Царевна для Ворона

— А что… хочешь сейчас? — хрипло, но все же осмелилась спросить.

Глупая. Глупая. Не провоцируй меня! Не зли!

— Брать тебя. Брать так, чтобы ты просила пощады! — Насадил ее до конца и едва не кончил, сдерживаясь до треска в мышцах, до хруста в костях.

Это опасно. Нужно было бы прогнать ее, спрятать на краю света, как можно дальше от себя, но я не смог. А теперь, познав ее, увидев, не мог себя заставить избавиться от нее.

— Ты моя, Тарн. Моя!

Я хотел бы, чтобы это было правдой, но мне точно только показалось тихое, как шелест листьев: «Дааааа».

Глава 15

Вновь вдавил грудью в стол, двигаясь так голодно, резко и отчаянно, что перед глазами растеклась серая дымка. Под кожей хрустели мышцы, заставляя чувствовать себя надломленной, на грани провала, но губы предательски коротко выдыхали с каждым новым толчком, с каждым новым движением.

Рывок, и край столешница врезается в бедра до стонущей боли, что нарастала все круче и больше, будто снежный ком. Сильные пальцы впивались в кожу с такой силой, будто мужчина хочет меня пронзить, порвать, растерзать на куски.

Но мне до глупого просто давалась эта страсть…

Не терзала испугом резкость и одержимость, кружила голову пьяная дымка, закручивая в водовороте чужих эмоций. Ворон отрывался, выплескивал на меня свой дикий огонь, но почему-то кожу не обжигало, не варило в этом котле, лишь играясь.

— Ненавижу тебя… — прошептал за спиной и, противореча своим словам, сжал ладонью грудь, мягко покручивая сосок и гладя его шершавой подушечкой.

Близость с ним — как игра на лезвии. Шаг вправо или влево, и падение на стальные копья с заточенными краями гарантировано. То перья, то ножи…

«Даже железо гнется от пера», — всплыли в памяти слова отца. Как назло, мое тело пронзила сладкая судорога, заставляя выгнуться ЕМУ навстречу, запрокинув голову с громким криком.

— Моя, — прошептал обезумевши и хрипло зарычал, насаживая мои бедра до упора, до предела, до боли.

Но чем ближе был мой личный край к пропасти, тем слабее становились вмятые в кожу пальцы. Они больше не приносили точечную боль, отпуская из своего плена. Полутоном, едва ощутимо погладили и исчезли.

— Убирайся, — прорычал над моей головой, резко одергивая задравшуюся юбку вниз. — Убирайся!!!

Сладкий туман перед глазами со звоном треснул, как разбитое стекло, и осыпался острыми гранями на каменный пол. Закрывая голую грудь руками, опрометью бросилась к дверям, не дожидаясь развязки его бешенства, и дернула ручку, убеждаясь, что проход закрыт.

Тарелка со звоном разбилась рядом с моей головой, запущенная в стену, и я испуганно всхлипнула, оборачиваясь.

Ворон стоял, опираясь ладонью на край стола. Его грудь тяжело подымалась с каждым вздохом, растрепанные темные волосы чернотой упали на лицо, а смятая и задранная рубашка как-то жалко свернулась комком на каменном торсе.

Он сверлил взглядом стену, стараясь унять злость, взять себя в руки, но вместо этого склонился над столом, запуская следующую тарелку в стену. Остатки еды вперемешку с осколками разлетелись в разные стороны, и один, особенно меткий, ударил меня четко в шею, разрывая кожу тонкой полосой.

Ему хватило одной моей капли крови, чтобы отбросить в сторону свое бешенство и настигнуть, прижимая к дверям спиной. Нависнув сверху, Ворон вдыхал аромат крови часто подрагивая крыльями носа и пронзая темнотой черных глаз.

— За что ты так со мной поступила? — убито прошептал, сдвигая волосы в сторону и открывая вид на стекающую капельку крови, что собралась в круглую бусинку и скользнула вниз, оставляя после себя яркую дорожку. — За что так порвала?!

Жесткими пальцами отвернул мое испуганное лицо и припал губами к порезу, кончиком горячего языка собирая багровую дорожку. От этого дикого жеста обжигающая волна зародилась на кончиках пальцев, чтобы стрелами добраться внутренностей, затопить меня черной волной похоти и заставить, закрыв глаза, шумно задышать.

— Я ничего не сделала… ничем не заслужила… — прошептала, обессиленно сползая вниз.

Если бы не его руки, не его тело, я бы рухнула на пол, покорившись подогнувшимся коленям, но Ворону было мало держать меня взаперти — он хотел контроля, и мое стояние на ногах — лишь его прихоть.

— Ты ответишь, за все ответишь, — вновь пообещав мне кровавую расплату за неведомые грехи, он резко отпустил меня, позволяя съехать вниз, и жестко зафиксировал голову, впиваясь в волосы.

Пах перед моим лицом вновь напрягся, и мужские глаза пронзила такая злость, которой я ранее никогда не видела.

— Я сломаю тебя, испорчу, Тарн. И ты больше никогда не станешь прежней, — прорычал он, потянувшись ладонью к растянутому поясу брюк.

Глава 16

Смотреть на нее сверху вниз — определенный уровень блаженства. Нравилось, как невинно она хлопает своими бездонными глазами, как пухлые искусанные губы распахиваются от удивления и горячий короткий выдох обжигает головку члена у ее рта.

— Будь послушной, царица. И больно не будет, — шиплю я ей и толкаю член в горячий ротик, едва не вырывая волосы на темноволосой голове от одержимости.

Обжигающий, мягкий, влажный. Он просто вырывает меня на мгновение из собственного тела, и соблазн оказаться глубже в ее горле тянет на новый толчок.

Храбрая, глупая Тарн.

Она не вырывается, не кусается, только смотрит глазами, полными ужаса и разочарования, в которых я вижу свое отражение. Не двигается навстречу, но и не торопится оттолкнуть — из-за угроз ли?..

Глупая, сладкая Тарн!..

Тонкие ладошки накрывают бедра и сдержанно сминают ткань, пока я вожу гудящим от возбуждения членом по гладкой стороне женского языка. Мошонка начинает стучать по ее подбородку, а мне все мало. Меня гложет голод, которому нет конца.

Да когда же уже придет облегчение?! Для него так много причин, но оно все никак не наступает, заставляя все разъяреннее терзать узкое горлышко.

Сломаю! Я ее сломаю!

Но маленькая дрянь неожиданно закатывает глаза от легкой волны удовольствия, и это приколачивает мои ноги к полу ржавыми кривыми гвоздями.

Мне не закончить, пока эта тварь не рассыплется на кусочки, погребенная под волной оргазма. Это зависимость. С первого раза, с первого укуса и толчка. Она запутала меня, закрутила, навязала свою природу, что влияла сильнее, чем инстинкты.