Цеховик. Книга 8. Запах денег
Шрифт:
– Про… меня что говорят?
– Любят вас в народе, – улыбаюсь я в ответ.
– Любят? За что это?
– Ну… – заминаюсь я. – Это уж лесть будет, Леонид Ильич. За то, что вы сами из народа, за то что вы вот такой, какой есть. Помните имена всех секретарей обкомов, да много за что. Неловко говорить.
– Хм… – качает он головой.
– Лёня, ну ты замучил мальчика, – хмурится его жена.
– Нет, погоди… кх… если хвалить неловко, расскажи… анекдот.
– Анекдот? – удивляюсь я.
– Да, про меня.
– Я вообще анекдотов не знаю.
– Егорка! – грозит он
Блин, я правда мало анекдотов знаю. Ёлки… Надо отметить, что все анекдоты про Леонида Ильича какие-то не очень добрые. Вообще недобрые, если честно. Расстроится ведь.
– Не знаю…
– Папа, – вступает Галина.
– Тихо, – отмахивается он. – Рассказывай.
Твою ж дивизию. Что делать-то? На попятную не солидно без пяти минут орденоносцу. Но и голову на плаху тоже не хочется…
– Леонид Ильич…
– Боишься? – прихватывает генсек.
Ладно, где наша не пропадала.
– Я анекдот, правда, не знаю. Могу стишок.
– Матерный? – спрашивает он.
– Нет.
– Ну, давай стишок.
– Но только…
– Не бойся. Ты же герой… э-э-э… пулю от бандитов схлопотал. Дальше Сибири не сошлют. Давай.
– Хорошо….
И я декламирую. Скучно так, без выражения.
– Народное творчество, автор неизвестен.
Дохнул в ладонь украдкой Брежнев,
поправил брови, вздёрнул нос,
ну всё, подумал Чаушеску —
взасос…
Повисает тишина. Я смотрю на Рыбкину и вижу, что у неё челюсть отваливается. На Ильича даже взглянуть боюсь. Бляха-муха, ну что за дурак. Сказал бы, нет и точка. Нет, на тебе. Поэт-песенник, мля…
Краем глаза, боковым зрением я замечаю какое-то колыхание и невольно поднимаю глаза. Ужас, ему плохо что ли? Вдруг я его раньше времени прикончил «пирожком» этим?
Но оказывается, что он колышется от беззвучного смеха. Потом в голос начинает хохотать Галина. Чурбанов прикрывает лицо ладонью и подрагивает. Виктория Петровна смотрит на меня недовольно, а вот сам Ильич просто ржёт. Сначала беззвучно, но постепенно он начинает скрипуче и хрипло смеяться во весь голос.
– А… а… ну… давай ещё… ещё раз, – стонет он, вытирая слёзы
– Леонид Ильич… – мне, честно говоря, страшно неловко.
– Давай!
И мне приходится продекламировать ещё раз. В столовую заглядывает безопасник и с подозрением смотрит на ржущую гоп-компанию.
– Ну… Егор Брагин… – говорит Ильич отсмеявшись, – иди… кхе… я тебя поцелую!
Наташка смотрит на меня не переставая, всю дорогу, пока мы возвращаемся в гостиницу.
А что вы так на меня смотрите, отец родной? На мне узоров нету и цветы не растут.
– Наташ, ну ты чего? – улыбаюсь я.
Она не отвечает, лишь качает головой. Уже вечер и начинается снегопад. Толяну небольшой напряг, а нам – снежное шоу. Крупные снежинки под тихую музыку «Маяка» бьются в лучах фар в причудливом танце. Их захватывает воздушный поток
и выбрасывает в тьму, непроглядную, белёсую и рябую от падающих хлопьев.Наконец-то. Зимы ждала, ждала природа, снег выпал только… в конце декабря.
– Что ты думаешь? – выходит из оцепенения Наташка.
– Что я думаю? – переспрашиваю я. – О чём? Или о ком? О тебе? Много чего. Иногда мне хочется тебя так следует…
Она пихает меня локтем и кивает на ребят, мол, ты чего при посторонних!
– Нет, не про меня, хотя это тоже интересно. Интересно, но потом расскажешь, позднее. Я спрашиваю про Геленджик. Ты хочешь поехать?
– А ты? – улыбаюсь я.
– Дурацкая привычка вопросом на вопрос, – хмурится она. – Скажи.
Галина пригласила нас встречать Новый год в Геленджике. Чурбанов против, потому что хочет второго числа быть на работе, а два дня провести в дороге и одну ночь в Геленджике ему не улыбается. Но Галя настаивает, а если он не желает, она поедет одна, вернее с друзьями.
При упоминании друзей Юрий Михайлович рассердился, хоть и попытался не подать виду. В итоге сказал, что поедет. Не захотел, стало быть, чтобы Галя ехала с Борисом, ревнует. Значит, и на работу позже вернётся.
– В принципе, второе число – говорит Наташка, – это пятница, а там и выходные.
– Ага, – соглашаюсь я. – Да только у таких людей, как Галин муж, выходных практически не бывает.
– У тебя тоже, – вздыхает она.
– Как не бывает? – усмехаюсь я. – Мы же с тобой на море ездили, забыла?
– Балбес, – мотает она головой. – Я это всю жизнь помнить буду, до самой смерти. Потому что такое…
Она замолкает и бросает быстрый взгляд на парней. Но они не обращают на нас внимания и тихонько говорят о будущем чемпионате мира по хоккею. Жалко, не помню результатов, можно было бы ставки принять. Я усмехаюсь, вспоминая, как поднял банк во время Олимпиады. Кажется, так давно было…
– Что? Почему ты смеёшься? Ты вообще надо мной всё время подшучиваешь. Даже вот над такими вещами. Это у тебя, наверное от количества подобных воспоминаний…
Она ничего не говорит и сидит какое-то время насупившись, отвернувшись к окну. Я её не трогаю. Пусть сама остывает.
– Я вообще, не это тебе хотела сказать, – тихонько говорит она, не глядя на меня через пару минут. – Я хотела сказать… Ну, что вообще не могу тебя понять… Объять разумом твоё существование и то, что ты в моей жизни занимаешь такое место, а я вообще не соображаю, что ты такое. Кто ты такой? Я же ещё год назад тебе тангенсы объясняла и синусы…
– Ага, – подтверждаю я, – было дело. Сека-масека, или как там?
– Вот видишь, ты без насмешечек своих не можешь…
– Ну, прости. Так что, ты в Геленджик хочешь? Тебе когда в универе надо быть?
– Я сдала досрочно три экзамена вообще-то. Мне только один остался, двенадцатого числа. Матанализ.
– Ах, ты ж, моя зубрилка. Молодец.
– Ты даже над… над… – она понижает голос до шёпота, – над генсеком насмехался. Это уж вообще ни в какие рамки.
– Да? – игриво спрашиваю я. – Точно? Прям ни в какие? А тебе понравилось с ним целоваться? Иди-ка сюда.