Цеховик. Книга 8. Запах денег

Он не может понять вру я, блефую или действительно знаю то, что он не знает.

– Кто в меня стрелял второй раз? Кого ты подрядил на это дело? Говори, а то бока намну. Думаешь, если на таблетосах, боли не почувствуешь?

Он молчит, думая о своём.

– Эй, – задеваю я его кончиком ботинка. – Не слышишь? Кто стрелял, я тебя спрашиваю.

– Не знаю, – качает он головой. – Не знаю.

Видать, «Анальгин» начинает действовать, потому что он пытается подняться. В это время за дверью раздаются голоса. Я приоткрываю дверь и вижу дежурную по этажу Лену Петрук, пытающуюся задержать белобрысого Костю и… сбежавшую невесту Наташку Рыбкину.

– Лена, – тихонько окликаю я дежурную, – тише, Ильич не любит шума. Мы сейчас уйдём все. Костя беги давай.

Костя молча разворачивается и испаряется.

– Сейчас, Наташ, – киваю я, будто всё нормально, ничего не произошло и меня не выворачивает наизнанку от боли и пережитого за неё. – Куртку только возьму и пойдём.

Говорю так, будто мы расстались пять минут назад, и я просто забежал в комнату за курткой.

Я возвращаюсь в номер и бросаю взгляд на поднимающегося в раскоряку Печёнкина, растерзанного и окровавленного.

– Ладно, товарищ генерал, пошёл я. Жалко, что так разговора и не получилось. Плохой ты человек, неоткровенный. Надумаешь сознаться, звони, посмотрим, что по тебе решить можно будет. Видишь, я даже и в такой момент не отворачиваюсь от тебя. Только ты уж не зли меня больше, сам понимаешь, нервишки истрёпанные, могу и сорваться.

Он хрипит в ответ, и я поворачиваюсь чтобы выйти и… замираю. В дверях стоят Наташка и дежурная Лена. Обе бледные, с раскрытыми ртами, будто приведение увидели.

Ну да, Печёнкин выглядит не лучшим образом, тут не поспоришь. Вся рожа чёрная от крови, рубашка разодрана и в кровавых разводах, да ещё и штаны до сих пор спущены. Я осматриваюсь. Правда, ощущение такое, будто я нахожусь внутри одного из фильмов Тарантино. Обломки стула, смятая, залитая кровью постель, даже штору как-то зацепить умудрились.

Ну, ладно, стёкла не побили, телевизор в окно не выбросили, чего бледнеть-то? Я сую в руку онемевшей Лены Петрук ещё соточку. Дорого мне кураж обходится, с этими Печёнкиными и денег не напасёшься.

Мы молча идём по коридору, подходим к лифтам и ждём. Потом заходим в тускло освещённую кабину, и я нажимаю кнопку последнего этажа. Попадаю с первого раза. Встаю спиной к зеркалу, приваливаюсь к нему. Мой совет Печёнкину распространяется и на меня самого, смотреть не надо.

– Что это было? – тихо спрашивает Наташка. – Это ты его так?

– Ага, – киваю я.

– За что? – качает она головой и смотрит на меня так, будто никогда не видела или, например, не догадывалась, какие страсти кипят в моей душе.

– Он к себе победительницу затащил и пытался изнасиловать. А я подумал, что это ты.

– Ты… Ты из-за меня?

– Ага…

Я смотрю спокойно, с едва заметной улыбочкой. Устал, если честно, да и брюхо никак не отпускает. А вот в её глазах мелькает какое-то беспокойство. Не страх, а беспокойство.

– Ты же знаешь, за тебя я и убить могу, – подмигиваю ей я. – Иди сюда. Подойди.

Она делает ко мне шаг и обнимает за талию, прижимается ко мне и кладёт голову на грудь.

– У тебя что-то болит? – спрашивает она.

– Да, пустяки, – отвечаю я, утыкаясь в её волосы и вдыхая аромат. – Пустяки. Главное, ты цела.

– Я весь вечер… – тихонько начинает она и замолкает.

– Знаю, – говорю я. – Прости, что не смог насладиться твоим триумфом. Дурацкая работа. Ну, ты сама видела…

– Нет, у тебя что-то болит…

– У меня болело сердце, когда я не мог тебя найти. Где тебя носило? Я, между прочим, чуть генерала милиции на тот свет не отправил. Впрочем, он тот ещё засранец. Он первый начал, вообще-то.

Она хмыкает.

– Что? Уехать хотела? Да? Наказать меня?

Она молча кивает у меня на груди.

– Злая девочка.

– Ты тоже злой, – обиженно пыхтит она.

– Я три недели дозвониться не мог.

– Я там танцы разучивала, чтобы тебя поразить, а ты тут… Видела я сколько баб вокруг тебя вьётся… И молодые и старые…

– Зачем ты вообще это затеяла? Разве ты не знаешь, через что проходят королевы красоты?

– Откуда мне знать? Я ни через что не проходила. Принесла фото в Новосибирске в твоё казино и ждала, когда придёт письмо.

– Ладно. Просто больше так никогда не делай.

Лифт останавливается.

– Всё-таки, объясни, почему ты решила участвовать? Ты хотела больше внимания?

Двери открываются.

– Ты дурак?

Она сердито хлопает меня ладошкой по груди и я чуть сгибаюсь от боли – хлопок отдаёт в желудке.

– Что болит? – тревожно отстраняется она и внимательно меня оглядывает.

Двери закрываются.

– Не отвлекайся! – требую я. – Отвечай на вопрос.

– Просто… – она отворачивается. – Просто мне хотелось быть… нет, мне хотелось, чтобы ты мной гордился. Нет, не так… Чтобы… ну…

Лифт начинает медленно двигаться вниз.

– Чтобы ты радовался со мной не только… не только в постели… Чтобы… В общем, я не хочу просто сидеть дома, потому что ты меня стесняешься. Вокруг тебя всегда шикарные бабы, а я… ну, я никто. Просто какая-то смазливая дурочка. А зачем тебе такая? Я хочу быть… быть для тебя кем-то большим… Да что с тобой? Ты не ранен?

Лифт останавливается и в кабину заглядывает элегантный старичок.

– Простите, вы наверх?

– Нет, мы вниз, извините, – отвечаю я и нажимаю кнопку верхнего этажа. – Нет, не ранен, надо перекусить просто. Слушай, ты не смазливая дурочка. Да, во-первых, не смазливая, а красивая, а, во-вторых, не дурочка… Ну, вообще-то иногда бываешь… ну ладно, да, дурочка ты моя.

– Что?!

– Дурочка, – подтверждаю я. – Но в хорошем смысле. И знаешь, ты меня поражаешь. Я всегда жду, что ты выкинешь какой-то фортель. Ты прям загадка всех загадок, не даёшь мне расслабиться. Не надо было это говорить, да?

Она поднимается на цыпочки и тянется ко мне губами. Мы целуемся до самого верха, до момента очередного «дзинь» нашего лифта.

А потом я сижу за стойкой и ем «Геркулес», сваренный для меня Наташкой. Лида ни жива, ни мертва от усталости лежит на стульях и спит. А я заставляю свою королеву красоты рассказывать о подготовке к конкурсу и, собственно, о самом конкурсе.