Царство. 1951 – 1954

— Сегодня ворчуны точно спать не будут, в постелях поелозят! — злорадствовал Берия. — Видал, как заерзали? Видал хари? Каганович? Молотов? Видал?

— Видал.

— Делают вид, что все вокруг виноваты, да только не они, а почитай их резолюции — чокнешься! Не просто писали: «Согласен» или «За», а «Утопить в блевотине!», «Прикончить, как взбесившуюся собаку!», «Перерезать горло!» Вот как выражались! А один, не буду называть фамилии, тот просто чиркал — «на х…!» А теперь сидят, рассуждают.

— Согласен с вами, Лаврентий Павлович.

— Какой я тебе Лаврентий Павлович! — запротестовал министр. — Мы с тобой сто лет на ты, забыл?

— Одно дело — тогда, а другое дело — сейчас, — невозмутимо ответил Хрущев.

— Не паясничай! С Молотовым так говори. А мы — друзья, понял?

— Понял!

— С хорьками держи ушки на макушке, не со мной!

— Молотов с Кагановичем существа непредсказуемые, — выговорил Никита Сергеевич.

— С виду пушистые, как кролики, а на самом деле — удавы! — определил Берия.

Собеседники обогнули Гранавитую палату и, оставив за спиной ожидающие машины, зашагали вдоль тротуара. Над Кремлем стемнело.

— Знаешь, сколько спорили, кого на партию? Молотов четыре раза к Егору ходил, Поспелова тянул, а я на тебе настоял.

Никита Сергеевич преданно заморгал:

— Спасибо, друг!

— Не за что!

— Честно говоря, я думал, что председателем Совета министров будешь ты.

— Сам знаешь, как непросто этот пост получить!

— С тобой было бы понятней, — округлил глаза Хрущев.

— Пусть пока Егор поработает.

Наткнувшись на бескрайнюю лужу, пешеходы остановились.

— В прошлый раз сюда угодил, — припомнил Лаврентий Павлович. — Глубокая!

Хрущев преодолел препятствие по бордюрному камню, а Лаврентий Павлович совершил длинную обходную петлю.

— Им хоть черт рогатый, только бы ни я! — с раздражением, что его не пропустили в премьеры, высказался маршал. — Но я не гордый, я подожду!

Лубянский маршал остановился и громко высморкался.

— Насморк замучил! — пряча платок, посетовал он. — Лечусь, лечусь, а все болею.

— Потому что не лежишь, тебе отлежаться надо, чай с медом попить, пропотеть. Посидел бы недельку дома, — сочувственно проговорил Никита Сергеевич.

— Недельку! А где взять ее, ту недельку?

— Спасибо, Лаврентий Павлович, что ты про Хрущева не забыл, — взяв маршала за локоть, снова поблагодарил Никита Сергеевич.

— Я ж не дурак! — маршал снова стал вытирать нос. — Потерпи, сделаем тебя Генеральным Секретарем!

С Москвы-реки тянуло прохладой, Берия поднял воротник:

— Сейчас самая коварная погода.

Никита Сергеевич, закутав шею шарфом, послушно стоял рядом.

— Помнишь, как гроб к Мавзолею несли, как плакали? «Ох, Сталин умер! Ох, что же делать?» А глаза, как у волков светятся! — прошипел министр. — Слезы платком утирают, а сами от счастья ликуют, аж гадко!

— И мы радовались, — откровенно сознался Хрущев.

— И мы, и мы! — подтвердил Берия. — Но мы театрально горе не разыгрывали, всякое не изображали.

— Никому старика жалко не было, Сталин всех в вампиров превратил, — проговорил Никита Сергеевич. — А Егор, хоть и наш друг, а нос по ветру держит.

— Я его, обормота, в узде держу.

— Мне б лучше ты! — еще раз повторил Хрущев.

— Говорю, не дали бы! — со злостью ответил маршал. — Но время не за горами! Давай еще кружок, ходить полезно.

— Я каждый вечер гуляю.

— Теперь вместе гулять будем, — решил Берия.

Они начали новый круг. Лужи на дорожках смазливо кривились в неярком свете фонарей — после обеда моросил мелкий дождик. Воздух после дождя был свежий-свежий, чистый-чистый. Пахло весной.

— Дышится как! — умилился Никита Сергеевич.

Берия втянул свежесть апрельского вечера, но ароматов весны не разобрал — насморк мешал. Он переложил пухлую папку из одной руки в другую и, приблизившись к Хрущеву, произнес:

— Знай, Никита, что есть у тебя один верный друг — Лаврентий, — и он стукнул себя в грудь, — а не Молотов и не Маленков. Будем друг друга держаться!

— И ты мне верь! — ответил Никита Сергеевич.

Берия двинулся вперед, Хрущев шагал рядом.

— Зачем доплаты партработникам срезали? Что в этом умного? Ни с тобой, ни со мной не посоветовались! Коммунистическая партия — основа основ! — возмущался Хрущев.

На прошлой неделе Маленков отдал распоряжение лишить партийных руководителей доплат в конвертах, а это были солидные деньги! Берию осенило:

— Егор так мстит. Сталину мстит, дурак недоделанный! Сталин-то умер!

Хрущев пожал плечами. Месть мертвецу казалась ему абсурдом, а вот то, что Сталин перевел полноту власти в Совет министров — неоспоримо, и в этом смысле Маленков был его верным последователем. Если б власть оставалась в партии, все бы вновь испеченные министры и зампреды правительства сидели бы Секретарями ЦК. А сегодня из крупняка в ЦК остался один Хрущев. Получалось, ему не нашлось места в правительстве.

— Скоро государственные вопросы будут решаться не в Президиуме ЦК, а в Президиуме Совета министров, — уныло констатировал Никита Сергеевич. — Значит, и от меня скоро отделаются!

— Торопится Егор! Будем работать вместе, по-честному! — прищурился Берия. Фуражка, расшитая золотом, и поблескивающее пенсне придвинулись к лицу Никиты Сергеевича. — До-го-во-ри-лись?! — растягивая каждый звук, произнес маршал.

— Договорились, Лаврентий Павлович! — не отводя глаз, подтвердил Хрущев.

— Заладил — «Лаврентий Павлович, Лаврентий Павлович»! — отозвался министр. — Я обижусь!

— Извини, Лаврентий! — поправился Никита Сергеевич.

— А ему, — вспомнив Хозяина, продолжал маршал, — ему друзья были не нужны, слуги нужны, рабы. Мы слугами быть не желаем. Ни у кого! Ты, Никита, на меня можешь в любой заварушке рассчитывать. А заварушки будут, попомни мое слово!

— А ты, Лаврентий, на мой счет не сомневайся! — бесхитростно заверил Хрущев.

— Если б сомневался, мы б не говорили!