Царевна для Ворона

Ровный и витиеватый почерк скользил по страницам, сплетаясь в стихи. Такие же печальные, как глаза напуганной Тарн. Грустные, трепетные и явно тайные. Такое не открывают первому встречному и уж точно не бросают, сбегая на другой край земли.

Как и медное колечко на несколько размеров больше, чем тонкие пальчики лебедя. Явно снято с материнской руки — как дар, как оберег. И этот флакон с цветочной настойкой для аромата, что пах так же ярко, как воспоминания о прошедшей ночи.

Она ушла и оставила свои богатства.

Не верю. Ложь. Не она.

Тарн такая же сердечная, как приступ, и вряд ли бы бросила то, что считала куда дороже сережек и туфель. Но Хаял…

Мог бы догадаться.

— Хаял!

— Да, господин?

Слуга возник из тени, все это время верно выстаивая у дверей свою преданность. Он всегда стоял рядом, выполнял всю самую грязную работу, вывозил продажных девок и усмирял разбушевавшихся любовниц.

Самый верный слуга, который поплатится за содеянное во имя своей любви. Столько лет ходить вокруг моей постели, собирать грязные простыни и ни разу не возлежать на них — его боль, которая была принята в обмен на возможность быть рядом.

— Где она?

— Господин?

— Где Тарн?

— Ушла…

— Не лги мне, Хаял, — голос звучал звериным рыком, пока я поднимался с колен, делая шаг в его сторону. — Не смей мне лгать. Ты лучше всех знаешь, что я делаю со лжецами.

Побледневшая кожа и выступивший бисер на морщинистом лбу сказали мне правду.

Она не ушла. Она где-то здесь. Птичка, что я назвал своей и отпустил, не улетела. Она осталась.

— Где. Тарн?

— Я все скажу, господин, — склоняя голову, Хаял признал поражение, все еще надеясь на милость, которой для него не будет. — Я все расскажу.

Глава 20

Холодные камни уводили в беспамятство еще сильнее, чем ледяной ветер. Они промораживали меня до самой души, минуя кости, мясо и внутренности.

Так холодно… Мне никогда не было так холодно…

Несколько часов еще было терпимо, особенно согревали теплые длинные рукава платья, но и этого оказалось недостаточно. Ступни уже не ощущались, превратившись в две ледяные детали, которые при желании можно было разбить. Пальцы на руках посинели, скрючиваясь в кривые ветки, которые разгибать было бы чревато болью, пронзающий отмороженную плоть.

Так и умру.

Глупая. Надеялась на быструю смерть, а теперь замерзаю, как выброшенная за порог псина, не решившаяся уходить и свернувшаяся клубком у дверей, жалобно скуля.

Я кричала. Срывала глотку, но никто меня не услышал. Или услышал, но не откликнулся, закрывая глаза и делая вид, что ничего не происходит. Никто в этом проклятом замке даже не подумает меня искать. Никто. И если случится так, что мой труп найдут — сожаление не задержится в их сердцах, стирая меня из памяти свиты и слуг.

Скрип дверного засова почудился обманом сознания. Это галлюцинация, я уже брежу от холода. Открыть глаза не получилось, слишком тяжелыми были веки, слишком крепким оказался последний сон, давящий своей чернотой.

— Она здесь.

Тяжелые уверенные шаги и прикосновение к лицу обжигающе горячих пальцев заставили хрипло всхлипнуть и поморщиться.

— Потерпи, Тарн. У меня еще одно дело, — голос Ворона поднял в груди все самое жуткое, что было страшнее этого ледяного заточения. — Хаял.

— Да, господин.

— Ты был мне верен столько лет. Что заставило тебя ослушаться моего приказа?

— Она не хотела уходить. Я лишь желал угодить моему господину, не обременяя истериками. Хаял делал так тысячу раз, и этот раз не стал исключением.

— То были девки. Простые дырки, которых я пользовал столько, сколько хотел. А это твоя царица. Чувствуешь разницу?

— Я был верен…

— Я знаю, Хаял. — Ворон был до ужаса спокоен. — Я знаю.

— Господин!

— Я отпускаю тебя со службы. Ты мне больше не нужен.

Шорох мелкой каменной крошки и отчаянный крик, удаляющийся с каждой секундой, всполошили округу и стаю воронов, ждущих своей добычи в виде свежего мяса. Щедрую трапезу им обещал громкий, противный шлепок где-то внизу, у острых скал основания замка.

Накатил приступ тошноты, но было попросту нечем.

Последняя пища была в моем желудке несколько дней назад и давно уже переварилась, позволяя желудочной кислоте жрать меня изнутри.

— Это закончилось, Тарн. Ты не умрешь здесь, — пообещал Ворон и ловко просунул руки под мое окаменевшее тело, поднимая в воздух и прижимая к горячей груди.

Его будто бы не брал чертов холод, пропитавший здесь каждую песчинку. Горячий… Такой горячий, что голова кружится.

Сухой и болезненный кашель сдавил горло, заставляя меня тихо и хрипло застонать, невольно утыкаясь носом в пахнущее мятой и табаком плечо. Сознание темным марево затягивалось, мешая мне понимать, что происходит и куда несут мое тело. Нет сил. Больше нет сил даже дышать.

— Не спи, Тарн, паршивка. Не вздумай умирать сейчас! Я тебе не позволяю!

Прости, Ворон. Это не в моей власти.

— Горячей воды! Живо! Знахарей и лекарей! — гремело над головой, но я уже не понимала, кто кричит и кого зовет. Просто вой, звенящий в голове, словно волк тоскует по луне, что так далеко. — Дыши, Тарн. Не смей умирать.

Мягкие простыни окутали знакомым ароматом, затягивая в уютную темноту. Слышался треск ткани и чуть теплые рывки полос на коже, что даже не делали больно. Становилось только холоднее, все больше, все глубже…

— Я согрею, если ты пообещаешь бороться. Черт! Зачем мне твое обещание? Я приказываю тебе не спать! Не смей, мелкая… ты… не смей…

Растирающие движения приносили невыносимую боль. Хотелось стонать, выть зверем, но губы отказывались подчиняться, зубы превратились в камни, стучащие друг об друга с диким треском.

Голая кожа сплошь была усыпана болезненными мурашками, стонущими от каждого прикосновения. А их было много. Слишком. Они тенью танцевали везде, в самых недоступных местах, и я даже не могла промычать о своем недовольстве.

Не трогайте… Не касайтесь… Это невыносимо.

— Живи, Тарн. Ты не заслужила такой быстрой смерти.