Царевич Ваня и Серый Волк

И понял мальчик, что вернулась сюда погоня, да еще и с собаками. Видимо Ратмир и Ратибор, обыскав весь Князьград, поняли, что вместе с Антошкой он был, а значит где-то здесь поблизости.

А в болоте уже тростники трещат, камыши качаются, лягушки возмущенные квакают, утки вопят, по небу кружат. Значит, взяли его след охотнички, и скоро здесь будут.

Царевич окинул вокруг себя взглядом испуганным.

– Неужели придется в лесу прятаться? Ночь ведь скоро! – сказал он сам себе. – Эх, и зачем я спать лег?

Но выбирать не приходится. Каждая секунда на вес золота. Побежал Ваня в лес. Побежал в самую глухую чащу, в самые темные дебри, где под деревьями света белого даже в полдень увидеть нельзя. И ни меча у него с собой, ни даже ножичка. Только руки сильные, и ноги быстрые, да голова на плечах, что думать обязана.

Очень скоро всякие звуки за спиной затихли. Все поглотил лес дремучий, и крики людские, и лай собак бестолковых, что ни за что в этот лес не сунутся после захода солнца, потому растерзают их тут же звери дикие и лютые, за то, что предали они когда-то звериный род, к человеку на службу отправились.

Идет царевич Ваня, от каждого треска или шороха вздрагивает. Крест целует, да молитвы читает. Никогда в одиночку не бывал он в лесу в такой поздний час. А ну как сейчас ему дикий зверь повстречается? Да зубы острые оскалит? Что делать тогда? Бежать или драться? Идет царевич, а сам на деревья смотрит, какое из них выбрать, чтобы залезть на него в случае опасности?

А сумерки между тем сгущаются, темнота со всех сторон наползает жуткая. И сразу облик всего леса словно по волшебству меняется. Деревья черными корявыми великанами кажутся, вроде и на месте не стоят, а хороводы водят. Под их корнями могучими в норах глубоких глаза желтые зажигаются. Из-под ветвей страшные ночные крики слышатся, листья шуршат, словно предупредить о чем-то хотят. Тут и у взрослого человека от страха сердце в пятки уйдет. Что говорить о мальчике, еще усы не бреющем?

А ведь кроме зверей диких в лесу еще и нечисти полно. Леший путников в свои капканы заманивает, русалки в глубоких лесных омутах сидят, тоже добычу дожидаются. Кикиморы зеленые, если поймают, защекочут до смерти.

Страшно Ване. Очень страшно. Дрожит он от ужаса, лишний шаг сделать боится. Рубашку с себя снял, наизнанку вывернул, опять надел. Говорят, что когда так сделаешь, то нечисть не прицепится. А все одно, страшно. Идет, он руками сам себя обнял, чтобы не дрожать. Когда же ночь пройдет?

А ночь только началась.

Наконец царевичу бояться надоело.

– Это что же такое? – воскликнул он с возмущением. – Заяц я что ли? Ведь богатырем хочу стать, когда вырасту. Разве прилично богатырю темноты бояться? Не младенец я, а отрок уже. Друг мой Антон жизнью своей пожертвовал, не испугался смерти. А я? Не буду больше бояться. Должен я спасти мать свою от костра жаркого, и отца от старости беспощадной, и землю родную русскую от распри царевичей и от врагов многочисленных.

Так, убеждая себя, шел он по лесу. И постепенно походка его быстрее и увереннее стала, плечи расправились, голова гордо поднялась. Видно стало, что царевич по лесу идет, а не подпасок зашуганный, овцу потерявший и в ее поисках в чаще заблудившийся. Идет по лесу, и даже песню насвистывает.

Но вскоре так темно в лесу стало, что даже рукава белой рубашки не видно стало. Ткнулся царевич в одно дерево, врезался в другое.

– Этак я шишок себе только на лоб насажу, а вперед не продвинусь!

Решил тогда он на дерево залезть и переночевать в нем. Выбрал такое, на котором сучков много, стал карабкаться. Лезет, лезет, а доверху долезть не может. Все у земли близко висит. Так не то что медведь, а и волк, не вставая на задние лапы, за зад ухватит.

Полез тогда он на другое дерево. Та же история. Карабкается, с сучка на сук перебирается, а все одно, до земли рукой подать. Разозлился царевич Ваня:

– Это леший меня путает. Рассердился, что я его обманул, теперь ночлега не дает. Дай-ка я плюну через левое плечу ему в лысину, посмотрим, что тогда будет.

Набрал мальчик слюны побольше, хотел уже плюнуть, да голос скрипучий его остановил:

– Погоди плеваться, добрый молодец, – сказал он, – не спеши.

Ваня так и сел.

– Это кто со мной говорит? – испуганно спросил он.

– Это я с тобой говорю, дерево.

– Дерево?

– Ну да.

И тут Ваня понял, что он и в самом деле разговаривает с деревом. Надо же!

– А почему ты раньше молчало?

– А ты не спрашивал. Мы же деревья без надобности не болтаем. Чай не белки. Народ спокойный, тихой.

– И то верно. Почему я залезть на тебя не могу?

– А потому это, что мы лешему служим, а ты от него отвернулся. Он на тебя и обиделся.

– Обиделся? – растерялся Ваня. – Это как же я его обидел?

– А рубаху зачем вывернул?

– А чтобы меня нечисть не трогала.

– Нужен ты ей! – охнуло дерево. – А только знай, глупый отрок. Пока наряд красный не надел, в гости не ходи. А плеваться и вовсе не вздумай. Иначе и вовсе весь лес от тебя отвернется, хоть ты и спас нашего хозяина Медведя Батюшку.

Проскрипело все это дерево старое и замолчало. Больше ничего понять в его звуках мальчик уже не мог. Пришлось ему послушаться совета лесного. Снял он опять с себя рубашку, обратно выправил и надел.

– Вот теперь другое дело, – вдруг раздался из дерева другой голос. Тоже скрипучий, но тонкий, как у старушки. Из дупла, что среди листьев пряталось, показалась лохматая голова с большими совиными глазами, шишкой вместо носа, и желудями, висевшими в ушах вместо сережек. – Теперь милости прошу, к моему шалашу.

– А ты кто такой? – удивился Ваня.

– Неужто не узнаешь?

– Не видел я тебя никогда.

– Не видел, зато слышал, – вслед за головой из дупла показалось лохматое, покрытое звериной шкурой тщедушное тело.

– Неужто леший?

– Он самый! Залезай! – И леший подал мальчику руку.

Ваня все же не решался. Стоял на месте, с ноги на ногу переминался. Леший увидел, что он боится, захихикал, словно лягушка заквакала.

– Зря трусишь. И леса не бойся. Свой ты теперь в ем.