Царёв город

— Тогда, отец, одно мне непонятно. Почему народ несет смиренно тяжелое ярмо Турни? Нельзя ли разбудить в один условный час всех патыров, ушедших на покой на все века? Их, верно, будет больше тысячи. По-моему, никто такого и не пытался сделать?

— Не так-то просто это. Вот ты сказал: тебе онары передали мудрость. А знаешь ли ты, что это такое?

— Мудрость — разгум.

— Не только. Ум, знанье жизни, хитрость, сплавленные вместе, дают нам мудрость. В онарах же — отвага, сила, ловкость да с простотой святая доброта. А у Турни — коварство, хитрость и сила волшебства. Вот ты спроси меня, а почему онары, во все века набеги всех злочинцев отражая, с Турни не могут справиться? Никто из патыров над змеем победу одержать не мог.

— Да, думал я об этом. И не нашел ответа.

— У патыров оружие могуче. Но нет в нем силы волшебства. А у Турни всего один трезубец. Я тоже, как и ты, все лето меч ковал тяжелый, он был, пожалуй, в пять раз потяжелей, чем твой. Махая им над головой своею, я, словно бык, поперся на врага. А змей коснулся меча трезубцем, и от него осталась горстка праха, вернее, рыжей ржавчины комок. Болотный кей махнет трезубцем, и стрелы все сгорают на лету.

— Так что ж мне делать?

— Я думаю об этом много лет. Чтоб победить врага, его нам надо знать. Тебе о змее расскажу, что знаю. Послушай.

Среди болот гнилых, непроходимых, на острове большом построил он дворец. Никто его не видел; туда для смертного одна дорога, обратных нет путей. Но я об этом знаю кое-что. Вот ты сказал: народ не попытался патыров поднять. Онары, в простоте душевной заветные слова отдавая, забыли про Турни. А он, как только патыр лег в курган, дочурку либо похищал, а чаще убивал грозой в лесу, топил в реке с заветным словом вместе. Кто мог поднять онара? Никто! И все они теперь лежат в курганах и будут лежать вечно. И скоро род онаров переведется вовсе. И это, юноша, еще.не все. Послушай, что со мной случилось. Когда я понял, что Турни мне не убить, я сразу же смирился. Решил жениться, думал, буду жить спокойно, хлеб растить, детей. Не тут-то было. Ты знай, Кокша, что змей живую дань с людей берет не зря. Он выбирает девушек красивых, он их берет сначала в жены, и дочерей от них, с змеиной кровью, с обличием чарующим и нежным, пускает к людям. И если ты когда-нибудь увидишь бабу злую, ты так и знай: в ней кровь течет Турни. О, сколько горя принесли мужчинам эти полузмейки, попробуй сосчитай! Итак, задумал я жениться и девушку нашел себе под стать. Но в день счастливый свадьбы Турни мою невесту подменил. Он дочь свою подсунул в мое кудо, он дал ей красоту моей любимой, ее походку, голос, тело, он только сердце ей змеиное оставил. Мы с нею пожили всего полгода, она меня, наверно, полюбила, ведь половина в ней от человека. Она призналась мне в замене, она хотела стать женой хорошей и все змеиное в ней вытравить просила.

Кто знает, верно ли я сделал — в гневе задушил супругу и был за то наказан змеем: он отнял все, что дали мне онары, а люди чтут меня женоубийцей. То было так давно, что вспоминать не стоит, но от моей жены подменной я многое узнал о царстве змея, и до сих пор я не могу себе простить глупую поспешность. Дочь змея мне сказала тайну: отец ей как-то похвалился, что знает он секрет, как выковать волшебный меч, который не уступит троезубцу. И эту тайну выведать моя жена хотела... Но я поторопился... Я вижу, хворь твоя вернулась снова, ты весь в ознобе. На, выпей мой отвар и вновь ложись под шкуры. Юкчи тебя укроет...

Летняя ночь коротка. Дети, слушая сказку, не сомкнули глаз, а вверху, на насесте, уже загорланил петух.

I

Мирон Мишурин в Посольском приказе считался самым хитрым и пронырливым дьяком. И потому направлен был послом в самое бойкое и опасное место — в Бахчисарай. Посол явился к хану Магмет-Гирею с дорогими поминками, наобещал ему с три короба, вошел в доверие. В конце приема попросил: позволь, мол, великий хан, жить мне не в Бахчисарае, а в Кафе. Потому как, мол, здоровьишко мое слабое, а Кафа как-никак на берегу моря. А сносить-ся, мол, по теперешним временам, с ханом проще простого будет — из Бахчисарая в Кафу, взад и вперед, чуть не каждый день гонцы скачут, потому как в Кафе живет наместник турецкого султана калга Юсуф. Хан скуп был и позволил. Он подумал: здесь, в Бахчисарае, по посольским правилам Мирону жилье надо давать, кормить, а в Кафе посол пусть сам о всем этом заботится. Да и то надо учесть: чем посол от дворца хана далыир, тем меньше о делах ханства будет знать, тем меньше будет хана беспо коить.

А у Мишурина иной расчет был. Он знал, что теперь дела ханства не Гиреи вершат, а наместник султана. И быть ближе к нему — самая что ни есть выгода. И о другом подумал Мирон: в Бахчисарае между ханом Магмет-Гиреем и его братом Ислам-Гиреем постоянно грызня идет, режут они противников своих, как баранов, то и гля. ди послу нож в пах сунут.

Устроился Мирон в Кафе, подкупил одного бахчисарай ского гонца и зажил безбедно. Все, что можно, от калги узнает, а от хана новости ему гонец возит. С Москвой сносится редко. Хан грызней с братом занят, ему не до набегов на Русь, потому и сообщать особенно нечего.

Но еот тревожная весть из Бахчисарая: Ислам-Гирей уследил, когда оба ханских сына в набеги ушли, ворвался во дворец, хана придушил, занял трон. И, судя по всему, сделал он эго с согласия калги. Потому как Юсуф переворотом нисколько не обеспокоен был, даже морскую прогулку, назначенную в тот день, не отменил.

Сыновья убитого хана, Мурат-Гирей и Саадет-Гирей, быстренько из набегов возвратились, наскочили на Бахчисарай, дядю из дворна выгнали, казну ханскую разграбили. Потом начали трон делить. Вот тут султанский калга забеспокоился, сообщил в Стамбул. И недели не прошло — встала у кафских берегов турецкая эскадра с пушками и янычарами. Янычары помогли Ислам-Гирею мятежных племянников из Бахчисарая изгнать, и пришлось Мурату и Саадету бежать из Крыма в ногайские степи.

Эскадра привезла хану Исламу султанский указ: все мелкие набеги бросить, а копить силы для большого похода на Москву. «Пора, — писал султан, — восстановить справедливость, и восстановить под сенью золотого полумесяца астраханские и казанские земли». Ислам-Гирет" позвал Мирона Мишурина во дворец и сказал так:

— Беги к своему царю и передай: если хочет сохранить мир на своих рубежах, пусть шлет мне три тыщи рублей золотом, не отнекиваясь. У меня сейчас три дочери на выданье, у сына радость — обрезание у него будет, им нужна рухлядь, товар всякий надобен. Если откажет, буду пусто-шить и выжигать все его земли от Казани до Астрахани.

Мирон хана выслушал и пошел на Москву не коротким и легким путем, а кружным и опасным. Потому как знал государь платить такую тяжелую дань не захочет и спро сит посла, как бы можно хана прижать и рубежи наши обезопасить. А прижать Крым можно только с помощью местных беглецов: надо поставить против Ислам-Гирея конников Мурата и Саадета. К тому же надо узнать, что ногаи замышляют в этом случае. И выходило — надо идти послу через ногайские степи на Астрахань, а уж только оттуда — в Москву.

• * *

Мурат и Саадет кочевали трудно и опасно — в ничейных пределах. С одной стороны — ногайские степи, с другой— устье русской Волги. Тут хоть места и привольные, не одну тысячу конников спрятать можно, однако, только и жди удара. Либо со стороны ногайского мурзы Аталыка, либо от русских ратников.

Здесь и нашел мятежных братьев Мирон Мишурин. Братья жили тут не очень дружно, но в одном они были единодушны. Против своего врага хана Ислама они согласны были на союз хоть с сатаной. Мурат прямо сказал Ми-шурину:

— Если твой царь с ханом воевать хочет, я ему служить буду.

— А Саадет?

— Он мой младший брат. Куда я, туда и он. Если я к Москве уйду, его Аталык тут как щенка придушит.

— Аталык в чью сторону глядит?

— Он у хана Ислама, как хвост у коня.

— Ты что про Аталыка знаешь?

— Много знаю...

* • *

Ногайский князь Аталык — крымскому трону ярый приверженец. Он богат, жаден, смел, расчетлив. Пусть ханы в Бахчисарае душат друг друга, толкают с трона, на это Аталыку наплевать. Все равно судьбу ханства решают не они. Сидит в Кафе турецкий калга, он ставленник султана, если его слушаться, не прогадаешь. А калга сам приехал к Аталыку, сказал: