Царство небесное силою берется

— Мне бы воды немного, — сказал он, подходя к мальчику. Он вынул из кармана сандвич и протянул ему. Мальчуган, который по возрасту и телосложению был похож на Пресвитера, одним движением взял сандвич и сунул его себе в рот, не отводя при этом взгляда от лица Таруотера.

— Вона, пей, — сказал он и рукой, в которой держал сандвич, указал на колодец.

Таруотер подошел к колодцу и воротом вытянул ведро воды. Рядом лежал ковш, но он им пользоваться не стал. Он лег грудью на край ведра, опустил лицо в воду и начал пить. Он пил до тех пор, пока у него не закружилась голова. Потом он снял шляпу и сунул в ведро голову. Как только его лицо полностью оказалось в воде, его с головы до ног пробила жуткая судорога, как будто до сей поры он вообще никогда и близко не касался воды. Он заглянул вниз, в прозрачное озерцо отраженного серого света, в невероятную глубину, из которой на него смотрели безмолвные, спокойные глаза. Он рывком вынул голову из ведра и пятился назад, пока размытый контур хижины, потом свинья, потом, наконец, цветной мальчишка, который по-прежнему неотрывно пялился на него, опять не собрались в фокус. Таруотер нахлобучил шляпу на мокрую голову, вытер лицо рукавом и торопливо зашагал прочь. Негритята провожали его взглядом до тех пор, пока он не вышел на шоссе и совсем не скрылся из виду.

Взгляд из глубины колодца прочно, как бур, засел у него в голове, и ему потребовалось пройти больше мили, пока до него дошло, что на самом деле не было там никаких глаз. Вода почему-то не утолила его жажды. Чтобы отвлечься, он полез в карман, достал учительский подарок и стал им любоваться. Потом он вспомнил, что еще у него есть монетка в десять центов. В первом же попавшемся магазине или на заправочной станции он купит чего-нибудь попить и откроет бутылку открывашкой. Маленький инструмент поблескивал у него на ладони, словно обещал открыть перед ним все двери. Мальчик начал понимать, что недооценил учителя, что упустил какую-то возможность. В памяти его черты дядиного лица уже утратили прежнюю четкость, и он снова видел те осененные тенью многознания глаза, которые представлял себе, когда ехал в город. Он положил открывашку обратно в карман и сжал ее в руке, словно с этой минуты вещица стала его талисманом. Скоро впереди он заметил перекресток, где шоссе, по которому он шел, пересекалось с 56-м. Отсюда до грунтовой дороги, ведущей к вырубке, было не больше десяти миль. На дальней стороне перекрестка стояли рядышком магазин и заправочная станция. Мальчик пошел быстрее, весь — предвкушение той бутылочки с питьем, которую он сейчас купит. С каждой секундой пить ему хотелось все отчаянней. Подойдя ближе, он увидел стоящую в дверях заведения толстую женщину. Жажда стала еще сильнее, но радость предвкушения угасла. Она стояла, прислонившись к дверному косяку и скрестив руки на груди, и почти полностью перегораживала вход. У нее были черные глаза, лицо — как из гранита резали, и скорый на расспросы язык. Таруотер с дедом иногда делали в этом месте покупки, и когда там была эта женщина, старик всегда задерживался и заводил с ней разговор, поскольку ему это было так же в радость, как, скажем, в самую жару прилечь в теньке под деревом. Мальчику приходилось, изнывая от скуки, стоять рядом и расшвыривать ногой камушки.

Она углядела его издалека, и, пусть даже она ни единым движением не показала этого, он почувствовал, как ее глаза впились в него, как крючок в рыбу. Он перешел на другую сторону дороги и нехотя, как будто его на леске тянули из воды, пошел к ней, нахмурившись и стараясь смотреть в нейтральную точку, где-то между ее подбородком и плечом. Когда он подошел и остановился, она не сказала ни слова, а только стояла и смотрела на него, и он был вынужден поднять глаза и посмотреть ей в лицо. По лицу ее сразу было видно, что она знает все, а в скрещенных на груди руках читался приговор, вынесенный раз и навсегда. Мальчик бы ничуть не удивился, если б узнал, что за спиной у нее — два огромных сложенных крыла.

— Мне негры рассказали, как ты с ним обошелся, — сказала она. — Стыд, да и только.

Мальчик взял себя в руки, чтобы хоть что-то сказать ей в ответ. Он понял, что грубость здесь не поможет, что к нему взывает какая-то сторонняя по отношению к ним обоим сила, что ему придется прямо здесь и сейчас отстоять свою свободу и право действовать так, как ему того хочется. Его пробрала дрожь. Его душа нырнула глубоко-глубоко и в самой темной своей глубине услышала голос наставника. Он открыл рот, чтобы поразить эту женщину покрепче, и, к своему ужасу, услышал, как с его губ, словно пронзительный крик летучей мыши, сорвалось грязное ругательство, которое однажды он слышал на ярмарке. Он вздрогнул и понял, что момент упущен.

Женщина и бровью не повела. Помолчав еще какое-то время, она сказала:

— А теперь, значит, вернулся. И кто же, интересно мне знать, захочет взять на работу парня, который дома поджигает?

Таруотер еще не пришел в себя после первой своей неудачи, и потому голос у него дрожал:

— А я никого и не просил брать меня на работу.

— И мертвых не уважает?

— Мертвые, они и есть мертвые, и им уже все равно, — сказал он, понемногу собираясь с духом.

— И наплевал на Воскресение и Жизнь вечную? Жажда железной ржавой хваткой вцепилась мальчику в горло.

— Продайте мне этой воды, которая коричневая, — хрипло попросил он.

Женщина даже не пошевелилась.

Он развернулся и пошел дальше, и взгляд у него был такой же темный, как у нее. Под глазами у него залегли круги, а кожа, казалось, плотно облепила кости от недостатка влаги. Ругательство мрачным эхом отзывалось у него в голове. Душа у него была слишком яростная, чтобы терпеть такого рода грязь. Ко всем порокам, кроме чисто духовных, он был нетерпим и никогда не потакал порокам плотским. Его победа была неполной, сорвавшееся с губ слово пятнало ее. Он хотел было вернуться и швырнуть ей в лицо правильные, достойные слова, но не мог придумать, какие именно. Он попытался представить себе, что бы сказал ей учитель, но никакие дядины слова тоже не шли ему в голову.

Теперь солнце светило ему в спину, и жажда достигла такой точки, за которой хуже быть уже не могло. Было такое чувство, словно в горло насыпали раскаленного песка. Он упорно продолжал идти. Машин не было. Он решил, что остановит первый же автомобиль, который будет идти в нужную сторону. Человеческое общество ему было теперь нужно ничуть не меньше, чем вода и пища. Ему хотелось объяснить кому-нибудь все то, чего он не смог объяснить этой женщине, и достойными словами смыть грязь, которая запятнала его мысли.

Он прошел еще около двух миль, когда мимо наконец проехала машина, а потом сама собой сбросила скорость и остановилась. Мальчик рассеянно плелся по обочине и даже руки не поднял при ее приближении, но, увидев, что она остановилась, побежал к ней. Пока он бежал, водитель, потянувшись через соседнее сиденье, открыл дверцу. Машина была двухцветная, сиреневая с кремовой отделкой. Даже не взглянув на водителя, мальчик влез внутрь, захлопнул дверцу, и автомобиль тронулся с места.

Таруотер повернулся, посмотрел на водителя, и у него появилось непонятное — и неприятное — чувство. Подобравший его водитель был худой и бледный мужчина со впалыми щеками, молодой, но отчего-то похожий на старика. На нем были сиреневая рубашка, легкий черный костюм и панама. Губы у него были такие же белые, как небрежно висящая в уголке рта сигарета. Глаза были того же цвета, что и рубашка, а ресницы густые и черные. Из-под сдвинутой на затылок шляпы на лоб выбивался светлый локон. Он молчал, и Таруотер тоже молчал. Мужчина неспешно вел машину, через какое-то время повернулся и смерил мальчика с головы до ног долгим влажным взглядом.

— Живешь неподалеку? — спросил он.

— Не на этой дороге, — сказал Таруотер. Голос у него был надтреснутый от недостатка влаги.

— И куда собрался, если не секрет?

— Туда, где живу, — прохрипел мальчик. — Я там теперь хозяин.

Несколько минут водитель молчал. На окне рядом с сиденьем Таруотера была трещина, заклеенная липкой лентой, и ручки, чтобы опускать стекло, не было. Воздух в машине был сладковатый и затхлый, и казалось, что дышать почти нечем. В окошке Таруотер видел свое собственное бледное отражение, которое с мрачным видом пялилось на него.

— Не на этой дороге живешь, да? А где же у тебя родня?

— Нет у меня родни, — сказал мальчик. — Я один, сам по себе. И никто мне не указ.

— Совсем никто? — сказал водитель. — Я так понимаю, что тебе палец в рот не клади.

— Совсем никто, — сказал мальчик.

Что-то в облике чужака показалось Таруотеру знакомым, но понять, где он мог его раньше видеть, у него не получалось. Из кармана рубашки водитель достал серебряный портсигар, щелчком открыл его и протянул Таруотеру.

— Закуришь? — спросил он.

Мальчик никогда ничего не курил, кроме махорки, и сигареты ему совсем не хотелось. Он сидел и смотрел на открытый портсигар.

— Это особые, — сказал водитель, явно не спеша его убрать. — Такие не каждый день приходится курить, хотя, может, ты вообще никогда не курил?

Таруотер взял сигарету и вставил ее в уголок рта, как водитель. Тот тут же вынул из другого кармана серебряную зажигалку, высек огонь и поднес ему. Сначала сигарета не раскуривалась, но потом мальчик затянулся, она загорелась, и в легкие потек дым. Вкус у дыма был необычный.