Царствие Хаоса

Перед лицом рока все дискотеки — рок-дискотеки, любит повторять Клауд. Он обычно подмигивает мне, когда это говорит, перекрикивая рев музыкальной системы на складе или стоя снаружи у пожарной лестницы и прокалывая фольгу блистерной упаковки кончиком карманного ножа. Сомневаюсь, честно говоря, что конец света имеет что-нибудь общее с оглушительно громкой музыкой и эйфорией от таблеток сомнительной легальности. В моем понимании конец света — природная стихия, вроде ливня или урагана. Некоторые успевают забраться повыше, а таких, как мы, смывает в канаву и крутит в водовороте с листьями и окурками. Но если нас и увлекло потоком, это еще не значит, что мы не сумеем выбраться.

Возьмите, к примеру, хоть Клауда. Прямо сейчас он плывет к музыке, словно лодка по открытой воде, — закрыв глаза, воспаряя от наркотика, названия которого мне не выговорить. Он оклеил стену склада пузырчатой пленкой, и теперь лазерные лучи и светодиодные огоньки музыкальной системы превращают пустые ячейки в миниатюрные зеркальные шары. Когда этот свет падает на лицо Клауда, чисто выбритое, с острыми чертами — плоскости и грани под тонкой, анемичной кожей, — он становится похож на святого в церковном витраже. Святой покровитель измененных сознаний, граней, пропавших дорожных ограждений и падений со скал. Святой покровитель беззаботно живущих. Сейчас, когда он здесь, невозможно представить его в другом окружении. Этот дочиста обобранный и заброшенный склад между автострадой и каналом — его храм, таблетки, огни и пульсация кибер-гот-индастриал построка [6] — его святые дары и его чудеса.

6

Построк — музыкальный жанр, экспериментальная форма рок-музыки, возникшая в 90-х годах.

Сегодня весь мой ужин — это чуть теплый растворимый кофе и половинка сломанной сигареты, которую мы с диджеем Меме курим, передавая друг другу, на крыше музыкального фургона, пока остальная часть команды разгружает и собирает динамики, световые дисплеи и бензиновый генератор в красной квадратной раме. Название группы — «Пейдей», что значит «получка», и Меме говорит, что это забавное совпадение. Меня, Фриду, они зовут «Фрайдей», что значит «пятница». Пятница — день получки. Ага, отвечаю, обхохочешься.

Не в этом смысле забавное, говорит Меме.

Меме улыбается мне; ее короткие коричневые пальцы в кольцах с финифтью и с облупленным ярко-синим лаком на ногтях скользят по пульту похожей на орудийную башню платформы на крыше фургона. Зеленые и сиреневые лучи проносятся надо мной, пульсируют, проносятся обратно, а Клауд берет мои руки в свои, сплетает свои пальцы с моими. Сиреневый свет танцует на фольге и пластике за его спиной. Мой взгляд падает на шов между бетонных плит в углу склада, где звуковая машина творит свое волшебство.

Я замечаю его слишком поздно: оранжево-коричневый луч, скользящий вниз по стене. Потолок над ним провис, отстал, как заусенец от ногтя, приоткрыв тонкую полоску неба. Дождевая вода уже бороздит ряд глубоких меловых потеков вниз по бетонным плитам, в полу — ямки размером с полдоллара, высвеченные внезапной пульсацией стробоскопа. Музыка воет, руки Клауда холодны как лед. Меме скалится, словно череп. Я ору, но уже слишком поздно: с грохотом товарного поезда провисший лист потолка отпадает, валится на звуковую систему и впускает водопад кислотного дождя.

Тишина, потом пронзительный крик.

Добро пожаловать на конец света.

Дорожка 2. Корабль с двумя лицами

В первый раз я замечаю граффити перед домом Ванессы, и если вы верите в предзнаменования, то, полагаю, это оно и есть. Ядовито-желтая спрей-краска, цвет предостерегающих знаков и полицейских лент. Изогнутая, лежащая на спине буква «С» нарисована на квадрате коричневого пластика, в котором, приглядевшись, я опознаю крышку мусорного бака. Пластик разъеден дождем, как будто кто-то жевал его по краям, и, полагаю, это тоже род предзнаменования. Не знаю, дело в форме, цвете или яркости, но рисунок мне режет глаза и вызывает такую сильную тошноту, какую не удалось вызвать даже вчерашнему похмелью.

Ванесса живет на одной из длинных улиц с тесно поставленными кирпичными викторианскими домами, между Дрексель и Вудлоун, в нескольких кварталах к северу от университета. Все лужайки перед домом высохли, серые и безжизненные, останки тисов и розовых кустов, как перекати-поле, задуло ветром под эркеры, и не знаю почему, но у меня появилось предчувствие, что соседний парк воняет кошачьей мочой.

Путь сюда был неблизким. Я ночевала сегодня в доме Фелисити, в спальне на первом этаже, которую четыре месяца назад занимал платный жилец. То есть до того, как воздух стал токсичным, а дождь превратился в едкую кислотную хрень. Прошло четыре месяца. Сейчас должны быть школьные выпускные, любит шутить Клауд. Как будто кто-то из нас собирался оканчивать школу, конец света или нет.

Я подгребла к Фелисити почти в то же время, когда постоялец сложил вещички и уплыл из-под ее идеально наманикюренной лапки. Ванесса причалила к Вонючему парку, должно быть, немногим раньше. Вернулась поближе к своей альма-матер, сказала она, после нескольких лет руководства научно-исследовательской лабораторией по управлению климатом — где-то на западе, в Колорадо, а может, в Неваде. Я познакомилась с ней, когда она помогала Фелисити устанавливать солнечную батарею, похожую на абстрактную скульптуру, слепленную из разноцветного скотча.

Потом мы стали возить ей воду.

Сказать откровенно, Ванесса просто помешалась на этой воде. Наверное, мы все на ней помешались, но Ванесса жутко привередлива: не дотронется ни до чего, что не налито из пластиковой бутылки. Йодные, угольные фильтры, бледно-розовые таблетки для балансирования кислотности, которые раздает агентство по чрезвычайным ситуациям, — ничто ей не подходит, ни по отдельности, ни вместе. Если за последние четыре месяца вода успела побывать в облаках, Ванесса не станет иметь с нею дело — и точка.

Фелисити говорит, что Ванесса — очаровательная женщина. Только качает при этом головой. С этой Ванессой Новак всегда все непросто.

* * *

Каждый раз, когда Фелисити удается раздобыть бутилированную воду — в агентстве по чрезвычайным ситуациям, в Армии спасения или получить от одного из ее мимолетных бойфрендов, — я цепляю верх красной детской коляски на багажник велосипеда, загружаю его трехлитровыми канистрами или упаковками пластиковых бутылок и кручу педали на юг. Квартира Ванессы находится на верхнем этаже узкой трехэтажки с плоской крышей, куда надо входить через веранду, самую крохотную из всех, какие когда-либо пристраивали к задней части здания. Веранда обита некрашеными досками с торчащими отовсюду гвоздями, стекла в квадратных оконных рамах гремят от ветра. Ванесса превратила ее в теплицу, и повсюду из пластиковых лотков торчат кустики помидоров, сладкого перца, зеленого лука и базилика. Приставная лестница ведет через люк на крышу, сплошь выложенную солнечными батареями. Здесь еще больше лотков с растениями, укрытыми от дождя синей брезентовой палаткой.

Ванесса возится с одной из своих батарей, стоя босиком на черной как деготь кровельной плитке. Густые темно-каштановые локоны стянуты банданой с рисунком из рыбок. Услышав стук дверцы люка о стальную ножку палатки, она поднимает голову.

— Привет, — говорю я. — Привезла вам воду.

Больше ничего не говорю, потому что мне надо отдышаться.

Ванесса радостно улыбается, показывая неровные, но удивительно белые зубы.

— Пятница, ты великолепна!

У нас уходит примерно пять минут на то, чтобы перетаскать восемь канистр из детской коляски в ее квартиру. Шесть она оставляет в теплице и просит меня отнести две другие на крышу. Там она бесцеремонно опрокидывает ее над каким-то растением с желтыми цветочками. Эту картину я наблюдаю уже несколько месяцев, но даже сейчас меня коробит, когда я вижу, как отличная питьевая вода капает с листьев на кровлю. Ванесса, как всегда, не замечает моей гримасы. Или, может, ей просто наплевать. Ее не поймешь.