Цеховик. Книга 1. Отрицание

– У меня сотрясение! – кричу я. – Ты не забыла? Радж, пошли!

Отец ждёт у подъезда.

– Поговорили? – спрашиваю его.

– Да, – машет он рукой.

– Понятно. Ну, а чего ты хотел? Ты сколько пропадал?

– Три года.

– Вот именно. Ладно, приходи к нам завтра на Новый Год, но без чрезмерных ожиданий. У нас гости будут. Моя одноклассница с отцом.

– С отцом? – напрягается батя.

– Да, но у них нет ничего. Так просто совпадение, что он без жены. Но ты веди себя просто, как добрый друг и с мамой и с ментом этим.

– Милиционер? Рыбкин что ли?

– Да, – киваю я. – Придёшь?

– Откуда ты такой умный? Что-то не пойму я. Вроде я тебе советы должен давать…

– Умный уродился, а ты вот меня бросил.

– Слушай, сын, – зависает он.

– Ладно, не парься, – великодушничаю я. – Просто я книги по психологии читал. А твои советы мне ещё понадобятся. Так что, придёшь?

– А пустит?

– Ну, тут одно из двух. Либо пустит, либо нет. Думаю, можно рискнуть.

– Ты где, кстати живёшь? – спрашиваю я.

– В училище в казарме пока что.

– Понятно.

Когда мама уходит на работу, я иду на разведку. Каждому своё. Прохожу по адресам и нахожу дом, где живёт Каховский старший. По крайней мере, это весьма вероятно, поскольку здесь дежурит милиционер.

Я кручусь поблизости некоторое время, но Каха не появляется и мне приходится убраться, пока мной не заинтересовались органы. В не самом лучшем настроении я возвращаюсь домой и, исследовав все шкафы и просмотрев документы, принимаюсь за уборку. Эксплуатация детского труда, мля…

Когда мама приходит с работы, я помогаю ей готовить. Вот же, любовь к труду с младых ногтей… Оказываюсь припаханным по полной программе, несмотря на постельный режим. Я, конечно, из тех, кто может и умеет готовить, но не салат же «Мимоза». Баранину запечь, шашлык сделать – это пожалуйста. Без ложной скромности в этом я хорош.

– А «Оливьешку» разве не будем делать? – спрашиваю я.

– Это что ещё за зверь? – хмурится мама.

– Ну, «Оливье»… как его… зимний салат. Горошек я же не зря добывал.

– А, зимний. Сделаем, вон же я сварила овощи уже.

Она со вчерашнего вечера хмурится. Про отца я с ней больше не заговариваю и вообще, стараюсь лишний раз не попадать под руку.

Ближе к вечеру набираю номер Большака.

– Алло, – раздаётся в трубке хриплый, как у итальянского мафиози, голос.

– Юрий Платонович, здравствуйте. С наступающим вас. Это Егор Добров… ой, Брагин то есть…

Тьфу ты ну ты! Какой ещё Добров! Повнимательнее надо быть, товарищ подполковник.

– А, Егор! Привет.

– Вы как там? Как самочувствие?

– Здоровье в порядке, спасибо зарядке, – отшучивается он.

– Ну и замечательно. Хочу поздравить вас с наступающим Новым Годом и пожелать, чтобы здоровье вас больше не подводило. Большое спасибо за чудесные дары. Мама моя вам кланяется.

– И я ей поклон передаю. А на счёт даров, это и не дары вовсе. Ты же деньги заплатил. Как отмечать будешь?

– Дома, – говорю я, – в семейном кругу. А вы?

– У меня круг семейный очень узкий, буквально из одного человека состоит. Так что пойду к друзьям.

– Так приходите к нам.

– Нет, в этот раз не смогу, уже пообещал. Молодец, что позвонил, Егор, рад тебя слышать. Я, кстати, жду хоккей. Сегодня после «Голубого огонька» будут показывать. Так что посмотрим, сбудется ли твой прогноз.

– Посмотрим, Юрий Платонович, посмотрим, – усмехаюсь я. – Я вам завтра позвоню впечатления узнать.

Первыми приходят Рыбкины. Атмосфера, несмотря на напряжённость, исходящую от мамы очень даже праздничная. На ёлке огоньки и блестящие нити дождя. Когда проходишь слишком близко, они с лёгким электрическим щёлканьем липнут к свитеру. На столе салаты и искрящийся хрусталь бокалов. Праздничные тарелки, мельхиоровые приборы и особым, только маме ведомым образом, свёрнутые салфетки. В воздухе разлит запах еды.

– Проходите, Геннадий Аркадьевич, Наташенька. Давай шубку, Егорка, поухаживай.

Наташа смущается. Она нарядная, взволнованная и предвкушающая новогодние чудеса. На губах помада и глазки подведены и от этого будто бы блестят ещё ярче. Красотка, нечего сказать. Платье, чулочки, или что там у неё… Куколка.

Её отец в костюме и при галстуке. Он напоминает мне одновременно основательного и кряжистого сталевара с плаката и вора карманника с бегающими глазами и ловкими пальцами. Тонкие волосы аккуратно уложены, а редкие усы непослушно топорщатся. Глаза красные не то от недосыпа, не то от алкоголя. И пахнет он, разумеется «Шипром», и что тоже вполне ожидаемо, весьма обильно.

Он отдаёт маме бутылку «Советского шампанского» и беленькую. Ну а куда без неё. Интересно было бы на Наташкину мать взглянуть. Надо же у такого, прямо скажу, не особо симпатичного папаши родилась такая жемчужина.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – говорит мама, с тревогой поглядывая на меня. – Сейчас ещё тётя Валя придёт, соседка. Но вы пока открывайте шампанское, Геннадий Аркадьевич.

Наташка сидит потупив глаза. Чего стесняется-то? Из-за отца что ли.

– Ну что, Егорий, как дела у тебя? – спрашивает он. – Как ты до стычек со шпаной докатился, а? Давай, поведай дяде Гене. Я сейчас не как участковый, а как старший товарищ с тобой говорю.

Егорий? Серьёзно?!

– Дядя Гена, – смотрю я ему в глаза. – Чего там рассказывать? Шёл, поскользнулся, упал, очнулся гипс. Закрытый перелом.

Наташка хихикает. Её отец бросает на неё строгий взгляд и так же строго смотрит на меня.

– Егор, – говорит мама, – чего ты дурачишься? Геннадий Аркадьевич хочет тебе помочь. А для этого ему нужно как следует разобраться в этом деле.

– Да чего разбираться? – пожимаю я плечами. – Надо лучше профилактикой заниматься среди несовершеннолетних, тогда и разбираться не придётся.

– А ты матери не груби! – шевелит усами Рыбкин. – Это уж мне видней, есть в чём разбираться или нет.

– Ну разбирайтесь. Предлагаю, чтобы из-за стола никто не выходил, пока дядя Гена не разберётся. И есть лучше не начинать.

Говорю я добродушно и даже улыбаюсь, но взгляд становится ледяным. Что-то бесит меня этот дядя. Он отцом моим себя возомнил уже?

– Ну ладно, – снова вступает мама, – Геннадий Аркадьевич, открывайте шампанское, всё-таки праздник же.

Тот нехотя берёт бутылку и качает головой: