Царепадение

– Да я тебя! – затянул угрозу больной, но остановился из-за очередного приступа боли. Вдавил руку в грудь ещё глубже, крик перешёл в мычание.

Ему действительно было плохо. И пусть даже боль провоцировал не инфаркт, другая гадость, вроде невралгии, могла сотворить, что наблюдал Никита. И жизнь доходяги зависела от решения врача, который брезговал приблизиться к нему, не говоря уже об осмотре.

Но Никита и уходить не торопился. Наблюдал. Он хотел понять, как сильно может нажать на чашу весов человеческой жизни. Они то склонялись в сторону смерти, то возвращались к балансу.

– Эй, ты чё творишь?! – раздалось со стороны. Голос отдавал глиной. Неужели, друг подоспел на помощь?

По виду мог – такой же всесезонный и покрытый пылью, как старые трубы ржавчиной.

– У тебя телефон есть? – поднимаясь, спросил Никита.

– Чего? – задержал вопрос на большой нижней губе заступник.

– Скорую вызывай.

Резко развернулся и продолжил привычный путь Никита. Недолго он слышал перекрикивания бродяг. Простые дела удавались им очень непросто, в том числе и вызов скорой.

Телевизор помогал Никите расслабиться. Истории поверхностные и плохо снятые затягивали его уже через пару минут. Он даже не переключал их на ужасных псевдомедицинских сценах, которые, будучи студентом, яро презирал за неправдоподобность. Внутри косвенного сюжета двое врачей спрятались и поцеловались, ещё и так страстно, что у Никиты не осталось сомнений: пока он смотрит продолжение основного сюжета те ребята времени зря не теряют.

Что-то внутри дёрнулось. Он почувствовал неприятное, построил ассоциацию. Или болезненное. Из глубины поднимался пузырь, который вначале показался маленьким, но по мере приближения к голове оказывался всё больше. Великан! И Никита догадался о его содержимом лишь за секунду до схлопывания.

– Ну нахуя, – вырвались полные печали слова. Грубее, чем могли бы, но были чисты, потому что не требовали обработки для нежных ушей кого-либо.

Он вспомнил Ингу. Давно не вспоминал. Сериал, вероятно, виноват. Он уже поверил, что не осталось в сердце больше места нежности, что оно стало полноценной мышцей, а не сосредоточением чувств. Но нет, спустя тринадцать лет всё ещё находились ниточки, лёгкие содрогания которых заставляли чувствительную мышцу стучать чаще и печальнее. Он вернулся в прошлое, на первый курс института, когда был мальчишкой, когда едва проявились первые мужские черты, когда он думал о девушках постоянно и нежно.

В то прекрасное и ужасное время он познакомился с Ингой. Маленький курносый ангел сделал мальчишку счастливым, но только на короткий миг.

Обучение в медицинском институте, как оказалось, радикально отличалось от любого другого. А там, где находились схожести, профессура пыталась искоренить их. Во время лекции, прервав преподавателя одной из многих не очень нужных врачам дисциплин, ворвался декан. Не то, чтобы ворвался, вошёл грациозным, хоть и стареющим львом. Верхние пуговицы его рубашки расстегнулись, потому Никита, сидевший на первом ряду, запомнил нагрудные волосы с единичной сединой. Стоило ли это воспоминание места в памяти? Эти волосы? Этот человек вообще?

Он наговорил Никите так много гадких слов, не лично, всему потоку, но на молодого Никиту они произвели фатальное впечатление. Просто убили мальчишку, ведь декан говорил о любви, о том, как недопустимо отвлекаться на плотские низменные утехи, когда перед тобой едва досягаемая в своей сложности и высоте цель – стать врачом! С малозаметной шепелявостью, невысокий, с дурацкой чёлкой человек, постоянно цеплявший пальцами волосы на груди, когда прятал руку за рубашку, проник в мозг Никиты. Говорил всю лекцию, убивал и убивал всё, что могло отдалить присутствующих от заветной цели.

И уже к концу, точно внутренние часы Никиты и распорядок дня в институте синхронизировались, душонка студента переломилась. Когда лекция закончилась, Никита видел с одной стороны Ингу, красивую, в пятнистом сером платье, босоногую, без колготок, а с другой – себя в белом халате, чистом до рези в глазах, неестественно длинного по причине вольного полёта воображения. А когда декан с седоволосой грудью в очередной раз спросил, всё ли они уяснили, Никита шагнул в сторону версии себя в форме. Глупец.

Инга не поняла. В её мозг умещалось больше одной эмоции за раз, а в её представлении о мире – больше одного дела за жизнь. Но никакие слова отныне не могли пробить панцирь Никиты, наросший везде, даже на барабанных перепонках. Его не убедило и кольцо на причинном пальце декана, потому что Никита уже вступил в культ запуганных и впечатлённых студентов, красовался в первых рядах его.

Это сейчас он хотел бы так же, как герои сериала, зажиматься где-нибудь за углом с Ингой, целовать её при каждой возможности, а тогда хотел лишь расти до ослепляюще белого халата.

Пока ребята на экране в очередной раз подмигивали друг другу, Никита съёжился на диване, захотел стать маленьким, как старая плюшевая игрушка. Сжаться, как делали девчонки, глядя грустный фильм. Но он просто сидел и не отводил взгляд от экрана.

Столько ошибок хранилось в специальном отсеке памяти. В моменты печали они так и выскакивали из своих маленьких темниц. Никита умело ловил их, но отдельно. Стоило схватить первую, вторая и третья уже бесновались по всему мозгу, наполняя его тоской. А после поимки вылетали следующие. Так Никита и оказался жертвой череды перчёных воспоминаний из институтской жизни. Сколько же поводов невзлюбить жизнь и звёздное небо!

Никита уже стал маленьким, меньше плюшевой игрушки, хотя выглядел, как и прежде. Счастливые люди с экрана пропали куда-то, сбежали от великой цели – спасти человечество – к чему-то земному и мелкому. Никита хотел думать, что именно так, а не представлять их по локоть в крови, перебиравшими кишечник в поисках треклятой пятимиллиметровой дырочки, из-за которой человек балансировал на грани жизни и смерти. Ведь работа их была бесконечной, а жизнь и любовь – конечной.

В квартире, где почти постоянно оставались открытыми окна, стало слишком холодно. Никита покинул диван, на котором так и продолжил бы уменьшаться, чтобы не замёрзнуть прежде.

Напротив сидел пациент, которому, согласно новой команды очень умных людей, Никита обязан подсунуть бумажку. Тот самый обман-подлог-во-благо. Пока человек переваривал слова доктора и читал рекомендации, у последнего осталось время на подумать. Мог ли он подсунуть её? Так ли оно плохо, подчиняться глупым незаконным приказам? Может, и неплохо, но ведь из тюрьмы, которая в таких ситуациях маячила болезненным красным светом, он не сможет никого вылечить. Целых три, четыре или целых семь лет бесполезности?! А если посчитают сговором, то и того больше! Ну уж нет, на такой риск Никита пойти не мог.