Цеховик. Книга 4. Подпольная империя
Шрифт:
Впрочем, не пялюсь я на неё не потому, что опасаюсь какой-то там реакции, а просто потому, что неловко на голого человека смотреть, особенно в присутствии её папаши. Хоть и кривого до невменяемости.
– Дядя Гена, здорово. Ты чего тут бузотёришь? Желаешь чего?
– Желаю! – соглашается он, кивая с такой силой, что я опасаюсь, как бы он на ногах удержался.
– Холодца желаю и гуся. Грудку с квашенной капустой. Остальное всё без разницы. И наливай давай, чё сидим-то, я не понял!
– Никак не могу угомонить. Орёт на меня, ругает последними словами, за то
– А у тебя есть?
– Шутишь, что ли? Откуда я возьму-то? Сегодня он вообще неугомонный. Да даже если бы и было, ему налей, так он вообще весь дом разнесёт.
– А пожрать есть?
– Ты голодный? – спрашивает Наташка.
– Я… ну, кстати только ужинать сел и ты позвонила, – я усмехаюсь. – Впрочем, котлету я по пути к тебе дожевал. Но я интересуюсь не для себя. Думаю может папеньку накормить, раз холодца просит?
– Егорий! – голосит папенька. – Егорка! Егорушка! Иди сюда, щучий сын!
– Дядя Гена, ты есть хочешь? – спрашиваю я, подходя к нему.
Он стоит посреди гостиной и раскачивается, как маятник.
– Д… молчи! Иди сюда!
– Так куда идти? Вот же я.
– Иди сказал! Ну, подойди! Да не ссы ты!
Он наваливается всей тушей и, обняв за шею, практически повисает на мне.
– Ай, дядя Гена, так не пойдёт. У меня спина болит. Убери руку, по-хорошему прошу.
– Да обожди ты, – машет он головой. – Обожди, Генка… ну, то есть я Генка, а ты нет. Бр-р-р…
Он трясёт головой и, отцепившись от меня, хватается руками за голову.
– Егор, ты меня прости, понял? Извини дядю Гену, слышишь? – он замолкает и долго балансирует с закрытыми глазами. – Я ведь чё? Он взял мою записку и порвал. Я чё ему сделаю? Он, сука, генерал! У него одна звезда, как сто моих… Не, ну я ещё написал, а кто её читал? Хер с горы? Вот так! Это жине…
Он замолкает и, кажется, пытается осознать, что только что наговорил.
– Ты понял? – спрашивает он, направляя на меня лучи своих глаз.
Они сейчас излучают фотоны, как прожектора противовоздушной обороны.
– Это жине… заявление. У-сёк?
– Какой жене?
– Не! Не жене, это же не… за…явление, а за…писка… Усёк? Наливай, Наташка! Зять пришёл…
Блин, кто его за язык тянет со своим зятем.
– Горько!
Твою ж дивизию!
– Давай холодец!
– Пап, нет холодца. Будешь пельмени?
– А где холодец? – по-детски наивно спрашивает он, точно Женя Лукашин из «Иронии Судьбы».
– Пельмешки хочешь?
– Хочу, – подумав, соглашается Рыбкин и со стоном бьёт себя ладонью по лбу. – А холодца-то нет! Про*бошили холодец! Ы-а-а! Егорка! Не виноват я! Порвал, сука, мои показания. На мелкие кусочки…
Он рассказывает о подлом генерале с большим звёздами снова и снова, и из глаз его начинаю течь слёзы.
– Порвал, сука… Вот такая звезда, вот такущая… Я, говорит, тебя, Генка, во!
Наташка убегает на кухню. А Генка плюёт в ладонь и складывает пальцы в большой кукиш, демонстрируя это самое «во».
Наконец, пельмени оказываются сваренными и мы ведём чуть живого дядю Гену за стол. Быстро и без разговоров едим и тащим, клюющего носом
участкового в постель. Он не сопротивляется и даёт себя уложить. Я поворачиваю его на бок и на всякий случай подтыкаю одеялом и подушками, чтобы он не перевернулся на спину.– Спасибо, – вздыхает Рыбкина.
– И тебе спасибо, – говорю я. – Пельмени сама делала?
Она кивает.
– Молодец ты, Наташка.
– Знаю, – снова кивает она со вздохом.
– Ну ладно, пойду я. Времени много уже…
– Погоди, – удерживает меня она и, взяв за руку, подводит к разложенному и застеленному дивану. – Присядь. Я тебе скажу просто и всё. Быстро, не беспокойся.
Мы садимся на самый край и какое-то время просто сидим молча, не глядя друг на друга.
– В общем…
Она вздыхает. Видно, что волнуется, не зная как начать. Кусает губы. Руки теребят краешек подола короткой ночнушки.
– Ладно. Я вот, что хочу тебе сказать… Я согласна… Давай просто будем друзьями. Или братом с сестрой…
Я недоверчиво смотрю на неё.
– Не беспокойся, я смогу. И больше не буду мучить тебя своими чувствами …
Она снова вздыхает и отворачивается. Мне кажется, пытается не зареветь…
– Короче… Если тебе сейчас не до чувств, я подожду. Делай, что хочешь, ты мне ничего не обещал… Но я думаю, что ты… – она опять вздыхает.
Я опускаю глаза и слежу за её пальцами, сворачивающими и разворачивающими край ночной сорочки. Смотрю на острые колени, на красивые руки… и отворачиваюсь. Ну не хочу я подвергать её риску. Не могу. Лучше пусть помучается, зато останется живой… Такое чувство, будто я сам себя пытаюсь уговорить и не верю. Сам себе не верю…
– Мне кажется, – продолжает она, – что ты меня… что ты меня любишь, но почему-то боишься в этом признаться. Я же вижу, как ты на меня смотришь. Ты с пятого класса на меня глаз положил…
– А ты на меня с какого?
– Не помнишь?
– Может и помню. Скажи сама.
– В седьмом классе на школьной дискотеке… когда мы танцевали, я почувствовала…
Ах ты ж, Брагин! В седьмом классе дал девочке почувствовать, а я теперь расхлёбывать должен. Так что ли? Я даже какую-то ревность чувствую по отношению к тому, доисторическому Егору, который тыкался в как бы мою Наташку три года назад на дискотеке. Поглядите-ка, ботаник, а туда же. Любовь у него, понимаете ли…
– Мы тогда ещё поцеловались с тобой… Неужели не помнишь.
– Да что ты, разве такое можно забыть, – говорю я, ёрзая…
Блин, держись, Егор. И держи свой уд, завязанным на узелок. Не смей даже думать о невинной девчонке, ненасытный мазафака.
– Наташ…
– Погоди-погоди, я уже почти сказала, что хотела… В общем, я тебя не буду дёргать. Я готова ждать… Сколько потребуется. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты будешь моим и подожду, пока ты сам это не поймёшь…
Ну вот и славно. Как всё отлично складывается… Жди меня, и я вернусь… А пока будешь ждать найдёшь кого-нибудь более спокойного и безопасного… И почему я не чувствую радости? Даже не знаю… Наверное, просто устал, и всё тело болит, отвлекает от радостных чувств.