Цеховик. Книга 10. За горизонт!

– Март у нас художник, - поясняет Галя.
– Март Цеткин, слыхали, наверное?

– Конечно, - соглашаюсь я, представляя его школьные клички, самая безобидная из которых Клара.
– Очень рад познакомиться с вами, Март.

– Мартик у нас иудей, - продолжает Галина.
– И вот, когда ему стукнуло девяносто…

– Галина!
– трагическим голосом перебивает он.
– Каких девяносто! Мне только шестьдесят!

– Хорошо, восемьдесят девять, - уступает один год она.
– Он решил припасть к корням и уехать на историческую родину. Мартик, а ты знаешь, что тебе там в первую очередь сделают?

– Не будут, Галя, - обидчиво поджимает он губы.
– Не выдумывай.

– Будут-будут!
– хохочет она.
– Чик-чик и мальчик. Отрежут прямо в аэропорту, ты и ойкнуть не успеешь!

– Галя, во-первых, всё уже отчикано давно, а, во-вторых, ну ты что при детях!

– Дети эти хотят купить твою квартиру. Ты ещё не продал?

– Нет, - печально выдыхает он.
– Наш Бах и Моцарт и в придачу Имре Кальман, в одном лице, председатель кооператива Бурятов, ты его знаешь, он про Малую землю написал. Нет, не ту песню, которая «Малая земля, товарищи, друзья» и которую все слышали и наизусть помнят, а кантату, что ли, хрен их разберёт композиторов этих. Надо у Розочки моей спросить.

– Розочка - это жена Мартика, она композитор, - поясняет Галя.
– Квартира её, собственно.

– Галина! Ну зачем. Так вот, этот Бурятов изошёл на говно, из-за того, что его не выпускают, хотя он тоже хочет. Будто это я виноват! Будто если бы меня не выпустили, ему бы сразу зелёный свет дали. Жалкое приспособленческое существо. Вечно стелется перед начальством. Бездарь, по большому счёту! Единственная приличная работа - «Танец с саблями», и то не его. Вот я никогда ни перед кем не пресмыкался. Всё своим трудом, вот этими руками. И Розочка моя. Я, между прочим, начинал, когда он…

– Мартик!
– возвращает его к действительности Галя.
– Ты продаёшь или нет?

– Конечно, да! Но Бурятов чинит препятствия. В общем, дело стоит, как статуя в лучах заката. А мне ехать со дня на день!

– Я могу попробовать с ним поговорить, - кивает Галя.
– Скажу, что Егор твой племянник по отцу.

– Да, это можно, - кивает Март.
– По папе, исключительно по папе. И лучше по Розочкиному, чтоб наверняка. Но Бурятов совершенное ничтожество, его и сам Леонид Ильич не уговорит.

– Ничего, я попытаюсь, - хмурится Галя.
– Сколько ты хочешь?

– Галина, только для тебя и твоих друзей. Тридцать. И лучше в долларах.

– С ума что ли сошёл?
– начинает хохотать она.
– Давай уж тогда сто тридцать.

– Нет, друзья, вы поймите, у меня обстоятельства! Это вы остаётесь на иждивении у государства, а мне теперь придётся остаться один на один с жестоким миром и биться со стаями голодных капиталистических акул. Это, я вам скажу, и врагу не пожелаешь.

– Март… - сочувственно говорит Наташка.
– Но вы же не обязаны уезжать?

– Не обязан, - сокрушённо кивает он.
– Но зов крови не унять, понимаете? Кровь предков взывает к воссоединению! Кстати, я до отъезда успею сделать ваш портрет, деточка. Я уже вижу его. Да я и вас насквозь вижу. Грандиозный портрет в полный рост. Могу хоть в поле, хоть в цеху, но лучше у водоёма, посмелее. И недорого сделаю.

– Пятнадцать, - говорит Галина.
– И два портрета. Ты всё равно потеряешь квартиру. Бурятов уже знает, кому её предложить.

– Сколько? За четыре комнаты?

– Я вообще-то ищу двушку, - качаю я головой.

– Двушку? Вы меня разочаровываете, Егор, - разводит руками Мартик. Про груди Помпадур и член Наполеона вы знаете, а про то, что с такой невестой и четыре комнаты мало не осведомлены. Вы же только посмотрите на неё. Она сейчас нарожает вам детей и куда вы будете их распихивать, по бабкам и дедкам? Двадцать пять и ни копейкой меньше. Сто метров! Сто! Двести пятьдесят за метр. Минимальная цена.

– Погодите, а где квартира находится?
– смеюсь я.
– Ну вы и манипулятор, Март. Ещё неизвестно где, а я уже покупаю. Мне центр нужен.

– Конечно центр. Это же дом композиторов на Готвальда! Представляете? Вот тут, рукой подать. Пятнадцать минут пешком от Викочки. А какой там вид! Закачаешься. Вся Москва на ладони. Лепота! Соседи говно, но вы поймите, это ничего, дом - крепость. Толщина стен три метра. Звукоизоляция по последнему слову! Ничего не слышно. И что вам эти соседи? Пусть они пилят гаммы и кантаты. Зато самый центр, практически новый дом, четыре комнаты и вы племянник Розы. Вы еврей?

– Нет, - улыбаюсь я.

– По папе, племянник по Розочкиному папе. Ему уже всё равно, а вам польза.

– Там троллейбусы, вечный шум, - говорит Галя.

– Я вас умоляю! Честное слово!

Мы ещё торгуемся какое-то время и останавливаемся на двадцати тысячах. Правда, пока это ничего не значит. И даже согласие председателя кооператива ещё ничего не гарантирует, но Галя обещает похлопотать. Ну и назавтра мы намечаем осмотр.

Вскоре все начинают собираться на ужин.

– Может, не поедем?
– шепчет мне Наташка.
– Ты хочешь есть? Я блинов натрескалась, а тебя у нас можем покормить.

– Не поедем, - соглашаюсь я.
– Лучше побудем вдвоём, да?

Она радостно кивает.

– Так, - командует Галина.
– Все едем в ЦДЛ! У нас каминный зал и на всех выписаны приглашения на литературные чтения.

– Обожаю литературу!
– радуется Март Цеткин.

– Галя, извини, - говорю я, - но мы не поедем.

Она сначала злится, но потом отвлекается на кого-то другого, и мы благополучно смываемся.

– Ну, - смеётся Наташка, - закажем мой портрет в натуральную величину?

– Можно, - соглашаюсь я.
– И в натуральном виде.

– Ты что, - шепчет она, - хочешь, чтобы я разделась перед этим сатиром?

– Художник не человек, - смеюсь я.
– Он функция.

– Серьёзно? Ты этого хочешь? Нет, если ты хочешь, я конечно… хотя… хотя, наверное, всё-таки нет. Нет, Егор. Чтобы ты потом всем этот портрет показывал?

– Да, буду хвастать перед друзьями. Смотрите мол, какая у меня жена красотка.

Она смеётся и хлопает по колену.

– Нет, лучше пусть он твой портрет напишет в виде Геракла.