Цареградский оборотень

Княжич, не видевший никакой вилы, невольно поддался порыву, и на вершину возвышенности поспел вместе с воином в тот самый миг, когда первый солнечный луч вспыхнул над волнами самых далеких лесов и небесным благословением позолотил землю.

– - Первый свет -- первый поклон твой, внук Сварогов,-- часто дыша, выговорил Брога.

Он опустился на колени и раскинул руки.

Как раньше, в детстве, княжич прищурился, рассыпав солнце пучками огненных стрел, и так же невольно, шепотом, стал повторять за Брогой древнее славословие солнечному божеству.

И вдруг опомнился, и широко раскрыл глаза, и воззвал к Богу небес и земли по-эллински:

ОТЧЕ НАШ, СУЩИЙ НА НЕБЕСАХ, ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ...

На последних словах молитвы уже не хватило силы сдержать поток света. Княжич опустил веки -- и золотой круг остался висеть перед его глазами в багряной плоти предвечного Хаоса.

Стоило вновь открыть глаза, как посреди лугового простора появился град, окруженный белокаменный стеной, а в его сердцевине, в самом кремнике– - белый храм с крестом на таком же пологом, как этот холм, золотом куполе.

Каждый видел свое.

Брога -- то, что заповедали видеть своим потомкам древние пращуры. Пред тем, как покинуть явь, они холодеющими пальцами перебирали, не поднимая век, свою дорожную поклажу, уже пахшую землей, и вещали в предсмертных снах о мутных глубинах навии о прозрачных, как слово изреченное, высотах прави [22] . Об оке Даждьбожьем, что, видя мир, оживляет его, не различая слезы и дождевой капли, горячей струи крови и весеннего ручья, первого снега и погребального пепла.

22

Явь, Правь и Навь — в русском язычестве «три стороны бытия» или «три мира славянского мифологического миропонимания». Впервые эта триада упоминается в Велесовой книге: «праве бо есь невідомо уложена дажьбом, а по ньяко пря же ся теце яве і та соутворі живо то нашо а токо лі одіде сьмртье есь явь есь текоуща а творено о праві наве нбо есте по тоія до те есте нава а по те есте нава а в праві же есте явъ» что означает: «Ибо что положено Даждьбогом в Прави, нам неведомо. А поскольку битва эта протекает в яви, которая творит жизнь нашу, а если мы отойдём — будет смерть. Явь — это текущее, то, что сотворено Правью. Навь же — после неё, и до неё есть Навь. А в Прави есть Явь»

Княжич Стимар видел только свой замысел, заповеданный ему в Царьграде человеком, более далеким по крови, чем самые украинные роды, уже смешавшиеся на одну треть с хазарами, на вторую с уграми, а на последнюю -- с кочевыми степняками, кровь которых по цвету и запаху похожа на сгоревшее поле пшеницы.

Он уже принялся возводить вторую стену, ибо град его стремительно ширился, прорастал улицами и посадами по холмам и равнинам куда быстрее весенних трав, когда воин Брога из Собачьей Слободы посмотрел на княжича и напугался в третий раз.

Воин выдохнул еще один обережный заговор, самый сильный из тех, какие знал. От этого заговора у него даже зарябило в глазах, и ему самому показалось, будто земля разверзается под ногами и теперь неведомо, кто из них двоих переметный покойник, прикинувшийся живым.

Брога тряхнул головой, пргоняя морок. Оба остались стоять на месте, и тогда воин осмелился и прямо спросил:

– - Ты ли, княжич? Ответь пред оком Дажьбожьим.

Кто бы ни был перед ним, теперь уж обязан был ответить начистоту.

Тогда град растаял в лучах ока Даждьбожьего, и княжич, взглянув на воина, догадался наконец, что тому сделалось страшно.

Воин с детства знал сына князя-воеводы Хорога, ждал его возвращения из далеких, изобильных чудесами земель, и обрадовался, увидев его, так, как умеют радоваться только малые дети и собаки. Но теперь он видел или чуял, как собака, того второго, кто родился в самом Стимаре, пока Туров княжич жил в золотой клетке, повешенной посреди Царьграда на вечно плодоносящее древо. Глаза того второгобыли повернуты внутрь зрачками -- вот чего так испугался воин. Он подумал, что второйвошел в княжича на чужой земле, стиснул руками его душу и теперь, пятясь, пришел на северскую землю, чтобы продать схваченную живую душу подороже.

– - И говорю ныне не так, как северцы? Верно, Брога?
– - воспросил княжич, пережидая с прямым ответом, чему также научился в Царьграде.

– - И говоришь не так,-- кивнул воин.-- Будто камешек гладкий под языком держишь.

– - Так ведь и собака, если с неделю на чужом дворе костей погрызет, потом месяц-другой у себя дома на чужой лад брешет, верно?

– - Верно,-- качнув головой, признал Брога.

Воины, возвращавшиеся по осени с Дикого Поля, потом до самых зимних братчинпришепетывали. В их голосах посвистывали степные ветры и слышался отдаленный клекот стервятников.

– - И не хром теперь, каким уродился, так?

– - Верно, княжич, больше не припадаешь ты на левую ногу,-- подтвердил Брога, немного ободряясь таким разговором.

– - Лекари добрые были, верь -- не верь, Брога,-- ответил княжич и соврал, применив одну из сказок, что завозили на своих лодьях ромеи: -- Добывают они в дальних горах помет птицы Семург. Вот и распарили мне ногу в горшке с таким пометом, а потом растянули роговым луком вместо тетивы. Что еще не так, Брога?

– - Все бы так, да смотришь не так, княжич,-- сказал воин, все еще с опаской выдерживая взгляд старшего побратима.-- Будто видишь при мне свое, потаенное... а не говоришь.

– - Нечисти во мне страшишься? Сомневаешься, не блазно ли в себе принес?

– - Сомневаюсь, княжич.-- Брога глубоко вздохнул и крепко уперся ногами в землю.-- Уже все слово на тебя перевел, какому старыми учен.

“Из рода в род привыкли храбро мечом махать, да всякого куста боятся,-- подумал о своих по-ромейски княжич.-- Во всякой луже для них бог, во всяком тумане -- темная сила... А меня крест хранит. Теперь всякому докажи, что не покойник. А ведь спроваживали не по моей воле -- как хоронили. Родова... Чего ж хотят?”

– - Верно, Брога, ты первым признал,-- сказал он и положил руку на плечо воину; тот собрал силы и не дрогнул.-- Вижу и свое, потаенное. Только ныне сразу сказать не могу... Но придет день -- скажу. Тебе первому и скажу.

“И как сказать -- еще не знаю. Разве скажешь сразу, как кир Адриан учил говорить? Так вот, как рожном ткнуть -- нет никаких ваших богов, а только одна темная сила, дьяволом как блазно и насылаемая. И в туче громовой нет никакого бога, а та же сила тяжкая без души и разумения, и можно заговорить ее и даже устрашиться ее не великий грех, а только почитать эту силу, будто князя живого, да кланяться ей -- если по истине, то так же зазорно, как кланяться безродному степняку или броднику [23] . Оттого-то, от поклонов этих и водятся колдуны по свету, от поклонов рабских набираются черной силы, которой живого нетрудно согнуть и ослепить, как мертвого.”

23

Бродники (бордники, продники, бронники) — этнически смешанное население побережья Азовского моря, нижнего Дона и Днестра в XII—XIII вв. По всей вероятности бродники были тюрко-славянского происхождения, по другой версии ираноязычные. Есть мнение, что в состав бродников могли входить остатки разрозненных хазар и булгар, а позже огузов. Бродники не оставили о себе ни материальных, ни письменных следов, это затрудняет их этническую идентификацию. Византиец Никита Акоминат в своём Слове в 1190 году утверждал: “И те бродники, презирающие смерть, ветвь Русских".

– - Вот, княжич, теперь-то и глядишь ты на меня... будто слепой волхв,-- тихим голосом выговорил воин.

– - Польстил, Брога,-- с усмешкой отозвался княжич.-- Нынче же проверим по-твоему. Вспомни-ка, где-то тут у тебя ближайшая осина стоит.

И воин под рукою княжича как будто врос в землю разом на целую пядь. Колени у него ослабли.

– - Помилуй, княжич!
– - еще тише выговорил он.-- Так ведь только мертвеца заложного...

– - Неволить не стану, если далеко ходить,-- поспешил ответить сын туровского князя, и, теперь уже сам вздохнув с облегчением, безо всякого труда вытащил воина из земли.-- А твой, который не заложный, а засапожный, верно, ближе осины. Достань.