, да и в гражданской одежде, находилось предостаточно. Очевидно, мерзкое и жестокое преступление надо было обязательно раскрыть, расследовать до конца. Но, скорей всего, причина всяческих «коповских» маскарадов и переодеваний заключалась не только в этом. Хотя по делу Арефина полиция и прокуратура работали рука об руку.

Правда, одно не учитывала оперативно-сыскная служба городского МВД, что «по гражданке» почти любой полицейский смотрится, как Дед Моро при… чёрной бороде. Ведь представителя правоохранительного порядка, даже если он, в «мундире» последнего бомжа очень легко распознать по походке, дежурной улыбке, не очень собранной речи (особенно, когда он старается войти в роль)… Вот таких тоже в городе хватало, не проходивших курсов актёрского мастерства.

Многие полицейские по манере своего поведения напоминают малых детей. Допустим, условной Машеньке два годика, прикрыла она глаза ладошками и говорит: «Меня нету». Она считает, что если она никого не видит, значит, и сама стала невидимкой… В общем, тут всё понятно. Но хватало в овраге и омоновцев, вооружённых до зубов. Кстати, не только в нём. Ясное дело, что, в частности, их активное «кучкование» ни коим образом не было связано с трагической смертью Арефина.

Сыщика из частного детективного агентства «Ориентир» и его руководителя Анатолия Розова не очень волновала полицейская суматоха, хоть он и в душе сочувствовал крепким и не очень крепким парням, обряженным, в большинстве случаев, в пятнистую камуфляжную форму или гражданский «прикид». Розов был в курсе происходящих событий, у него довольно много имелось добрых друзей и в полиции, и в разного рода местных прокуратурах.

Одно время и он работал в уголовном розыске, опером-сыскником. Но не долго. Получил ранение в правую ногу. Хромота не дала возможностей оставаться на «царской» службе. Медики категорически запретили ему оставаться в органах полиции в качестве оперуполномоченного. Бумажки из кабинета в кабинет с умным видом переносить – всегда, пожалуйста. Остальное – нет. Последствия ранения оказались довольно серьёзными. И даже в его молодом возрасте, ещё и тридцати не стукнуло, рана давала о себе знать (как у старика), ныла перед плохой погодой.

Сейчас Анатолий спешил по мелкому текущему делу, выполняя поручение большой группы пенсионеров с улицы Полтавской. Надо было найти похитителя собак и дать полную возможность (в судебном порядке) расквитаться бывшим их владельцам с бомжем и бичом и одновременно алкоголиком по прозвищу Вороний Глаз. Появившийся здесь неизвестно откуда и ночующий на чердаках и в подвалах домов двадцатилетний Бриков, опустившийся почти окончательно, не шманал прохожих по карманам по той простой причине, что до этого не дорос. Да и физически был не так силён, а по натуре – робок. Деньги у прохожих клянчил открытым текстов, но, как бы, милостыню традиционным способом не просил. Считал такое дело постыдным и позорным.

Но, в основном, он попросту наловчился ловить городских собак, не взирая на личности их хозяев. Разумеется, он тут рисковал по полной программе, но такой «бизнес» приносил ему определённый доход. За возвращённых, так сказать, кинологам «найденных» их четвероногих друзей Брикову полагалось вознаграждение. А те собаководы, которые не желали платить и грозили Вороньему Глазу полицией, теряли своих питомцев навсегда. Происходило это потому, что Бриков считал себя неплохим кулинаром и в свои юные годы хорошо знал вкус не только собачьего, но и кошачьего мяса.