Царёв город

— Кто там?

— Вставай, кузнец, не помнящий родства.

— Боярин?! Погоди, счас огонь высеку.

— Не надо. Ты один?

— Андрейка со мной.

— Пусть выйдет. Разговор тайный.

— У меня от него утаек нет.

— К Буйносову за твоей душой приехали. С Камы, Утром тебя закуют. За што, сам знаешь. Беги, если можешь.

— У тебя, боярин, какая корысть во мне? Ради чего...

— Потом поговорим. Иди в Кузьмодемьянск, жди меня. Будешь мне служить. В стрелецкий кафтан одену. Такую голову да плахе отдать — жалко. Беги!

Выйдя из землянки, на пороге добавил:

— Парня бери с собой. Инако пытать его будут. Буйносов— стервец, сам знаешь.

Утром Кайсаров проснулся поздно. Разбудил тестя, тот поднял боярина. Не спеша опохмелились, послали за кузнецом. Подьячий вернулся скоро и испуганно прошептал на ухо князю:

— Кузнецов и след простыл.

II

Бегло осмотрев свияжскую крепость и пообещав Буйносову не выносить сор из избы, боярин поехал на Чебоксары. Кокшайскую крепость он решил миновать. Не хотелось переправляться через Волгу, да и к тому же был он там месяца два назад. Сидит там воеводой племянник Буйносова Василий, такой же жулик, как и дядя, за крепостью смотрит мало, грабит местных черемис. Нового там ничего не узнать.

В Чебоксарах Данила просидел пять суток, бражничал с воеводой Михайлом княж-Бехтереевым. На пятые сутки, как снег на голову, появился в Чебоксарах Васька Буйносов. Прикинулся лисой, обиделся, вроде, на то, что миновал боярин его крепость, погнушался угощением. А на прощание, когда остались они вдвоем, спросил:

— Не с умыслом ли ты, боярин, мимо меня с песнями проехал?

— Да был я у тебя давно ли? А умысел какой же?

— Боялся, может, чего?

— Ты не медведь.

— Так-то оно так. Только девка одна свияжская на тебя дяде моему жалобилась.

— Обнимал не крепко? — Сабуров хохотнул.

— Догадлив, воевода. Сказывала она, будто в ночи ходил ты в землянку кузнеца, и утром его не стало. А он будто бы государеву делу изменник.

Сабуров зло глянул на младшего Буйносова и сказал отчетливо:

— Передай своему дяде, что я, не в пример ему, с бунтовщиками не знаюсь и у себя их не скрываю. Мои люди, вот они, все на виду, — и рванул поводья. Конь поднялся на дыбы и, кидая с копыт комья глины, пошел по дороге галопом.

В Кузьмодемьянске Сабуров застал большое скопление народа. Смешанная черемисско-чувашская деревенька Чик-ма уже превращалась в настоящий город. Тут хлопотали князья-воеводы Туренин и Замыцкий. Солнцев-Засекин только что был переведен воеводой в Алатырь. Сначала здесь построили небольшой острожек и воеводскую избу, потом пригнали из Свияжска, Чебоксар и Кокшайска русских поселенцев, коих разместили в двух слободах — Загородной и Ямской.

Сейчас острог усиливали дубовыми стенами, копали ров и насыпали вал. Недалеко от острога каменщики клали фундамент, возводили храм. Вокруг воеводской избы местные помещики строили, каждый для себя, хоромы на случай сидения в осаде.

Сабурова князья встретили просто, грехами они еще не обзавелись, скрывать им от боярина было пока нечего. Однако, чтобы оказать уважение казанскому воеводе (как-никак едет он от них в Москву), устроили в воскресный день охоту. Дичи кругом в лесах было хоть отбавляй, и воеводы до вечера тешились звериной ловитвой.

Досада Сабурова была велика. Беглый кузнец в Кузьмодемьянске не появился. Сколько ни ждал Данила — нет кузнеца. Стало быть, ударить теперь Буйносова нечем. То и гляди он тебя хлестанет. И еще больше расстроился боярин, когда узнал, что за поимку бунтовщика обещана хорошая награда.

Илья вывел Андрейку за Свияжск, в прибрежный лес, нашел глубокий овраг, на дне которого был густой кустарник, сказал:

— Ложись. До ночи переждем...

— Бежать бы надо, дядя Илья. Ведь найдут!

— Воевода, поди, погоню посла л. Он так же, как и ты, мыслит: беглецы стараются учесать подальше. И догон сейчас, наверное, скачет по всем дорогам. А мы у воеводы под боком пересидим, а ночью ищи ветра в поле.

Летний день длинный, можно бы и поспать, но Илья вроде бы про себя говорит:

— Спать нам нельзя ни в каком разе. Давай шепотком говорить о чем-нибудь.

— Расскажи, за што тебя заковать хотят? Если можно

— Не только можно, но и нужно. Связал нас бог одной веревочкой... Слушай. Родом, Андрейка, я из Тетюшей Сколь себя помню, все время у горна да наковальни стоял Сначала, как ты, в подручных, потом стал кузнецом. А барином моим был князь Бехтерев. Ковал я ему, значит всякую кузнь, парнем был видным. И полюбила меня дев ка из соседнего села. Марфуткой звали ее. Красивее девки в округе не было. Лицо — кровь с молоком, глаза синие как небо, статная словно молодая елочка, ласковая. Же-нился я на ней, и появилась у нас Настенька. Год спустя старый владетель умер, приехал из Москвы молодой. И стал к моей Марфуте липнуть. Меня из кузни выгнал, послал на Волгу бурлачить — плоты гонять. Три года я гонял плоты, сдружился с бурлацкой вольницей, смелость приобрел, ловкость. А барин, подлец, не дремал: поставил Марфу к себе в услужение. В тот год река встала рано, пришел я домой, а жена в слезы. «Житья, говорит, нет, барин насильничать пытался, если далее так пойдет — повешусь». Я осерчал, пришел к барину, показал ему свой увесистый кулак, а он меня по лицу плеткой. Вот тут до сих пор метка осталась. Он, значит, меня плеткой, а я ему* кулаком в висок. А кулак у меня, сам знаешь, словно молот. Барин упал, дрыгнул ногами и отдал богу душу. Поручил я жену и дочку Ермилке, он у меня подручным в кузнице был и вместо меня остался, а сам подался к своим дружкам — бурлачкам. И порешили мы сбиться в ватагу и воевать за правду и волю. Долго рассказывать, но вскоре ватага, где я был атаманом, разрослась до тыщи человек. Приставали к ней все более инородцы: черемиса, чуваша да вотяки. И стали мы громить барские усадьбы, и так прошло пять лет. Ватага моя побольшела раза в четыре, а то и в пять. И послал царь на нас полки, которые разметали нас по лесам. Еще года три скитался я по горам, лесам да удольям, но потом узнал — Марфа моя, заболев, умерла, и меня неудержимо потянуло в родные места. Дочке моей Насте шел двенадцатый год, выдалась она такой же красавицей, как и мать, и решили мы — я, она и Ермил — податься на Каму. Взял меня лаишевский помещик в кузнецы. Ермил, опять же, при мне, и стали мы жить сходно. Вдруг появился на Каме пристав с царским указом: Илюшку-атамана поймать, заковать в железы, а кто на него укажет, тому дать триста рублев награды Пришлось мне бежать в Свияжск. А далее сам все знаешь

— Сколько ей теперь?

— Кому?

— Насте твоей.

— Сколь и тебе — ровни вы. — Илья почесал бородку, улыбнулся. — Поженить бы вас... Лучшего зятя мне не найти...

Андрейка ничего не ответил .О своей дочке кузнец говаривал ему не раз, и парень нарисовал себе в воображении образ красавицы и, еще не видев ее, уже любил. Слова Ильи о женитьбе всколыхнули его думы, но он сразу при глушил их, понимая, что сейчас они как никогда неуместны.

— Нам бы сперва от Буйносова убежать. Где хоро-ниться-то будем, а?

— Отсюда, Андрюха, наши пути в разные стороны пойдут.

— Как это? А боярин в Кузьмодемьянске? Велел ждать

— Поэтому мы туда и не пойдем. Посуди сам: какая ему корысть во мне?

— Стрельцами хотел сделать.

— Стрельцов у него своих хватит. Он меня в Москву хотел заманить да в Тайный приказ отдать.

— И куда ты теперь?

— Снова в глушь лесную. К черемисам.

— А я как же? Почему не с тобой? ~

— Я подвига великого хочу у тебя просить. Если не по силам — откажись. Ей-богу не обижусь.

— Ты мне теперь отца дороже. Что смогу, сделаю.

— Пойдешь ты на Каму, под Лаишев. Я тебе говорил там у меня дочь Настя осталась. Одна мне родная душа. А на меня теперь охотников много нашлось: три боярина,, лаишевский помещик Бекбулатов да пристав царский. Они около Насти столько доглядчиков посадят — несдобровать ей. А ты мало кому известен. Доберись до Казани, потолкайся на пристани, наймись на какую ни то баржу и плыви до камского устья. Оттуда опять же водой по Каме до Лаишева. Сойди на берег ранее пристани, найди в имении бекбулатовом кузню. Там должен работать кузнец Ермил. Он тебе во всем поможет. Если, даст бог, Настеньку мою выручишь, бегите с ней ко мне. Она дорогу знает, потому как от черемис по этой дороге проходили.

— А вдруг ее нет там? Мало ли что. Куда мне тогда?

— Постарайся узнать, где она. И если, не дай бог, что плохое приключилось, беги ко мне один. Лесной дороги ты не знаешь, беги снова на Волгу, к крепости кокшайской. Там по реке Кокшаге Малой, запомни, есть еще Кокшага Большая, не перепутай, добирайся до илема старейшины Топкая. Он будет знать, где я. Запомнил?

— Не забуду. Кокшага Малая, илем Топкая.

— Ну, давай обнимемся и — с богом!

IV

Эта зима в Топкаевом илеме прошла благополучно. Где-то за рекой Оно Морко, по слухам, снова начались бунты против русских. В вятской стороне чуть не убили сборщика ясака Митьку Суслопарова, а параньгинские татары и черемисы ходили будто бы в Казань, чтобы там снова поставить ханство. Ну а здесь, в междуречье, было тихо. Приезжал было моркинский лужавуй Ярандай, подбивал Топкая к мятежу, однако безуспешно. Луговые черемисы воевать отказались. На носу было лето — пахать, сеять надо, сено убирать, рожь. До войны ли? Весна, да и лето, были ранними. Люди посеяли яровые, скосили сено: часть его заметали в стога, часть затащили на сеновалы. Настала пора ржаной жнивы, но ударили дожди. Так бывает часто. Дожди идут не там, где просят, а там, где косят, не там, где их ждут, а там, где жнут. И настала пора безделья — ни в поле, ни в лес, ни на реку не выйти. Вечный Кочай появился в илеме. И ребятишки тут как тут: рассказывай, дед, предания про Кокшу-патыра дальше. Забрались они на сеновал, расселись, как воробьи, вокруг старого сказочника. И парни тоже пришли, и девки. В са* рае под крышей стоит густой запах сухих луговых цветов, парни разлеглись на сено, девки расселись поодаль — лучшего места не сыскать. Темень, ничего не видно, слушай деда, и ничего тебе не мешает — мечтай вслед сказке.