Цареубийцы (1-е марта 1881 года)

Из облака снега и дыма показался Государь в шинели и каске. Он рукой смахнул снег с полы шинели.

Кучер Фрол Сергеев с трудом остановил испуганных лошадей. Конвойный офицер, ротмистр Кулебякин, с окровавленным лицом, без папахи, соскочил с лошади и побежал к Государю.

— Ваше Императорское Величество, — сказал он почтительно, беря Государя под руку, — вы ранены?

— Я ничего, — сказал Государь, — а посмотг’и, что они наделали!

Государь показал на мальчика, катавшегося в судорогах по панели, и на убитого казака, лежавшего на улице.

— Это кто такой?

— Максимов, Ваше Императорское Величество.

— Цаг’ство ему небесное! Все из-за меня… из-за меня…

Кучер осадил карету. У нее была выбита спинка, но ехать было можно. Полковник Дворжицкий подъехал с санями.

— Ваше Императорское Величество, умоляю вас, — сказал он, садитесь в сани, едем во дворец…

Государь спокойно посмотрел своими прекрасными глазами на полицеймейстера и сказал:

— Погоди…

Фрол снял шапку и сказал со слезами в голосе:

— Ваше Императорское Величество, Царь Батюшка, садитесь, не то злодеи убьют.

Государь махнул кучеру рукой и обратился к следовавшему за ним Кулебякину:

— Кулебякин, там еще казак… Что с ним?

— Это Лузенко, Ваше Императорское Величество, он, кажется, только ранен.

Государь еще раз перекрестился.

— Ужасно, — сказал он, — хуже, чем на войне. Это что же? — обратился он к Дворжицкому, показывая на Рысакова, — этот и бг’осил?

— Так точно. Ваше Императорское Величество.

Государь подошел к Рысакову.

— Ты кто такой? — строго, но не сердито сказал Государь.

— Мещанин, — хмуро, глядя в землю, ответил Рысаков, — Грязнов!

— Смотг’и ты у меня! — Государь погрозил пальцем в белой перчатке Рысакову.

— А где взог’вало? — сказал Государь и пошел к тому месту, где в снегу чернело круглое отверстие воронки взрыва.

Государь был совершенно спокоен. Он знал, что у него есть долг перед убитыми и ранеными, долг перед собравшейся толпой. Он не может ничем показать своего волнения или растерянности.

Кто-то из толпы громко спросил:

— Что с Его Величеством?

— Слава Богу, ничего, — сказал Государь и услышал, или ему только показалось, что он услышал, как кто то мрачно и угрюмо сказал:

— Погоди, еще рано благодарить Бога…

В тот же миг как бы огонь охватил Государя. Страшный грохот оглушил его. Все потемнело перед глазами, все исчезло. Государь ощутил холодное прикосновение снега к лицу, страшную, непереносимую боль в ногах, на мгновение перед ним мелькнуло чье-то совсем незнакомое лицо, и Государь, застонав, закрыл глаза.

Студент Гриневицкий, двадцати одного года, быть может, после Желябова и Перовской самый убежденный в необходимости «акта», сказал: «Погоди, еще рано благодарить Бога» — и, выхватив из-под полы пальто круглую бомбу, завернутую в носовой платок, обеими руками с силой бросил ее к ногам Государя.

Взрывом оторвало Государю обе ноги выше колена, и Государя отбросило к панели Екатерининского канала, где он и лежал в полузабытьи, хватая руками снег и тихо стоная. Этим же взрывом поразило Гриневицкого. и тот лежал без признаков жизни у самой решетки канала.

Толпа в панике разбежалась во все стороны, и прошло несколько мгновений тяжелой тишины.

— Помогите… Помогите! — простонал Государь.

Какой-то прохожий по имени Новиков и юнкер Павловского училища Грузевич-Нечай первыми подбежали к Государю.

— Мне холодно… Холодно, — тихо сказал Государь.

Дна матроса 8-го Флотского экипажа подхватили Государя под разбитые ноги и понесли его к саням Дворжицкого. Они были с винтовками и в волнении и страхе за Государя не догадались оставить ружья, и ружья мешали им нести.

Из Михайловского дворца, где были слышны взрывы, почувствовав недоброе, прибежал любимый брат Государя, Великий Князь Михаил Николаевич.

Государь очень неудобно полулежал в узких санях Дворжицкого.

Великий Князь подошел к нему и, плача, склонился к лицу Государя.

— Саша, — сказал он, — ты меня слышишь?

И будто из какой-то глубокой, могильной дали послышался тихий ответ Государя:

— Слышу…

— Как ты себя чувствуешь?

После долгого молчания Государь сказал очень слабым настойчивым голосом:

— Скорее… Скорее… Во дворец…

Кто то из окруживших сани офицеров или прохожих сказал:

— Не лучше ли перенести и ближайший дом и сделать перевязку?

Государь услышал эти слова и громче и настойчивее, все не открывая глаз, сказал:

— Во дворец… Там умереть…

Государя уложили в сани спиной к лошадям, Кулебякин сел у ног Государя и положил окровавленные ноги к себе на колени и накрыл их чьей-то поданной ему солдатской шинелью.

Государь открыл глаза и узнал Кулебякина. Увидев, что лицо ротмистра было залито кровью. Государь тихо и участливо спросил:

— Кулебякин, ты г’анен?

— Ваше Императорское Величество, что думать обо мне… Царапина и только…

Кулебякин заплакал. Государь тихо пожал руку своего конвойного офицера, закрыл глаза и не произнес больше ни слова.

Когда сани въехали на высокий подъезд дворца и были раскрыты настежь двери, чтобы внести Государя, любимая собака Государя, сопровождавшая его и на войну, сеттер Милорд, как всегда, бросился навстречу своему хозяину с радостным визгом, но вдруг почувствовал кровь и, не услышав голоса Государя, упал ступени лестницы без сознания. Паралич охватил его задние лапы..

Государя внесли в рабочий кабинет и там сначала посадили в кресла, потом переложили на узкую походную койку.

Дворцовый комендант приказал начальнику внутреннего пехотного караула, только что заступившего на посты, Лейб-Гвардии Финляндского полка поручику Савицкому поставить часовых у спальни Государя и никого туда не впускать, кроме членов Царской Семьи.

Вызванные наспех доктора — Дворяшин, врач Лейб-Гвардии Стрелкового батальона, придворный врач Боткин и придворный хирург Круглевский забинтовали ноги. Государь был без сознания.