Цена спокойствия

— Поселенцы в достаточном объёме получают пищу и питьё, — подхватил ведьмак, — одежду, спят шесть-семь часов в сутки, каждой детной семье выделено четыре часа свободного времени, бездетным — два. И они последнюю неделю вместо того, чтобы играть в настольные игры или сексом заниматься, скандалят или сидят и тупятся в одну точку. Или спать идут. Дети вялые, сонные, капризные. В пятницу две мамашки подрались, у одной даже молоко пропало, хорошо хоть, у той, у которой ребёнок бесперспективный.

Прасковья недовольно поморщилась:

— Коленька, запомни — бесперспективных деток у нас нет. Родители подбираются очень тщательно, питаются тем, что выросло прямо здесь, так что рано или поздно у всех проявится какая-нибудь «перспектива». Или в последующих поколениях.

— Простите.

— Нужно наказать за агрессию. Вот что, пусть та, у которой молоко есть, станет кормилицей для голодающего малыша. А второй прикажите стирать подгузники чужому ребёнку. Заодно и подружатся, дурочки. Дальше, ребята. Не нравится мне ваш доклад.

— Павел позавчера по собственной инициативе устроил представление — фейерверк там, птички-бабочки, иллюзии всякие про драконов и единорогов, — губы «Мышки» тронула улыбка. — Красота и милота, даже я с удовольствием полюбовалась. Но люди на всё это с таким равнодушием смотрели, словно им репу и свеклу демонстрировали. Паша даже расстроился. А сегодня утром один из ремонтников пытался повеситься, вовремя из петли вытащили. Его первый ребёнок должен родиться через три месяца. Объяснить мотивы не смог. Сказал, вдруг захотелось.

Прасковья прикрыла глаза. Докладчики терпеливо ждали.

— Так, глупыши мои. И вы называете это «ничего такого»? Да у вас тут катастрофа зреет под носом. Нужно срочно выяснить, в чём дело, — наставница открыла глаза и встала. — Идёмте. Будем разбираться.

У пятиподъездного дома столкнулись с Павлом, седовласым мужчиной, который с виду годился вместилищу Прасковьи в отцы.

— Здравствуй, мальчик мой, — улыбнулась начальница. — Что там с луком?

— А? С каким луком? — удивлённо спросил ведьмак.

Прасковья нахмурилась, схватила ученика за подбородок, заглянула в глаза. Потом вкрадчиво спросила:

— Как дела, Павлуша? Как жизнь?

Мужчина отстранился, медленно и равнодушно бросил:

— Жизнь — дерьмо. И мы дерьмо. И этот скот в человеческом обличье тоже. Давить нас надо. Всех, без разбора.

Павел развернулся и, опустив голову, побрёл к бараку.

— Так, — тон колдуньи не предвещал ничего хорошего. — Лук поёт, говорите? А что именно, знаете?

— Да какая разница, Прасковья Ивановна! При чём тут лук?! Пашка просто устал, а поселенцы с жиру бесятся, — легкомысленно махнул рукой Николай, — тут весь урожай мутировавший, до сих пор никаких проблем не было.

Глаза главной колдуньи сузились, пальцы правой руки сложились в замысловатую фигуру, ведьмака подбросило в воздух, раскрутило и распылило. «Мышка» шлёпнулась на землю, испуганно крича. Кровавое месиво облепило её с ног до головы. Прасковью не запачкало — автоматически сработало заклинание чистоты, подвешенное на одно из колечек. Оно охраняло владелицу от пыли, грязи, дождя и прочих подобных неприятностей.

— А-а-а-а! — тоненько, на одной ноте, верещала «Мышка», пытаясь стереть остатки коллеги с лица. Над несчастной ведьмочкой витал неприятный запах. Прасковья скривилась и резко сказала:

— Кира, прекрати немедленно, если не мечтаешь отправиться вслед за этим идиотом!

Женщина резко захлопнула рот, с ужасом глядя на наставницу.

— А теперь убери эту гадость и умойся.

Сдерживая рыдания, ведьмочка начала колдовать. Получалось у неё с трудом, два раза она срывалась и начинала проговаривать заклинание заново. Наставница терпеливо ждала. Когда от Николая остался лишь пепел, а ученицу больше не покрывал слой чужой плоти, Прасковья ласково сказала:

— Умница. И не переживай за него, Коленька всегда был слабоват в обучении. А сегодня я убедилась, что он ещё и туповат. Таким среди нас не место, ведь так?

Бледная девушка согласно кивнула.

— Вот и молодец. А теперь соберись. И быстренько в Швик. Постарайся уложиться в два-три дня. Впрочем, нет. Слишком долго. Полетишь вороной.

— Прасковья Ивановна, не надо!

— Цыц. И чего вы все боитесь? Вон, Родион без проблем обращается.

— Но это больно, кости и потом ещё долго выкручивает, и…

— Прекрати ныть, — глаза Прасковьи полыхнули зелёным.

— Что передать в Швике? — скороговоркой спросила Кира.

Наставница погрозила пальцем:

— Вот и умница. Значит, так. Мне нужны все шестеро целителей и Ингрид. Никакой пешей прогулки, поезжайте на моём микроавтобусе, на нём точно прибудете сюда к сегодняшнему вечеру. Под капот не лезьте, а то все подвешенные заклятия испортите и заблудитесь. Вы с Колей местный лук не ели?

— Н-нет. — «Мышка» постепенно приходила в себя.

— А вот испытуемые, думаю, кушали очень активно. И я уверена — Павлуша тоже попробовал поющий урожай. Он вообще молодец, рисковать не боится и любит докапываться до сути. Конечно, я могу ошибаться, но думаю, дело в луке. Готова?

Ведьмочка зажмурилась и задержала дыхание, словно приготовилась нырнуть в реку. Прасковья медленно сжала ладонь в кулак, а затем резко разжала пальцы. Ничего не произошло. Наставница побледнела, закусила губу, удостоверилась, что ученица не видела «прокола», и торопливо повторила движение рукой. На этот раз заклятие сработало, Кира с жалобным карканьем взлетела и исчезла в вышине.

— Чёртово тело. Ох, Марушкина, как же ты мне надоела, — в сердцах сказала Прасковья. — Чем дальше, тем хуже. Скорее бы… впрочем, нет. Придётся забыть о Приречье на какое-то время. Надо здесь разобраться. Такое на самотёк пускать нельзя. Только массовых суицидов мне не хватало — столько работы насмарку.

Глава 4.2

— Если к тем двум яблоням в середине острова подойти ближе двадцати метров, они начинают плакать и упрашивают их спилить.

Акцент почти отсутствовал, речь была правильной. Все члены ШВИКа по настоянию Прасковьи усиленно изучали русский. А у Ингрид, высокой рыжей шведки, к языкам был явный талант.

— Дальше, — наставница ободряюще кивнула, — я тебя внимательно слушаю.

Друидка бросила взгляд на луковые грядки и продолжила:

— Та, что слева, безостановочно трясёт ветвями и шепчет: «Всё тлен — и я, и дети мои». Яблоки практически все обсыпались.