Царство. 1951 – 1954

— Все равно беспокойно!

— Не бзди! А Молотова — в МИД.

— Если Лаврик МГБ заберет, спокойней будет!

— И МГБ, и МВД, — дополнил Хрущев. — Прорвемся, Коля, прорвемся!

— Из тюрьмы Полину Семеновну Жемчужину везут.

— Слава Богу!

Валюша принесла чай в серебряных подстаканниках и инжировое, самое любимое сталинское варенье.

— Попейте чаек, — и тут, выглянув в окно, расцвела. — Васенька приехал!

По дорожке к дому шел молодой человек в генеральской шинели. Офицеры, дежурившие у крыльца, вытянулись по стойке «смирно». Булганин и Хрущев поспешили навстречу.

— Вася! — начал Хрущев.

— Что с отцом?! — не здороваясь, оборвал Василий, он был уже здорово под мухой.

— Врачи делают все возможное.

Генерал с силой толкнул дверь и вошел к отцу. Буквально через минуту, появились Маленков, Ворошилов, Микоян и Каганович.

— Что? — насупившись, спросил Ворошилов.

— Плох, — отозвался Хрущев. — Василий приехал.

Маленков попросил чай. Каганович, недолго думая, занял сталинское кресло, но потом встал и, прихватив варенье, перебрался ближе к Маленкову и уже никуда от Георгия Максимовича не отходил.

— Вареньица, Георгий Максимович, положите! — услужливо предлагал Каганович. — Чаек с инжиром?

Маленков принял вазочку.

— Называйте меня, ребята, не Георгий Максимович, а Георгий Максимилианович, моего отца Максимилиан звали, а Максимовичем меня он окрестил, — кивнул на соседнюю дверь Маленков. — Сказал, что у трудящихся сроду ни одного Максимилиана не было. Вот так я превратился в Максимовича.

Из малой столовой вышел Василий.

— Загубили отца! — громогласно объявил он, и погрозил кулаком.

— Ну, я вам!

— Ты, Вася, не горячись, — вставая и направляясь к сыну Сталина, произнес Ворошилов. — Не у одного тебя горе!

— Выродки! — выругался Василий и побежал на второй этаж.

— Этот дров наломает! — заметил Хрущев.

— Нажрется и заснет, — с неприязнью ответил Лазарь Моисеевич, — на большее не способен!

— Не обращайте внимания. Что с него взять, с пьяницы? — высказался Микоян.

В дверях появился Берия. Неизвестно почему, но сегодня Лаврентий Павлович сверх меры наодеколонился. Он весь благоухал. Берия уселся рядом с Маленковым.

— Дрянь дело, — сказал он, и взглянув на комнату больного, добавил: — Помирает! Наши бессмысленные дежурства пора кончать, тут от врачей тесно и еще мы вошкаемся. Сейчас работать надо, а не штаны просиживать! — Я Светлане позвонил, — продолжал Лаврентий Павлович. — Она уже едет. Кто ее встретит? — он завертел головой.

— Давай мы с Булганиным? — отозвался Хрущев.

— Отлично. А горький пьяница что?

— Ругается.

— Пусть свой поганый язык в ж…у заткнет! Ты бы, Клим, ему обстановку разъяснил!

— Разъясню! — отозвался Ворошилов.

— А штаны здесь просиживать нечего! Страна должна знать, что Президиум ЦК трудится. — Берия встал.

— И я в Москву! — как ужаленный, подскочил Каганович.

Вслед за ними поднялись с мест Микоян с Ворошиловым.

— Мы Свету встретим и тоже на работу, — за себя и за Булганина пообещал Никита Сергеевич.

— Сбор в «уголке», в семнадцать ноль-ноль, не опаздывайте! — предупредил Георгий Максимилианович. «Уголком» члены Президиума между собой называли кремлевский сталинский кабинет.

В начале аллеи появилась черная «Победа». Хрущев поднял руку. Водитель «Победы» понял знак и остановился. Из машины появилась Света. Вид у нее был растерянный.

— Что? — спросила она.

— Жив, пока жив! — глотая слезы, ответил Булганин.

— Идем к нему! — торопил Никита Сергеевич.

Они взяли Свету под руки и повели в дом. Снег под ногами поскрипывал, было морозно. Серебристые ели, красовались вдоль дороги. Ближе к даче, возвышался ряд пушистых вечнозеленых туй, заслонявших несуразный, несколько раз перестроенный двухэтажный дом. Дом этот всегда оставался строгим, без архитектурных излишеств и изысков. Не было на фасаде витиеватых лепнин, не украшали вход величественные колонны, не стояли рядом поражающие красотою лирические скульптуры, не носил узкий цоколь торжественный гранит. Выкрашенное в неброский зеленый цвет, выглядело здание по-зимнему сиротливо, не отличалось ничем величественным, каким подобало быть жилью всесильного владыки. Необычным явлением были лишь машины «скорой помощи», рядком стоящие на автостоянке.

Светлана была как в тумане. С ней кто-то здоровался, кто-то жал руку, но молодая женщина не реагировала, не отвечала на приветствия. Ей хотелось увидеть отца, припасть к нему, пока он был жив, а может — и не хотелось. Она и сама не понимала, чего ей хочется: бежать со всех ног, проклинать, плакать, целовать или просить прощения?

Света приехала в каком-то странном, непонятного цвета закрытом платье, длинном, гораздо ниже колена. Такую нелепую одежду заставлял носить великий отец. Она покорно подчинялась и всегда появлялась на «ближней» в таких несуразных, точно доисторических нарядах.

— Иди! — подтолкнул Николай Александрович. — Хоть на смертном одре он успокоится, увидев свою Светланку!

Прошло около часа, наконец, Света появилась.

— Я останусь с ним! — твердо сказала она. Глаза сталинской дочери были сухи, казалось, она находилась, где-то далеко-далеко, так далеко, что могла оказаться рядом с ним, с великим и никем до конца не понятым человеком. — Иду к тебе, папа! — прошептала Светлана и возвратилась к умирающему.

В это утро она поднялась раньше обычного, умылась, пошла готовить детям завтрак и вдруг каким-то животным чутьем поняла, что случилось непоправимое, что-то очень плохое.

Света часто готовила сама, не любила, чтобы по дому слонялись посторонние люди, пусть и приставленные помогать. После обычных семичасовых известий по радио не стали передавать утреннюю гимнастику, а вместо задорных маршей и задушевных песен зазвучала печальная музыка Бородина, потом струнный квартет играл Глазунова.

«Наверное, умер кто-то из членов ЦК», — подумала Светлана.

В начале десятого позвонил телефон, и Берия загробным голосом попросил приехать на «ближнюю». Тут-то и поняла она, что случилось непоправимое не с кем-то, а с отцом. Старый мир, привычный, знакомый, зашатался, стал рушиться, земля уходила из-под ног.

Берия ничего конкретного не сообщил, только попросил поторопиться, но ей стало ясно — отца больше нет, ведь иначе, как объяснить, что к нему в дом родную дочь приглашает чужой человек?

По дороге в Волынское, леденящий душу голос Левитана передал о тяжелой болезни товарища Сталина.

В Кремле в сталинском кабинете собрались Берия, Маленков, Молотов, Ворошилов, Булганин, Хрущев, Каганович, Микоян, Сабуров, Первухин, Поспелов и Суслов. Председательствующее место занял Берия.

На пост председателя Совета министров он предложил Маленкова, его первыми заместителями были названы четверо: Молотов, он же министр иностранных дел, Берия, возглавивший объединенное МГБ и МВД, военный министр Булганин и Каганович, которому досталось управление тяжелой промышленностью, транспортом и связью. Ворошилов пошел на Верховный Совет, Хрущев — на партию.