Царство небесное силою берется

— Опыт — жестокий учитель, — сказал Рейбер. Мальчик пожал плечами и встал. Он пересек комнату, подошел к дверной сетке и стал смотреть сквозь нее на улицу. Пресвитер сразу слез со стула и пошел за ним, на ходу напяливая шляпу. Таруотер ощутимо напрягся, когда малыш подошел к нему, но с места не сдвинулся, а Рейбер сидел и смотрел, как эти двое стоят рядом и смотрят на улицу — две фигуры в шляпах, нелепые и допотопные, связанные между собой каким-то общим нервным напряжением, которое исключало необходимость в нем самом. Потом он с нарастающим чувством тревоги увидел, как мальчик положил руку на шею малышу, открыл дверь и вывел его наружу. Ему пришло в голову, что под «сделать что-нибудь» мальчик имел в виду возможность превратить ребенка и своего раба, научить Пресвитера, как преданную собаку, подчиняться его командам. Вместо того чтобы избегать его, он решил полностью подчинять его себе, чтобы показать Рейберу, кто здесь хозяин.

«Вот только я этого не позволю,— подумал Рейбер.— Пели кому Пресвитер и будет подчиняться, то только мне». Он положил деньги на стол под солонку и вышел за ними.

Небо было ярко-розовым и излучало свет почти потусторонний, так что все земные цвета казались ярче. Всякий пробившийся сквозь гравий сорняк казался живым зеленым первом. Мир, как змея, менял кожу. Мальчики были уже па полпути к мосткам, они шли медленно, и рука Таруотера по-прежнему лежала у Пресвитера на шее, но Рейберу показалось, что это Пресвитер ведет Таруотера, что именно он захватил мальчика в плен. Учитель с мрачным удовольствием подумал о том, что рано или поздно уверенности в себе и в своих убеждениях у Таруотера поубавится.

Они дошли до края мостков и остановились, глядя вниз на воду. А потом, к вящей досаде Рейбера, мальчик взял ребенка под мышки, как мешок, и посадил в лодку, которая была привязана к мосткам.

— Я не давал тебе разрешения катать Пресвитера на лодке, — сказал Рейбер.

Может быть, Таруотер услышал его, а может, и нет; он не ответил. Он сел на край мостков и несколько секунд смотрел на противоположный берег озера. Половинка большого красного шара висела, почти не двигаясь, над дальней стороной озера, как будто озеро само было вытянутой в овал половинкой солнца, разрезанного в середине зубчатой полосой леса. По воде на разной глубине плыли красные и оранжевые облака. Рейберу вдруг больше всего на свете захотелось провести полчаса в одиночестве и не видеть этих детей — ни того, ни другого.

— Хотя, впрочем, давай, прокати его,— сказал он,— только, пожалуйста, будь осторожен.

Мальчик не пошевелился. Он сидел, наклонившись вперед, ссутулив худые плечи, руками вцепившись в край пристани. Он словно удерживал равновесие перед решающим прыжком.

Потом он соскочил в лодку к Пресвитеру.

— Присмотришь за ним? — спросил Рейбер.

Лицо Таруотера было похоже на древнюю маску, которая высохла и поблекла.

— Я о нем позабочусь, — сказал он.

— Спасибо, — ответил дядя.

На секунду его отношение к мальчику потеплело. Он зашагал по мосткам назад к мотелю. Дойдя до двери, он повернулся и посмотрел, как лодка удаляется от берега. Он поднял руку и помахал им, но Таруотер никак не показал, что он заметил этот жест, а Пресвитер сидел к отцу спиной.

Маленькая фигурка в черной шляпе сидела в лодке, как пассажир, которого мрачный лодочник везет через озеро к какому-то таинственному месту назначения.

Вернувшись в номер, Рейбер лег на койку и попытайся снова почувствовать то облегчение, которое снизошло на него, пока он ездил днем на машине. Едва ли не единственным чувством, которое он испытывал в присутствии мальчика, было колоссальное напряжение, и когда это чувство на какое-то время оставляло его, он понимал, до какой степени оно непереносимо. Он лежал и с отвращением думал о той минуте, когда это лицо с неизменным выражением молчаливого вызова снова появится в дверях. Он представил, что ему все лето придется бороться с холодным упрямством мальчика. Он начал думать о том, может ли Таруотер уйти от них по своей собственной воле, и через секунду понял, что хочет именно этого. Он больше не чувствовал никакого желания исправлять его. Единственное, чего он хотел, так это избавиться от него. Он с ужасом подумал о том, что мальчик останется с ними навсегда, и стал размышлять, как бы спровадить его побыстрее. Он знал, что мальчик не уйдет, пока рядом будет Пресвитер. Он даже подумал было, а не отправить ли ему Пресвитера и впрямь на несколько недель в специализированное учреждение. Впрочем, от одной этой мысли он пришел в ужас и тут же переключился на другие возможные варианты. Потом он ненадолго задремал и во сне видел, как вместе с Пресвитером мчится на машине от надвигающегося на них облака, похожего на торнадо. Он проснулся и увидел, что в комнате стало почти совсем темно.

Он встал и подошел к окну. Лодка с двумя пассажирами находилась примерно в центре озера и почти не двигалась. Окруженные водой, они сидели и смотрели друг на друга, маленький приземистый Пресвитер и Таруотер, длинный и тощий, слегка наклонившийся вперед, сосредоточив все свое внимание на сидящем напротив него малыше. Они будто попали в сильное магнитное поле, которое властно удерживает их вместе. Истошно-багровое небо, казалось, вот-вот взорвется и погрузится во тьму.

Рейбер отошел от окна и снова упал на кровать, но спать он больше не хотел. У него было какое-то странное чувство, что он чего-то ждет и отмеряет время. Он лежал с закрытыми глазами, словно слушал неведомые миру звуки, которые мог услышать только тогда, когда был выключен слуховой аппарат. Похожее чувство он испытывал в детстве — похожее по насыщенности, а не по сути, — когда лежал и ждал, что в любой момент город может расцвести и превратиться в вечный Паудерхед. Теперь он тоже чувствовал, что ждет каких-то грандиозных перемен. Ждет, что весь мир превратится в кучу пепла меж двух обгорелых труб.

А он будет всего лишь наблюдатель, не более того. Чувство ожидания было совершенно безмятежным. Жизнь никогда его особенно не баловала, а потому и жалеть было не о чем. Он убеждал себя в том, что даже собственная гибель совершенно ему безразлична. Ему казалось, что это безразличие есть вершина человеческого величия, и, забыв на секунду обо всех своих промахах, забыв, как чудом удержался на последней грани нынче днем, он почувствовал, что этой вершины он уже достиг. Покой в том, чтоб ничего не чувствовать.

Он лениво наблюдал, как в окне поднимается круглая красная луна. Она была как солнце, только на обратной стороне земли. Он принял решение. По возвращении мальчика он скажет: «Мы с Пресвитером сегодня же возвращаемся в город. Ты можешь поехать с нами, но только при соблюдении следующих условий: ты не начинаешьдействовать со мной заодно — ты действуешь со мной заодно, целиком и полностью. Ты меняешь свое отношение ко мне и к жизни, ты проходишь тесты, ты готовишься осенью пойти в школу. И прямо сейчас ты снимешь с головы эту шляпу и выбросишь ее в окно. Если ты на все это не согласен, мы с Пресвитером уезжаем без тебя».

Потребовалось пять дней, чтобы все встало на свои места. Он вспомнил свои дурацкие чувства в ту ночь, когда появился мальчик, вспомнил, как сидел у его постели и думал, что теперь у него наконец-то есть сын, перед которым открыто будущее. Он вспомнил, как шел за ним по темным переулкам, чтобы оказаться в конце концов в этой отвратительной молельне, вспомнил, каким был идиотом, когда стоял под окном и слушал проповедь сумасшедшей девочки. Теперь он едва мог в это поверить. Даже прежняя идея отвезти мальчика назад в Паудерхед казалась теперь нелепой, а поехать туда сегодня днем мог только психически нездоровый человек. Ему было стыдно за свои сомнения, за неуверенность, за свое настойчивое стремление изменить мальчика. Теперь он не видел во всем этом абсолютно никакого смысла. Он почувствовал, что после пяти дней безумия к нему вернулся здравый смысл. Он с нетерпением ждал, когда же они вернутся, чтобы как можно скорее выдвинуть свой ультиматум.

Он закрыл глаза и подробно представил себе эту картину: угрюмое лицо мальчика, попавшего в безвыходное положение, вынужденного опустить свои нахальные глаза. Его сила заключалась теперь в том, что ему было безразлично, останется мальчишка или нет. Улыбнувшись, он подумал, что его безразличие не идеально: он безусловно хотел, чтобы мальчик убрался восвояси. Скоро он задремал опять и опять вместе с Пресвитером спасался на машине от надвигавшегося торнадо.

Когда он снова проснулся, луна, успевшая добраться уже до середины окна, светила привычным блеклым светом. Он сел, вздрогнув всем телом, как будто в лицо ему заглянул чужой человек, вестник, который только что, задыхаясь, вошел к нему в комнату.

Он встал, подошел к окну и выглянул наружу. Небо было совершенно черным, по озеру пролегла четкая лунная дорожка. Сощурив глаза, он высунулся из окна, но ничего не увидел. В самой этой тишине что-то было не так. Он включил слуховой аппарат, и голова сразу загудела от монотонного скрежета сверчков и древесных лягушек. Он подождал. Потом, за секунду до того, как случилось непоправимое, он ухватился за металлическую коробочку слухового аппарата, словно когтями впившись в собственное сердце. В тишине раздался вопль.