Царство. 1951 – 1954

— Невиновных! Иди разбери, кто невиновный, — скривился Каганович.

— Выпустишь, а потом страну не удержишь! — вмешался Молотов. — По-твоему, не было в партии борьбы? Не было раскола? Был раскол, и враги были! И нечего делать вид, что кругом невиновные! Контрреволюция с топором над головой стояла. Враги бы нас перебить не постеснялись, но мы их опередили. Любые методы оправдывают победу!

— Начали мы за здравие, а кончили за упокой! — вступил Берия. — На мой взгляд, переборщили с врагами. И на местах руководители перестарались, требовали от Сталина увеличения квот по первой категории, по сути сами расстреливали! С их подачи и тюремные сроки выросли.

— Хаос в стране был, банды бесчисленные. Хаос надо было переломить железной рукой! — вступил в спор Ворошилов.

— Много разных слагаемых: и за будут, и против, но в большинстве вещи творились недопустимые, я про то говорю, — продолжил мысль Маленков. — Москву и Ленинград сотрясало, но и на местах друг на друга доносы чуть ли не под копирку писались. Когда Сталин понял, что в республиках зреют независимые кадры, решил их тряхнуть.

— Кругом сидели замаскированные троцкисты! — выкрикнул Молотов.

— В этом вопросе можно много спорить, и каждый по-своему окажется прав, — возразил Георгий Максимилианович. — Сегодня мы взяли курс на демократизацию, и это понятно, не годится входить в резонанс со всем человечеством.

— Будем амнистировать! — подвел черту Берия. — У нас в тюрьмах два с половиной миллиона сидит! Освобождать!

— Не перегибай палку! — протестовал Молотов.

— Если не будем огульно сажать, зеков автоматически станет меньше. У многих, к тому же, сроки заканчиваются. Все само собой образуется, без тотальной амнистии, — проговорил Ворошилов. — Мы не должны подрывать идеологические основы государства.

— Опираясь на сталинские принципы, многие годы политика выстраивалась, а это значит, что не только мы, но и страны-союзники по таким же правилам живут. Нельзя ломать систему. Система проверена временем. Хотите выпускать? Выпускайте. Но делайте в рамках существующей государственности, не сотрясая основ. Амнистия к празднику революции, ко дню рождения Ленина, Сталина, чем такой подход плох? Он совсем не плох! — доказывал Молотов. — А трезвонить о перегибах, об ошибках и под этим флагом тюрьмы открыть — что за мальчишество?! Сталина месяц как нет, а мы уже решаем все переиначить! Страну расшатывать не позволю!

— Без вины виноватые должны находиться на воле! Требую снять позорные ярлыки! — подал голос Хрущев.

— Не сомневайся, Никита Сергеевич, — прервал перепалку Берия, — Все поставим на места. Я приказал прекратить строительство ГУЛАГом бессмысленных объектов, в первую очередь строительство подземного тоннеля материк — Сахалин, который копают по дну Охотского моря. В таком тоннеле пока нет необходимости.

— В ГУЛАГе рабский труд, где человеческая жизнь ничего не стоит: одни померли, к утру других подвезут! — содрогнулся Булганин.

— Народ сильно побили! — вздохнул Микоян.

— До чего же мы докатились! — укоризненно всплеснул руками Никита Сергеевич. — Человек стал хуже вещи! Одного райкомовского начальника посадили за то, что он ходил в старых сапогах, а новые, ненадеванные, хранил в шкафу. А раз он новые сапоги спрятал, а в стоптанных расхаживал, обвинили в дискредитации успехов Советской власти. Приговор — десять лет лагерей. В первый же год он на стройках ГУЛАГа сгинул. А сколько таких — не счесть!

— Вечно ты, Никита, с какой-то придурью! — насупился Каганович.

— То, что товарищ Сталин оторвался от действительности, факт! — подытожил Маленков.

— И всех нас за собой потянул! — добавил Берия. — Арестовывать так просто не будем, пытать не будем, выпускать будем! Инициативы председателя правительства поддерживаем! — за всех заключил он. — Предлагаю расходиться! — И министр демонстративно захлопнул папку.

Члены Президиума зашевелились, стали подниматься с мест. Сначала, подходили к Лаврентию Павловичу и с подобострастием прощались, потом торопились на поклон к председателю правительства Маленкову. Тот с непроницаемым видом сидел погруженный в собственные мысли.

— Не спи, Максимыч, все проспишь! — весело воскликнул Берия. Лаврентий Павлович называл Маленкова по старинке Максимычем, как Сталин. Плохо получалось у него выговаривать длинное — Максимилианович, да и зачем? Маленков засуетился, укладывая в портфель разложенные на столе документы.

Важные люди, великие — Маленков, Молотов, Каганович, Булганин, Хрущев, Ворошилов, Микоян, Бе-ри-я! Каждый из них имел право на первенство, каждый мог ухватить за хвост желанную Жар-птицу.

— И мы с тобой поехали! — Лаврентий Павлович хлопнул Хрущева по плечу. — Опять дотемна засиделись, — миролюбиво продолжал он, блистая расшитым золотом мундиром.

После смерти Сталина министр приказал подчиненным повседневно носить форму с отличиями Министерства внутренних дел и государственной безопасности, начищенную и отглаженную, чтобы вокруг понимали — кто власть.

— Раньше только по ночам и трудились, — заметил Никита Сергеевич.

— Э-э-э, брат, то раньше было!

— Значит, по домам?

— По домам! — ласково кивнул Лаврентий Павлович.

— А я думал, в кино пригласишь!

— Кино! — фыркнул Берия. — Все кино, брат, мы с тобой у товарища Сталина пересмотрели, царствие ему небесное! Ты в Москве остаешься?

— Нет, за город еду.

Взявшись под руки, они вышли из здания.

— Пройдемся?

Хрущев не возражал. Часы на Спасской башне отбили десять вечера.

— Не сомневайся, амнистию проведем! — заговорил Берия, — а шакалы заткнуться, нет больше душегуба! Правильно мы вопрос поставили — хватит крови, напились! И ты верно говорил, хвалю!

— Я как вы, — отозвался Хрущев.

— А время было гадкое и нас зацепило: ты на Украине врагов крошил, я — здесь резал. — Берия пристально посмотрел на спутника.

— Было такое, — хмуро подтвердил Никита Сергеевич.

В бытность первым секретарем Украины он каждый день подписывал расстрельные списки, каждый день по его приказу сажали. Тогда-то и забарахлило сердечко, тогда-то и стал он пропускать лишнюю рюмку — а что было делать, не ты, так тебя!

— Мы-то с тобой каемся, а от умников от наших один ответ — правильно было! Действительно, что ль, так думают? Хер их поймешь!

— Мы знаем, как было, и они знают! — проговорил Никита Сергеевич.