Царство небесное

– Но ты ведь можешь рассказать Салах-ад-Дин у, какую гнусность затеял его братец! – заметил Луи.

– Не могу. Я поклялся Малик-Адилу, что ни один правоверный не узнает о его планах.

– А мы? Ах да! Мы же не правоверные! – рыцарь рассмеялся. – Но тогда я могу рассказать обо всем Саладину. Впрочем, это уже бред! Меня к нему никто не пустит... И что же в таком случае ты собираешься делать, эмир?

Фаррух-Аббас положил руку на плечо крестоносца и понизил голос, будто боялся, что и в этом уединенном месте их кто-нибудь может подслушать:

– Один план у меня есть. Но для исполнения его нужна женщина.

– Женщина? – поднял брови Луи.

– Да. Султан благоволит к пленнику, он приказал привести к нему в башню одну из своих невольниц. Я условился со стражей, что сам приведу ее.

При этих словах в душу рыцаря вновь закралось подозрение.

– Ты сказал, что лишь час назад встретился с сыном. До того ты, вероятно, готов был помочь Малик-Адилу расправиться с Эдгаром. Почему же вдруг решил привести ему наложницу?

В черных, чуть суженных глазах сарацина на мгновение блеснул хищный огонек:

– Это как раз был замысел Малика... Дать девушке кувшин с шербетом, а в него подмешать отраву. Она не знала бы об этом и стала бы пить вместе с христианином.

– И тогда в его смерти обвинили бы Саладина! – Луи даже не пытался скрыть своей ярости. – Какие нежные братские чувства живут в душе Малик-Адила... Но теперь, как я понимаю, ты передумал, эмир Фаррух? Так для чего женщина?

Эмир улыбнулся:

– Если она может принести яд, то может принести и спасение. Только тут пришлось бы посвятить ее в мой замысел. А доверяться женщине – значит обречь себя на погибель! Но мы должны поспешить: если этой ночью пленника не убьет отравленный шербет, то утром Малик-Адил может подослать к нему убийцу с кинжалом или удавкой. Все равно это припишут Салах-ад-Дину.

– Послушайте! – снова заговорил Ксавье, теперь голос его перестал дрожать и звучал твердо. – Если нужна женщина, а у нас ее нет, так давайте ее сделаем.

Луи повернулся к мальчику и посмотрел на него, как на сумасшедшего:

– Хорошая мысль, малыш! Только вот я не понял, кого из нас ты посчитал Господом Богом?

– Но мессир! – оруженосец вспыхнул и тотчас вновь побледнел. – Господь сотворил женщину из ребра Адама и вдохнул в нее душу. А нам-то всего лишь и надо суметь сделать женщину из мужчины. Это же куда легче! По крайней мере, если нет другого выхода, можно попробовать.

Глава восьмая Гурия для рыцаря

Темница в угловой башне не была обычной мрачной тюрьмой: в ней были побеленные стены, два довольно больших окна, забранных густыми решетками, но пропускавшими достаточно света и воздуха. Даже на каменном полу этой просторной комнаты был постелен ковер, правда, старый и вытертый, но все еще красивый. Поверх брошенного на ковер одеяла была накидана груда подушек. В эту ночь жара немного спала, и прохлада вошла в темницу. Но она не охладила лихорадочных мыслей Эдгара.

Молодой рыцарь в который раз переживал свой разговор с султаном и не знал, что волнует его сейчас сильнее: то, что Саладин сказал о возможном заключении мира с крестоносцами и о возвращении им большей части Святой Земли, или загадка, связанная с именем царевны Абризы...

Пленника привели к султану этим утром. Привели в палатку, поставленную среди руин, на месте главной крепостной башни. Трудно сказать, отчего Саладин приказал перенести сюда свой шатер. Возможно, хаотические груды битого камня и кирпичей, над которыми со свистом носились лишившиеся гнезд стрижи и ласточки, чем-то напоминали султану нынешнее состояние его собственной души? После Арсурской битвы он уже не умел скрывать ни своего смятения, ни своей растерянности, хотя до поры ему еще удавалось скрывать страх. И самое неприятное заключалось в том, что он не мог понять, кого боится сильнее: Ричарда Львиное Сердце, неумолимо гнавшего и гнавшего его от города к городу, или своих подданных, кажется, уже готовых предать и уничтожить былого кумира!.. Льстивой преданности и угодливым словам Салах-ад-Дин отлично знал цену – он сам стал повелителем правоверных, совершив предательство, и понимал, как легко с ним сейчас может случиться то же, что с наследниками Нур-ад-Дина.

Невероятная радость, охватившая султана, когда ему сообщили, что его всадники захватили в плен короля Ричарда, сменилась страшным разочарованием, едва ли не отчаянием. О том, что рыцарь, назвавший себя королем, никакой не король, стало известно почти сразу, едва пленника привезли в Яффу. Военачальники султана хором смеялись над легковерными воинами: даже те, кто никогда не видели лица английского короля, помнили, что ему никак не меньше тридцати лет, а плененному храбрецу было на вид двадцать, если не меньше...

Первым побуждением Саладина, когда он увидал перед собой человека, разрушившего его последнюю надежду, было схватиться за саблю. И возможно, он так бы и сделал, прояви Эдгар хоть малейший страх при виде грозного султана. Но в лице и в глазах рыцаря не было не то что страха, но даже напряжения – он смотрел на повелителя правоверных едва ли не с улыбкой... И это, как ни странно, вызвало в душе Саладина не гнев, а примирение.

Он усадил пленного на подушки рядом с собой и заговорил с ним самым дружелюбным тоном. Постепенно, задавая вопросы и слушая, как отвечает на них юный рыцарь, Салах-ад-Дин убедился, что тот умен, и что храбрость его не напускная, а это еще более расположило его к Эдгару. Причиной тому была вовсе не чувствительность султана – просто он подумал, что этого рыцаря можно, пожалуй, использовать для вероятных переговоров с королем Ричардом, и что непокорный Ричард, возможно, прислушается к словам того, кто спас ему жизнь.

Султан безо всякого лукавства признался юноше, что помышляет сейчас о мире с христианами и хочет, чтобы этот мир был выгоден и тем, и другим. До начала переговоров он хотел бы встретиться с королем, и лучше всего, если бы эта встреча была тайной: не нужно, чтобы его войско до поры до времени узнало о решении своего предводителя.

Эдгар сказал, что готов посредничать между королем Ричардом и Салах-ад-Дин ом, если только тот вскоре обменяет его на мусульманских пленных, и рыцарь получит свободу. Он тщательно подбирал слова, потому что по-арабски говорил еще из рук вон плохо, однако уроки Рамиза-Гаджи не пропали даром: во всяком случае, француз понимал все, что ему говорит повелитель правоверных, а отвечая, восполнял нехватку слов жестами.

– Я хочу, чтобы ты доверял мне, – говорил султан своему пленнику. – Мне не выгодна дальнейшая вражда с королем христиан. И я готов заключить с ним самый прочный союз. Мы можем даже, – тут Салах-ад-Дин чуть усмехнулся, хотя его глаза оставались серьезны, – мы можем даже по обычаю, что существует у вас, христиан, породниться с королем. Если у него есть сестра либо племянница, я был бы рад взять ее в жены. Мне бы тоже хотелось предложить королю какую-нибудь знатную мусульманку, но ведь у вас нельзя взять второй жены, а одна жена у Ричарда уже есть.

И тут Эдгар почувствовал прилив отваги, едва ли не большей, чем на Арсурской равнине, в тот миг, когда он рискнул жизнью, назвав себя именем Ричарда Львиное Сердце:

– Великий султан! – воскликнул юноша. – А что если бы я захотел с тобой породниться? Я – простой рыцарь, но мой прадед – один из самых славных воинов Первого крестового похода, а его жена, моя прабабка – дочь эмира Мосула.

– Рад это слышать, – с некоторым удивлением проговорил Салах-ад-Дин. – А каким образом ты хотел бы установить со мною родство?